Какую внутреннюю политику проводил Иван? Он выискивал слабые звенья.

Поместный собор 1503 года (собор о вдовых попах)

О Соборе

Собор 1503 года, также известный как «собор о вдовых попах» - собор Русской православной церкви, который проходил в Москве в августе - сентябре 1503 года. Задачей собора было решение ряда дисциплинарных вопросов, в отношении которых было вынесено два постановления. Однако более он остался в памяти как собор, на котором решался вопрос о монастырском землевладении.

Соборное определение, о невзиманіи съ священнослужителей мзды за хиротонію.

(Цитируется из «Акты, собранные въ библиотекахъ архивахъ Россiйской Империи археографическою экспедицiею императорской академiи наукъ. Том I» Санкт-Петербургъ. 1836 г. Страницы 484-485 )

Мы Іоанъ, Божіею милостію Государь всеа Русіи и Великій Князь, и сынъ мой Князь Великій Василей Ивановичь всеа Русіи, поговоря съ Симоном Митрополитомъ всеа Русіи, и со Архіепискупомъ Генадіемъ Великого Новагорода и Пьскова, и съ Нифонтомъ Епискупомъ Суздальскимъ и Торускимъ, и съ Протасьемъ Епискупомъ Рязаньскимъ и Муромьскимъ, и съ Васьяномъ Епискупомъ Тферьскимъ, и съ Никономъ Епискупомъ Коломеньскимъ, и съ Трифономъ Епискупомъ Сарьскимъ и Поддонскимъ, и съ Никономъ Епискупомъ Пермьскимъ и Вологодскимъ, и со архимандриты, и со игумены, и со всѣмъ свяшеннымъ соборомъ, и по Правиломъ святыхъ Апостолъ и святыхъ Отецъ, что написано въ Правилѣхъ святыхъ Апостолъ и святыхъ Отець, отъ ставленья святителемъ, отъ Архіепискуповъ и Епискуповъ, и отъ архимандритовъ, и отъ игуменовъ, и отъ поповъ, и отъ діаконовъ, и отъ всего священническаго чина, не имати ничего, и уложили есьмя и укрѣпили: что отъ сего времени впередъ намъ святителемъ, мнѣ Митрополиту и намъ Архіепискупомъ и Епискупомъ, или кто иные Митрополиты и Архіепискупы и Епискупы въ всѣхъ земляхъ Рускихъ на тѣхъ столѣхъ послѣ насъ будутъ, отъ поставленія святителемъ Архіепискуповъ и Епискуповъ, архимандритовъ и игуменовъ, и поповъ и діаконовъ, и отъ всего священнического чину не имати ничего никому, ни поминковъ намъ не имати оть ставленія никому ничего; такожъ отъ ставленныхъ грамотъ, печатнику отъ печати и діякомъ отъ подписи, не имати ничего, и всѣмъ нашимъ пошлинникомъ, моимъ митрополичимъ и нашимъ архіепискуплимъ и епискуплимъ, пошлинъ отъ ставленія не имати ничего; такожъ святителемъ, мнѣ Митрополиту и намъ Архіепискупомъ и Епискупомъ, у архимандритовъ и у игуменовъ, и у поповъ, и у діаконовъ, отъ священныхъ мѣстъ и отъ церквей не имати ничего, но коегождо чина священническаго безъ мзды и безь всякого дара поставляти и на его мѣсто отпущати; и по Правиломъ святыхъ Апостолъ и святыхъ Отець намъ святителемъ попы и діаконы ставити, діакона 25 лѣтъ, а въ попы свершити 30 лѣтъ, а ниже тѣхъ лѣтъ ни попа ни діакона не ставити некторыми дѣлы, а въ подьякы ставити 20 лѣтъ, а ниже 20 лѣтъ не ставити въ подьякы; а которой святитель изъ насъ и послѣ насъ, Митрополитъ, Архіепискупъ, или Епискупъ, во всѣхъ Рускихъ земляхъ, отъ сего дни впередъ, нѣкоторымъ нерадѣніемъ дерьзнетъ уложеніе и укрѣпленіе преступити да възметъ что отъ ставленія или отъ мѣста священническаго, да лишенъ будетъ сана своего, по Правиломъ святыхъ Апостолъ и святыхъ Отецъ, да извержется самъ и поставленный отъ него, безо всякого отвѣта.

А на болшее утверженіе сего уложенія и укрѣпленія мы Іоанъ, Божіею милостію Государь всеа Русіи и Великій Князь, и сынъ мой Князь Великій Василей Ивановичь всея Русіи къ сей грамотѣ печати свои привѣсили; а отець нашъ Симонъ, Митрополитъ всеа Русіи, къ сей грамотѣ руку свою приложилъ и печать свою привѣсилъ; а Архіепискупъ и Епискупы къ сей грамотѣ руки свои приложили. А писанъ на Москвѣ, лѣта 7011 Августа въ шестый день.

Язъ смиренный Симонъ, Митрополитъ всея Русіи, со Архіепискупомъ и Епискупы, и съ архимандриты, и со игумены, и со всѣмъ священным соборомъ, обыскавъ по Правиломъ святыхъ Апостолъ и святыхъ Отець, крѣпости дѣля, чтобы то дѣло впередъ при насъ и послѣ насъ нерушимо было, къ сей грамотѣ руку свою приложилъ и печать свою привѣсилъ.

Язъ смиреный Архіепискупъ Великого Новагорода и Пьскова Генадей къ сей грамотѣ руку свою приложилъ.

Язъ смиреный Епискупъ Нифонтъ Суздальскій и Торускій къ сей грамотѣ руку свою приложилъ.

Язъ смиреный Епискупъ Протасей Резань скій и Муромьскій къ сей грамотѣ руку свою приложилъ.

Язъ смиреный Епискупъ Васьянъ Тверьскій къ сей грамотѣ руку свою приложилъ.

Язъ смиреный Епискупъ Никонъ Коломеньскій къ сей грамотѣ руку свою прило- жилъ.

Язъ смиреный Епискупъ Трифонъ Сарьскій и Поддоньскій къ сей грамотѣ руку свою приложилъ.

Язъ смиреный Епископъ Никонъ Пермьскій и Вологодскій къ сей грамотѣ руку свою приложилъ.

Изъ современной Рукописи, принадлежащей Г. Строеву.
Сей акть сличен съ двумя списками XVII века

Соборное определѣние, о вдовыхъ попахъ и дiаконахъ и о запрещенiи монахамъ и монахинямъ жить в одних монастяряхъ

(Цитируется из «Акты, собранные въ библиотекахъ архивахъ Россiйской Империи археографическою экспедицiею императорской академiи наукъ. Том I» Санкт-Петербургъ. 1836 г. Страницы 485-487 )

Мы Іоанъ, Божіею милостію Государь всея Руси и Великій Князь, и сынъ мой Князь Великій Василей Иваповичь всея Русіи. Что говорилъ съ нами отецъ нашь Симонъ, Митрополитъ всея Русіи, что онъ еже о святѣмъ Дусѣ съ своими дѣтми, съ Генадіемъ Архіепископомъ Великого Новагорода и Пскова, и съ Нифонтомъ Епископомъ Суздальскымъ и Торусскымъ, и съ Протасьемъ Епископомъ Рязаньскымъ и Муромъскымъ, и сь Васіаномъ Епископомъ Тферьскымъ, и съ Никономъ Епископомъ Коломенскымъ, и съ Трифономъ Епископомъ Сарскимъ и Поддоньскымъ, и съ Никономъ Енископомъ Пермьскымъ и Вологоцкымъ, и съ архимандриты, и съ игумены, и съ всѣмъ священнымъ соборомъ, обыскали того, что въ нашей православной вѣрѣ христіанской Греческаго закона многіе священники, попы и діаконы, вдовцы, заблудили отъ истины и забывъ страхъ Божій дѣлали безчиніе, опослѣ

своихъ женъ держали у себя наложници, а вся священническаа дѣиствовали, его жъ не достоить имъ творити, ихъ ради безчиніа и скверныхъ дѣлъ: и они соборнѣ того обыскавъ да по Правиломъ святыхъ Апостолъ и святыхь Отецъ, и по поученію святаго и великого Чюдотворца Петра Митрополита всея Русіи, и по написанію Фотѣя Митрополита всея Русіи, уложили и укрѣпили о попѣхъ и о діаконѣхъ о вдовцѣхъ, что, того ради безчиніа, отъ сего времяни впередъ попомъ и діакономъ вдовцомъ есѢмъ не служити; а которыхъ поповъ и діаконовъ въ наложницахъ уличили и которые на себя сказали, что у нихъ наложници были, да и ставленые свои грамоты къ святителемъ принесли, ино тѣмъ попомъ и діакономъ впредъ у собя наложницъ никакоже не держати, а жити имъ въ міру кромѣ церкви, и верхъ тѣмъ власъ своихъ растити, и одежа тѣмъ носити мирскаа, и дань имъ давати съ мирьскыми людми, а никакожъ священническыхъ дѣлъ никоторыхъ не дѣйствовати, ни касатися; а котрой тѣхъ поповъ и діаконовъ вдовцовъ, не отдавъ своее ставленые, да сойдетъ гдѣ въ далные мѣста, взявъ себѣ жонку, а назоветъ себѣ женою, да нерадѣніемъ учнетъ служити въ митропольи ли, въ архіепископіахъ ли или въ епископіахъ, и которыхъ въ томъ уличатъ, ино тѣхъ про то предавати градцкымъ судіамъ. А которые попы и діаконы вдовцы жъ, а слова на нихъ нѣтъ о паденіи блудномъ, да и сами про собя сказали, что послѣ своихъ жонъ живутъ чисто, и они о тѣхъ улояжили, что тѣмъ стояти въ церквахъ на крылосѣхъ и причащатися попомъ въ олтарѣхъ въ патрахили, да и въ домѣхъ имъ у собя патрахили держати, а діакономъ причащатися въ олтарѣхъ яже въ стихарѣхъ съ уларемъ, а не служити ни попомъ ни діакономъ вдовцомъ; а которые попы или діаконы на тѣхъ мѣсто и у тѣхъ церквей учнутъ служити, и имъ тѣхъ поповъ и діаконовъ вдовцовъ отъ церквей не отсылати, а давати попомъ служебнымъ вдов

цомъ попомъ, а діакономъ служебнымъ діаквономъ вдовцомъ, четвертую часгь во всѣхъ церковныхъ доходѣхъ; а которые тѣхъ поповъ и діаконовъ вдовцовъ не учнутъ въ церкви на крылосѣ стояти, а учнетъ мирскаа дѣлати, и тѣмъ церковной части четвертой во всѣхъ церковныхъ доходѣхъ не давати; а кто тѣхъ поповъ и діаконовъ вдовцовъ, которые послѣ своихъ жонъ живуть чисто, а захотятъ во иноческое одѣаніе одѣати себя, и таковіи, благодаря Божіи судбы, въ монастыри отходятъ и отъ духовнаго настоятеля отъ игумена постригаются и обновивъ себе о всемъ чистымъ покааніемъ къ своему отцу духовному и по достоиньству, аще суть достойни, и тогда таковіи съ благословеніемъ святительскымъ да священствують въ монастырѣхъ, а не въ мирьскихъ. А что въ монастырѣхъ жили въ одномъ мѣстѣ черньцы и черници, а служили у нихъ игумены, и они уложили, что отъ сего дни впередъ черньцомъ и черницамъ въ одномъ монастырѣ не жити; а въ которомъ монастыри учнуть жити черньци, ино ту служыти игумену, а черницамъ въ томъ монастырѣ не жити; а въ которомъ монастыри учнутъ жити черницы, ино у нихъ служити попомъ бѣлцомъ, а черньцомъ въ томъ монастырѣ не жити. А которой попъ и діаконъ которого дни упіется допіана, и ему назавтрѣе обѣдни никакоже не слуяжити.

А на болшее утверженіе сего уложеніа и укрѣпленіа мы Іоанъ, Божіею милостію Государь всея Русіи и Великій Князь, и сынъ мой Князь Великій Василей Ивановичь всея Русіи къ сей грамотѣ печати свои привѣсили; а отецъ нашъ Симонъ, Митрополитъ всея Русіи, къ сей грамотѣ руку свою приложилъ и печать свою привѣсилъ; а Архіепископъ и Епископы къ сей грамотѣ руки свои приклали. А писанъ на Москве, лѣта 7000 втораго надесять Сентября.

Язъ Симонъ, Митрополитъ всея Русіи, къ сей грамотѣ руку свою приложилъ и печать свою привѣсилъ.

Язъ смиренный Генадій, Архіе пископъ Ве лико го Новагорода и Пскова, къ се й грам отѣ руку свою приложилъ.

Язъ смиренный Нифонтъ, Епископъ Сужд альской и Торусскый, къ сей грамотѣ руку свою приложилъ.

Язъ смиренный Протасей, Епископъ Рязанскій и Муромской, къ сей грамотѣ руку сво ю приложилъ.

Язъ смиренный Васіанъ, Епископъ Тферьскій, къ сей грамотѣ руку свою приложилъ.

Язъ смиренный Никонъ, Епископъ Коломенскый, къ сей грамотѣ руку свою приложилъ.

Язъ смиренный Трифонъ, Епископъ Сарской и Поддонской, къ сей грамотѣ руку свою приложилъ.

Язъ смиренный Никонъ, Епископъ Пермьскый и Вологодцкій, къ сей грамотѣ руку свою приложилъ.

Сіе Соборное определение списано съ современной рукописи, принадлежащей Г.Строеву, и сверено съ двумя списками века.

Грамота Митрополита Симона въ Псковъ

(Цитируется из «Акты, собранные въ библиотекахъ архивахъ Россiйской Империи археографическою экспедицiею императорской академiи наукъ. Том I» Санкт-Петербургъ. 1836 г. Страницы 487-488 )

Благословеніе Симона, Митрополита всея Русіи, о святѣмъ Дусѣ господина и сына нашего смиренія благороднаго и благовѣрнаго Великого Князя Ивана Васильевича всея Русіи И его сына благороднаго и благовѣрнаго Великого Князя Василья Ивановича всея Русіи намѣстнику Псковскому князю Дмитрею Володимеровичу, и всѣмъ посадникомъ Псковскимъ, И собору Святыя Троица, и собору Святыя Софьи, и собору Святого Николы, и всѣмъ священникомъ и всѣмъ христоимянитымъ Господнимъ людемъ. Пишу къ вамъ, сынове, о сихъ, что здѣ есмя, говоря сь своимъ господиномъ и сыномъ съ Великимъ Княземъ Иваномъ Васильевичемъ всея Русіи и съ его сыномъ съ Великимъ Княземъ Васильемъ Ивановичемъ всея Русіи и еже о святѣмъ Дусѣ съ своими дѣтми, съ Генадіемъ Архіепискупомъ Великого Новагорода и Пскова и со всѣми Епископы Рускія нашея митрополія, съ архимандриты и съ игумены и со всѣмъ священымъ соборомъ, обыскали того, что въ нашей православной вѣрѣ крестьянской Греческаго закона многіе священики, попы и діяконы, вдовцы, заблудили отъ истинны и, забывъ страхъ Божіи, дѣлали безчиніе, опослѣ своихъ женъ держали у себя наложницъ, а вся священническая дѣйствовали, его же не достоитъ имъ творити, ихъ ради безчинія и скверныхъ дѣлъ; и мы въ соборѣ о томъ обыскали и, по поученію святого великого Чудотворца Петра Митрополита всея Русіи и по писанію Фотѣя Митрополита всея Русіи, уложили есмя и укрѣпили о попѣхъ и о діяконѣхъ, о вдов- цѣхъ, что того безчинія отъ сего времяни впередъ попомъ и діякономъ вдовцемъ всѣмъ не служити; а которыхъ поповъ и діяконовъ въ наложницахъ уличили и которые на собя сами сказали, что у нихъ наложницы были, да и ставленые свои грамоты ко святителемъ принесли, ино тѣмъ попомъ и діякономъ впередъ наложницъ у собя николи жъ не держати, а житіемъ въ міру кромѣ церкви, и верхъ тѣмъ власы свои ростити, и одежа имъ носити мирская, и дань имъ даяти съ мирскимц людми, а никако яже имъ священническихъ дѣлъ ни которыхъ не дѣйствовати, ни касатися; а которой тѣхъ поповъ и діяконовъ вдовцевъ, не отдавъ своей ставленые, да сойдеть гдѣ въ далнее мѣсто, взявъ собѣ жонку, а назоветъ ее собѣ женою, да нерадѣніемъ учнетъ слу- жити, въ митропольи, во архіепископіяхъ ли или во епископіяхъ, и которыхь въ томъ уличатъ, ино тѣхъ про то предавати градцкимъ судіямъ; а которые попы: и діяконы, вдовцы жъ, а слова на нихъ нѣсть о паденіи блудномъ, да и сами про собя сказали, что послѣ жонъ живутъ чисто, и мы соборнѣ о тѣхь уложили, что тѣмъ стояти въ церквахъ на крилосѣхъ и причащатися попомъ въ олтарѣхъ въ патрахили да и въ домѣхъ имъ у собя патрахиль держати; а діякономъ причащатися во олтарѣхъ въ стихари со уларемъ, а не служити ни попомъ, ни діякономъ, вдовцемъ; а которые попы и діяконы на ихъ мѣсто учнутъ у тѣхъ церквей служити, и имъ тѣхъ поповъ и діяконовъ отъ церквей не отсылати вдовцевъ, а давати попомъ и діякономъ служебнымъ вдовцемъ попомъ и діякономъ четвертую часть во всѣхъ церковныхъ доходѣхъ; а которой въ тѣхъ попѣхъ и діяконѣхъ въ церкви на крилосѣ стояти не учнетъ, а учнетъ мірская дѣлати, и тѣмъ четвертые части въ церковныхъ доходѣхъ не давати. А кто тѣхъ поповъ и діяконовъ, вдовцовъ, которые послѣ своихъ женъ живутъ чисто, а захотятъ во иноческое одѣяніе одѣяти себе, и таковіи благодаря Божія судбы въ монастыри отходятъ и отъ настоятеля духовнаго отъ игумена постригаются, и, обновивъ себе о всемъ честнымъ покаяніемъ своему отцу духовному, и по достоинству, аще суть достойни, и тогда таковій, со благословеніемъ святителскимъ, да священствуетъ въ монастырѣхъ, а не въ мірскихъ. А что въ монастырѣхъ въ одномъ мѣстѣ жили чернцы и черницы, а служили у нихъ игумены, и мы уложили, что отъ сего дни впередъ чернцомъ и черницамъ въ одномъ мѣстѣ въ монастырѣ не жити; а въ которомъ монастырѣ учнутъ жити черницы, ино у нихъ служити попомъ бѣлцемъ, а чернцомъ въ томъ монастырѣ не жити; а которой попъ и діяконъ которого дни упіется допьяна, ино ему назавтрее не служити. И чтобъ отъ сего времяни впередъ во Псковѣ и во всей Псковской земли всѣ священики, попы и діяконы, вдовцы, не служили; а о всемъ бы было, о попѣхъ и о діяконѣхъ, и о вдовцѣхъ, и о мона- стырѣхъ, потому, какъ въ сей моей грамотѣ писано; а язъ васъ благословляю.

Писана 7012 Іюля въ 15 день.

А сія грамота легла предъ посадники Псковскими и священники у лавицы, Августа въ 11 день.

Изъ Псковской Летописи (іn F, л. 299-301), находящейся,
Архангельской Губернiи, въ архиве Холмогорвскаго Собора подъ № 33.

«Слово иное»

(Цитируется по — Бегунов Ю. К. «Слово иное» - новонайденное произведение русской публицистики XVI в. о борьбе Ивана III с землевладением церкви // Труды отдела древнерусской литературы. - М., Л.: Изд-во АН СССР, 1964. - Том XX. - С. 351-364.)

Сие слово иное, а не ис тое книги.

В та же времяна восхотѣ князь великий Иван Васильевичь у митропо­лита и у всѣх владыкъ и у всѣх манастырей села поимати и вся к своим соединити. Митрополита же и владыкъ и всѣх манастырей из своея казны деньгами издоволити и хлѣбом изооброчити из своих житницъ.

Призываетъ убо митрополита и всѣх владыкъ и архимандритовъ и игуменовъ и своея мысли совѣт имъ открывает и вси ему повинуціася, боящеся, да не власти своея отпадут.

Призывает же князь великий игумена Серапиона Троицъкаго Сергиева манастыря, да и той отдастъ села Сергиева манастыря. Приходит же Се­рапионъ, игуменъ Троицъский, на соборъ и глаголетъ великому князю: «Азъ убо приидох к живоначальнѣй Троицы в Сергиевъ манастырь селъ манастырю не вдах, единъ у себя имѣя посох и мантию».

Приходит же к великому князю и Нилъ, чернецъ з Белаозера, высо­ким житиемъ II словый сый, и Денисъ, чернецъ Каменский, и глаголютъ великому князю: «Не достоить чернцемъ селъ имѣти». К симъ же приста и Василий Борисовъ, тферския земли боярин, та же и дѣти великаго князя: и князь великий Василий, князь Дмитрей Углецкий присташа к совѣту отца своего. И дияки введеныя по великом князѣ глаголаху: «Не достоит чернецем селъ имѣти». Князь же Георгий всесвѣтлое ничтоже о сих не глаголах.

Приходит к митрополиту к Симону Серапионъ, игуменъ Троицкий, и глаголет ему: «О священная главо! Азъ убо нищий противу великому князю глаголю. Ты же о сих ничто же не глаголеши». Митрополитъ же Серапиону игумену отвѣща: «Отшли убо от себе Дениса черньца, аз с вами единою глаголю». Серапионъ же митрополиту глагола: «Ты глава всѣм нам, ты ли ся сего боиши?»

Та же митрополит совокупився архиепископы и епископи, и архиман­дриты, и игумены иѵпришед со всѣми глаголатъ великому князю: «Аз убо селъ пречистыя церкви не отдаю, ими же владѣли прежний митропо­литы и чюдотворцы Петръ и Алексѣй. Тако же и братия моя, архие­пископы и епископы, и архимандриты, и игумены, селъ не отдают церков­ных».

Та же глаголетъ митрополит Генадию, архиепиокому ноугородцкому: «Что убо противу великому князю ничтоже не глаголешь? С нами убо многорѣчивъ еси. Нынѣ же ничто же не глаголешь? Генадий же отвѣща: «Глаголете убо вы, азъ бо ограбленъ уже прежде сего».

Генадий нача глаголати противу великому князю о церковных землях. Князь же великий многимъ лаянием уста ему загради, вѣды его страсть сребролюбную. Князь же великий, вся оставив, и глаголетъ: «Вся сия творит Серапионъ, игумен Троицъкий».

Послѣди же сих есть волость, зовома Илемна, и нѣкотории си человецы, злу ради, живуще близ волости тоя, навадиша великому князю, глаголюще: «Конанъ чернецъ переорал эемленую межу и твою оретъ землю, великаго князя». Князь же великий вскоре повелѣ черньца представити судищу своему. Мало же испытуя черньца, посла его в торгъ и повелѣ его кнутиемъ бити. А на игумене же Серапионѣ повелѣ недѣль- щиком взяти 30 рублевъ. И призывает же келаря Васияна и с прещением повелѣ всѣх селъ монастырьских грамоты к себѣ привести. Васьянъ же келарь призывает недѣльщики и глаголетъ им: «Возьмите, братие, деньги, иже повелѣваетъ князь велики». И ни единъ же от них на деньги руки не прострѣ, глаголюще: «Не буди нам руки прострѣти на сребро Сергиева монастыря, да не огѣзееву проказу приимемъ». Серапионъ же игумен входит в церковь богоявления господа бога нашего Исуса Христа и посы­лает келаря Васьяна в монастырь и повелѣ з грамотами быти старымъ старцемъ, которые ис келей не исходят. Священницы же и оставшая бра­тия от церкви да не отходят, предстояще рацѣ Сергия чюдотворца день и нощъ. Старые же старцы двигнушася, овии на конех, инии же на колес­ницах, инии же на носилах. В ту же нощъ, в ню же старцы тѣ двигнушася из монастыря, прииде же посѣщение от бога на великаго князя самодержца: отняло у «его руку и ногу и глаз. В полунощи же посы­лает по игумена Серапиона и по старцы, прощения прося, и милостыню посылает довольну к братии. СерапиоИъ же игумен съ братьею воэвратися в свой монастырь, аки нѣкии ратницы крѣпцыи от браяи возвратишася, славу воздаша богу, великаго князя самодержаца смирившаго».

Соборный ответ 1503 г.

Събор был о землях церковных, святительских, монастырскых. Симон митрополит всеа Русии и с всем священным събором прьвое сие послаша послание к великому князю Ивану Васильевичю всеа Русии съ дияком с Левашом.

Говорити великому князю Ивану Васильевичю всеа Русии от Симона митрополита всеа Русии и от всего освященнаго собора дьяку Левашу.

Отець твой, господине, Симон митрополит всеа Русии и архиепископы и епископы и весь освященный собор говорят, что от перваго благочестиваго и святого равноапостольнаго Констянтина царя да и по нем при благочестивых царей, царствующих в Констянтине граде святители и монастыри грады и власти и села и земли дрьжали. И на всех соборех святых отець не запрещено святителем и монастырем земель дрьжати. И не велено всеми святыми соборы святых отець святителем и монастырем недвижимых стяжаний церковных ни продати, ни отдати и великими клятвами о том утвержено. Тако ж и в наших русискых странах при твоих прародителех великых князей, при великом князе Владимере и при его сыне великом князе Ярославе, даже и до сех мест святители и монастыри грады и власти и села, и земли держали.

И после того сам митрополит Симон с всем освященным собором был у великого князя Ивана Васильевича всеа Руси. И сей список перед ним чьли.

От Бытьи. И покупи всю землю Египетскую Иосиф, съодоле бо им глад. И бысть вся земля Фараону и люди поработи ему от края предел Египетьскых до края, разве земли жреческиа, тоя бо не купи Иосиф. Дань бо даяше жерцем сам Фараон и люди, и взимаху жерцы и ядяху дань, юже даяше им Фараон. И устави всем людем Иосиф заповедь до днешняго дне на земли Египетьстей: пятую часть Фараону, кроме земли жреческыя, та бо точию не бяше Фараону.

От Левгитския книги. Рече Господь Моисею, глаголя: Глаголи сыновом Израилевом так: аще человек освятит храм свой, свят Господеви, да его оценит жрец межю добрым и межю злым. И якоже исценит жрець, тако да станет. Аще ли ж освятить и искупит храм свой да приложит пять частей цены сребраего и да будет ему. Аще ли ж от нив одрьжания его Господеви освятит, да будет цена по сеятве его, яже сеет ниву тую, яко пятьдесят спудов ячменя, тридесят дидрагм сребра. И аще искупит ниву свою освященную Господеви, да приложит пять частей цены сребра его, и да будет ему. Аще ли же не искупит нивы, и отдаст ниву подругу своему, да не искупит ея, да будет нива минувшему оставлению Господеви святая хвальная, яко земля нареченная жерцем, да будет одержание их в веки века.

[Того же - на поле ] Главы ж Левгитьстии. И власти и села градов их одержания и урокы, и дани, и пошлины да будут присно Леввитом, яко дворове град Леввитскых. Одержание их среди сынов Израилевых, и села, нареченная в градех их, да ся не продадут, ни отдадут, яко одержание их вечно есть.

От жития благочестиваго и равноапостольнаго великого царя Костянтина и христолюбивыя и равноапостольныя матери его Елены. Сия вся усердно добре же и благочестне устроив святая и блаженная царица Елена, мати блаженнаго великого царя Констянтина, множество стяжаний градов и сел церквам даде и иная многая стяжания бесчисленая, и златом и сребром, и камением, и бисером святыя украси иконы и священныа честныя сосуды, злата ж многа и безчислена церквам и убогим раздаде. Святого же патриарха Макария многими дарми почте.

[Того же] Рече блаженный Констянтин царь: По всей же вселенней церквам содержания ради и крепости светлостьми стяжания земли, села и винограды, и езера, пошлины съчетавше дахом. И божественым и нашим повелением на въсточных и на западных, и на южных странах и по всей вселенней, идеже православнии царие и князи, и властели под нами обладают, владати святителем. И никаковому мирьскому сану смети прикоснутись церковным пошлинам, Богом заклинаем и божественым Его повелением и нашим повелением утвержаем непреложно и съблюдено быти даже и до скончания века сего.

[Того же] Сия убо вся, яже ради божественаго и многаго уставления и священным и нашим писанием утвержена и повелена быша, даже до скончания мира сего, яже по всей вселенней даныя святителем церковныя пошлины не прикосновенна и непоколеблема пребывати повелеваем. Тем же пред живым Богом, иже повелевшему нам царствовати, и пред ужасным Его судом засведетельствуем ради Божественаго и нашего ради царскаго сего уставления всем нашим приемником, иже по нас царем быти хотящим, всем тысущником, всем сотником и всем вельможам, и всему пространнейшему синклиту полаты нашего царства, и всем, иже по вселенней бывающим царем, и князем, и властелем по нас, и всем, иже по всей вселенней людем, иже ныне сущим и по том быти хотящим в вся лета, ни едино же от сих преложити или претворити некоторого ради образа, яже божественым и нашим царскым повелением священней святей римской церкви и всем, иже под нею святителем по всей вселенней бываемым подаваема, да не смеет никто же порушити, или прикоснутися, или которым образом досадити.

Хотяй же о сих пространнее уведати, да прочтет духовную благочестиваго царя Констянтина и великое и похвалное о нем слово и иная о нем.

И аще бы были грады и власти, и села, и винограды, и езера, и пошлины не приличны, и не полезно Божественым церквам, не быша премолчали святии отци 318 перваго собора, но всяческы бы возбранили царю Констянтину таковое дело. И не токмо не возбраниша, но и свято Господеви и похвално и благоприятно благоволиша.

И от перваго благочестиваго царя Костянтина, да и по нем при благочестивых царех, царствующих в Констянтине граде, святители и монастыри грады и села, и земли держали и ныне держат в тех, иже православно где царьствующих странах. И на всех соборех святых отец не запрещено святителем имонастырем сел и земель держати и не повелено всеми соборы святых отець святителем и монастырем сел и земель церковных ни продати, ни отдати. И великими и страшными клятвами то утвержено.

Правило иже в Карфагении собора 32, 33, четвертаго собора правило 34, пятаго собора правило на обидящих святыя Божия церкви, Иустинияново правило 14, 15, иже в Сардакии правило 14, Иустинияново правило 30, седмого собора правило 12, 18. И в Спиридоньеве Тримифинскаго житье писано и в Григорьеве Богослова житие писано, и в Златаустаго житие писано, и в Беседовнице писано; что села были церковныя, явлено в житии святого Савина епископа и чюдотворца.

Також и монастыри имели села в прежних летех после великаго Антония. Преподобный и великий отець нашь Геласий чюдотворец села имел, и Афанасий Афонскый села имел, и Феодор Студискый села имел, и святый Симион Новый Богослов в своем писании являет, яко от сел и от виноградовмонастыри состаятся и лавры. И в Рустей земли чюдотворцы Антоний Великий и Феодосий Печерскыя и Варлам Новоградскый, и Дионисие и Димитрие Вологодскые - вси села имели. Тако ж и святители русстии иже в Киеве, да и по них святый Петр чюдотворец и Феогност, и Алексей чюдотворець - вси грады и власти, и села имели. И святый Алексей чюдотворец митрополит всеа Русии многыя монастыри создал, и селы и землями, и водами удоволил. И блаженный великый князь Владимер и сын его великый князь Ярослав святителем и монастырем грады и села давали святым церквам, даже и до сех мест благочестивии и христолюбивии великыи князи русстии власти и села, и земли, и воды, и ловли рыбныя давали. И се есть свято Господеви и благоприятно и похвално. И мы сия ублажаем и похваляем и съдержим.

Ответ Макариа, митрополита всея Русии, от божественых правил святых апостол и святых отець седми собор, и поместных, и особь сущих святых отець, и от заповедей святых православных царей, к благочестивому и христолюбивому и боговенчанному царю великому князю Ивану Васильевичю, всеа Русии самодръжцу, о недвижимых вещех, вданных Богови в наследие благ вечных .

Слыши и вънми, о боголюбивый и премудрый царю, и разсудив царскы, душеполезная и вечная избери, а тленная и мимотекущая мира сего ни въ чтоже, царю, полагай, зане преходна суть, но едина добродетель и правда пребывает в векы.

От пръваго благочестиваго и равноапостольнаго святого царя Констянтина греческаго и все благочестивыа цари греческыя, и до последняго благочестиваго царя Констянтина же греческаго, ни един от них не смел дръзнути или двинути, или взяти от святых церквей и монастырей, вданных и възложенных Богови и Пречистой Богородици в наследие благ вечных церковнаго имениа недвижимых вещей: завес и съсуд, и книг, и непродаемых вещей, рекше села, нивы, земли, винограды, сеножати, лес, борти, воды, езеро, источници, пажити и прочая, вданная Богови в наследие благ вечных, бояся от Бога осуждениа и от святых апостол и святых отець седми съборов и святых отець поместных и особь сущих, страшныя и грозныя и великиа ради заповеди. Тамо бо Святым Духом възгласиша святии отци: «Аще кий царь или князь, или ин, в каковом сану ни буди, въсхитит или възмет от святых церквей или от святых монастырей, възложенных Богови в наследие благ вечных от недвижимых вещей, таковии по божественым правилом от Бога аки святотатьци осужаются, а от святых отець под вечною клятвою да суть».

И того ради все православныя цари, бояся Бога и святых отець заповеди, не смели двинути от святых церквей и от святых монастырей недвижимых вещей, вданных Богови в наследие благ вечных. И не токмо не взимаша, но и сами благочестивыя цари святым церквам и монастырем села и винограды и прочиа недвижимыя вещи подоваху в наследие благ вечных, с писанием и с великым утвръжением, и с златыми печатьми царства своего, бояся Бога и заповеди святаго и равноапостольнаго пръваго благочестиваго великого царя Констянтина, тамо бо он Святым Духом просвещен и наставлен, духовную заповедь царскою своею рукою подписав и страшными и велелепными клятвами утвердив, в раку святого връховнаго апостола Петра вложив. И тамо възгласи всему тому непоколебиму и недвижиму быти от всех православных царей и от всех князей и велможь по всей вселенней и до скончаниа миру.

И толико почте блаженнаго папу Селивестра и по нем всех святителей почитати по всей вселенней повеле. Понеже бо той блаженный папа на венце главнаго пострижениа знамение сътвори, его же чести ради блаженнаго Петра имеет, не въсхоте златым венцем носити. Мы же покрывалу его главному о сем белым видом светлое въскресение Господне начертавше, на священнейшую главу его своима рукама положихом, бразды коня его своима рукама дръжаще, ради чести блаженнаго Петра конюшьскым саном дахомся ему. Повелеваем того же чина и обычая всем, иже по нем святителем всегда творити в пояздех своих по подобию царства нашего тем же, ради сего постриженнаго знамениа връховнаго святительскыя главы. Да не мнит кто се пострижение худо быти и безчестно, но паче земнаго царства саном и славою, и силою украшати подобает. Но и Римскаго града и всей Италии и западная власти и места, и земли, и грады сему же, иже многажды предреченному блаженному отцу нашему Селивестру съборному папе предающе и отступающеся ему и всем, иже по нем бываемым святителем и в всей вселенней, идеже православная наша вера обдержит, владение и суд дръжит ради божественнаго и нашего сего съдеаннаго утвръждениа, повелеваем устраяти правду святой сей церкви римской, подлежащей пребываема подаваем бывати. Тем же пригодно судихом нашего царства причет к восточным странам преместити града византийскаго чюднаго и краснейшаго места, в свое имя град създати и тамо царьство свое въдрузити, идеже бо священническое начало и власть, и христианьскаго благовериа слава от небеснаго Царя уставлена бысть, неправедно есть тамо владати земному царю.

Сиа убо вся, яже ради божественаго многаго уставлениа и нашим священным писанием утверженна и повелена бывша даже до скончаниа мира сего, яже по всей вселенней, и даныя святителем церковныя земли же и села, и винограды, и езера, и пошлины съчтавше, дахом.

И божественым повелением и нашим царскым велением уставихом на въсточных и на западных, и на полунощи же и южных странах, и в Июдеи же, и в Асии, и в Фракии, в Еладе, в Афракии же и в Итталии, и в различныя островы нашего им велениа свобождением възвещаем и по всей вселенней, идеже православнии князи и властели под нами обладают нашего свобождениа, и волю им утвръдивше, дахом владати святителем, и никакову мирскому сану смеати прикоснутися церковным землям и пошлинам, Богом заклинаем и нашим царскым повелением утвръжаем непреложно и съблюдено быти даже до скончаниа века сего непрекосновенно и непоколеблема пребывати повелеваем.

Тем же пред живым Богом, иже повелевшу нам царствовати и пред ужасным Его судом засвидетельствуем ради царского сего уставлениа всем нашим приемником и иже по нас царем быти хотящим, всем тысящником и всем сотником, и всем велможам римскым, и всему пространнейшему синклита полаты нашего царства, и всем, иже по всейленней людем, иже ныне сущим и потом бывшим в вся лета, и нашему царству подлежащим. И ни единаго же от сих преложити или претворити некотораго ради образа, яже нам царскым повелением в священней святей римской церкви и всем, иже под нею святителем по всей вселенней бываема подаваема, да не смеет никто же порушати или прикоснутися, или которым образом досадити.

Аще кто от сих, еже не веруеть быти сему, без тяж сый и суров, или уничижитель будет окаанный о сих вечных, да дръжим будет осуждением и вечным мукам повинен будет. И да имееть тогда съпротивника себе святых Божиих властелех апостольскых Петра и Павла, в сем веце и в будущем, в преисподнем аде мучим будет, да исчезнеть с диаволом и с всеми нечестивыми.

Се же нашего повелениа царскаго писаниа своими руками утвръдивше, честному телу властелина апостольскаго Петра своими руками в раку положихом, ту бо апостолу Божию обещахомся нерушима нам съблюдати и еже по нас хотящим быти и зде и в всей вселенней. И православным царем же и князем, и велможам, и владалным съблюдаема быти ради заповедей наших оставихом и до скончаниа миру. И блаженному отцу нашему Селивестру съборному папе и его ради всем наместником его и зде и в всей вселенней святителем Господа Бога и Спаса нашего Iсуса Христа благонравно поведавше, вечно и благополучно сих въздаание предавъше, такоже и ныне четырем патриаршескым престолом, коемуждо пределу честных ради апостол и ученик Христовых: византийскому, его же в свое имя преименовах Андрея ради апостола, яко много потрудивъшася к богоразумию тех привести и церкви въдрузити православных; такоже и александрьскому, Маркову приемнику, и антиохийскому, Лучину настолнику, иерусалимскому, Иаковлю брата Господня, коемуждо во своем пределе подобающую честь подаем и наши по нас приемници до века такожде же и всем церквам Христовым и пресвященным митрополитом, и архиепископьям, и иже по них настолником честь сами даем. И наши по нас приемници и велиции сътрапы, яко служителем Божиим и приемником Христовых апостол, сице творите и съблюдите, яко да не предреченной тягости подпадете и славы Божиа лишени будете. Но дръжите предание, яко же приасте, Бога бойтеся и священную Его церковь, и настоятели ея чтите, да милости Божиа в сем веце и в будущем получите, и сынове света будете.

Царское подписание сице: Божество вас да съблюдет в многая лета, святейшии и блаженнии отци.

Дадеся в Риму, в день третий каланд априлиевых, владыкы нашего Флавиа Коньстянтина Августа, Галиканом, мужем честнейшим ипат славнейших.

И того ради все православныя цари, бояся Бога и святых отець заповеди, и заповеди великаго царя Констянтина, не смели двинути от святых церквей и от святых монастырей недвижимых вещей, вданных Богови в наследие благ вечных. И не токмо не взимаше, но и сами благочестивии цари святым церквам и монастырем села и винограды и прочиа недвижимыя вещи подаваху в наследие благ вечных, с писанием и с великым утвръжением, и с златыми печатьми царства своего. И все те православныя цари и до скончаниа царства своего. И все те православныя цари и до скончаниа греческаго царства и з святейшими папами и с пресвятейшими патриархи, и с пресвященными митрополиты, и с всеми святители, и с святыми отци на всех седми съборех сами быша и божествеными правилы и царскыми законы утвръдиша и страшными и велелепными клятвами седмью съборы запечатлеша с царскым подписанием. И уставиша всему тому ни от кого же недвижиму быти и до скончаниа веку. И на обидящих святыя церкви и святыа монастыри, и все православныа цари с святители крепко стояху и побараху царскы и мужскы. И никому же попустиша вданных Богови и Пречистой Богородици и великым чюдотворцем от священных и вданных в наследие благ вечных прикасатися или поколебати недвижимых вещей и до скончаниа миру.

Тако же и в вашем благочестивом и христолюбивом Росийском царствии от пръваго благочестиваго и равноапостольнаго святого прадеда твоего, великого князя Владимира Киевскаго и всея Руси и сына его, благочестиваго великого князя Ярослава, и всех твоих святых прародителей, и до твоего христолюбиваго царства. Ни един же от них не смел дръзнути или двинути, или взяти от святых церквей и монастырей, вданных и възложенных Богови и Пречистой Богородици и великым чюдотворцем в наследие благ вечных церковнаго имениа недвижимых вещей по тому же, якоже и прочиа православныя цари греческыя, бояся от Бога осуждениа и от святых апостол и святых отець седми съборов поместных и особь сущих страшныя и грозныя и великыя предреченныа заповеди и клятвы, тамо бо они Святым Духом възгласиша святии отци: Аще кий царь или князь, или ин, в каком сану ни буди, въсхытить или възмет от святых церквей или от святых монастырей, възложенных Богови в наследие благ вечных от недвижимых вещей, таковыи бо по божественым правилом от Бога акы святотатьци осужаются, а от святых отец под вечною клятвою да суть.

И того ради все православнии цари гречестии и русскые цари прародители твои, бояся от Бога и от святых отець заповеди, не смели двигнути от святых церквей и от святых монастырей недвижимых вещей, вданных Богови в наследие благ вечных и до днешняго дни не токмо от святых церквей вданных Богови не взимаша, но и сами святым церквам и монастырем недвижимыя вещи: села и винограды и прочиа недвижимыя вещи безчислено подаваху по своих царскых душах в наследие благ вечных. Якоже и прадед твой, святый и равноапостольный князь великий Владимир Киевский и всеа Руссии, толику веру к Богу показа и к святым церквам велие тщание: изо всего царства своего по всей Русской земли десятую цасть даде святей церкви и отдели святейшим митрополитом Киевскым и всеа Русии. Тамо бо в своем царском завещании и законоположении написа сице:

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа.

Се яз, князь Володимер, нареченный в святем крещении Василий, сын Святославль, внук Игорев, блаженныя княгини Олгы, приал есмь святое крещение от греческаго царя Констянтина и от Фотиа патриарха царягородскаго. И приах от него, пръваго митрополита Михаила Киеву, иже крести всю Русскую землю святым крещением.

По том летом многом минувшим, создах церковь зборную Святыя Богородица Десятинную и дах ей десятину изо всего своего княжениа, такоже и по всей земли Русской. И с княжениа в соборную церковь от всего княжа суда десятую векшу, а ис торгу десятую неделю. А из домов на всякое лето от всякого стада и от всякого живота чюдному Спасу и чюдной Богородици.

По том разсмотривъше греческый Номоканон и обретохом в нем писано, оже не подобаеть сих судов и стяжь князю судити, ни бояром его, ни тиуном его.

И яз, згадав с своими детми и с всеми князи, и с своими бояры, дал есми те суды церквам Божиим и отцу своему митрополиту, и всем епископом по всей Русской земли.

И по сем не надобе въступатися ни детем моим, ни внучатом, ни правнучатом, ни всему роду моему до века ни в люди церковныя, ни в вси суды их.

То все дал есми церкви Божии по всем городом и по погостом, и по слободам и по всей земли, где ни суть христиане.

И своим бояром и тиуном приказываю: судов церковных не судити и наших судов без судей митрополичьих не судити десятин для.

А се суды церковнии: розпускы и смильное, заставание, пошибание, умычкы, промежи мужем и женою о животех, в племяни или в сватовьстве поимутся, ведовьство, потворы, чародеание, влъхование, зелеиничьство, уреканиа три: бляднею и зелии, и еретичьством, зубояжа или сын отца бьет, или матере дъщи биет, или сноха свекровь, или кто уречется сквръными словесы и прилагая отца и матерь, или сестры, или дети, или племя тяжутся задници, церковная татьба, мертвецов сволочать, крест посекуть или на стенах трескы емлют из креста, скот или псы, или птици без великиа нужда введеть в церковь, и ино что неподобно церкви съдееть, или два друга иметася бити, единаго жена а другаго имет за лоно и раздавить, или кого застануть с четвероножною, или кто под овином молится, или в ржи, или под рощениемь, или у воды, или девка детя повръжет.

Те все суды церквам Божиим даны суть преже нас по законом и по правилом святых отець христианскыми цари и князи в всех христианскых людех.

И царю, и князю, и бояром, и судиам в те суды нелзе вступатися.

И яз тако же то все дал есми по перьвых царей уряжению и по вселеньскых святых отець седмих съборов вселеньскых святитель великых.

Князю и бояром, и судиам не прощено есть от закона Божиа вступатися в те суды.

Аще же кто преобидит сий устав, таковым непрощеным быти от закона Божиа, грех и горе себе наследуют.

И своим тиуном приказываю судов церковных не обидети и из судов городцкых давати девять частей князю, а десятая часть - святей церкви и отцу нашему митрополиту.

Се же убо искони поручено Богом святителем и епископьям их - городскыя и торговыя всякиа и мерила, и спуды, извесы, ставила. От Бога тако иськони уставлено есть. И митрополиту блюсти без пакости все то подобает, за все бо то въздати ему слово в день суда великого, якоже и о душах человечьскых.

А се люди церковнии, предани митрополиту по правилом: игумен, игуменья, поп, диакон, поподья, диаконица и дети их. И кто в крылосе: чернец, черница, проскурница, понамарь, лечець, прощеник, баба вдовица, задушный человек, прикладень, сторонник, слепець, хромець, монастыреве, болници, пустынници, странноприимци, и кто порты чернеческыя свръжет.

Те люди церковныя богаделныи митрополит ведаеть промежь ими суды, или обида которая, или задница.

Аще ли иному человеку будет с ними суд или обида которая, то опщий суд, и присуд и пересуд на полы.

Аще кто преступит сиа правила, якоже есмь управил по святых отець правилом и первых православных царей управлению, кто имет преступати правила сиа - или дети мои, или внуце мои, или правнуци, или князи, или бояре, или в котором граде наместник или судья, или тиун, а имуть обидети те суды церковныя или отъимати, да будут прокляти в сей век и в будущий, и от седми съборов святых отец вселеньскых.

А се о десятинах. От всего княжа суда десятая векша, и с торгу десятая неделя, и от даней, от веры, и из всего схода и прибытка, и от лова княжа и от всякаго стада, и от всякого жита десятое в соборную церковь епископу. Царь или князь в девятих частих, а церкви соборная в десятой части.

Основаниа же иного никто не может положити паче лежащаго сего, и да вси съгражают на сем основании. Иже кто разсыплет храм Божий, разсыплет того Бог, церкви бо свята есть. И аще кто изменит святый сей устав отечьскый, грех и горе себе наследуеть.

Аще пообидит суды церковныа, платити ему собою. А пред Богом тому же ответ въздати на страшнем суде пред тмами ангел, идеже когождо дела открываются яве, благая или злая, идеже не поможет никто же никому же, но токмо правда и добрая дела, тем избавитися вторыя смерти, рекше вечныя мукы и крещениа неспасенаго геоньскаго огня, съдръжаще истинну в неправде. О тех глаголеть Господь: Огнь их не угаснет, и червь их не умреть. Сътворшим же благая - жизнь вечная и радость неизреченная. А сътворшим злая, рекше неправедно судившим и лукавно - неизмолим суд обрести.

Аще кто уставление мое порушает, или сынови мои, или внуци мои, или правнуци мои, или от рода моего, или от князя, или от бояр кто, аще порушат мой ряд или вступятся в суды митрополичи, что есми дал митрополиту, отцу своему, и епископом по правилом святых отець и по первых православных царей управлению судивше, того казнити по закону.

Аще же кто имет судить, преслушав нас, церковныи суды, что преданы митрополиту, отцу нашему, той станет с мною пред Богом на страшнем суде, и да будет на нем клятва святых отець.

Так и же и прародитель твой, благочестивый и христолюбивый князь великий Андрей Юрьевичь Боголюбский, заложив Володимери и постави церковь Успение Пресвятыя Богородица о едином връсе. И вдаде Пресвятей Богородици и отцу своему Констянтину митрополиту всеа Русии и идеже по нем митрополитом до века многы имениа и слободы, и зданьми, и села лучшая, и дани, и десятину в всем. И в стадех своих, и торг десятый в всем своем царстве по тому же, якоже и прадед твой, святый и равноапостольный князь великий Владимер Киевский и всея Русии. И Божиим милосердием и Пречистыя Богородица и великих чюдотворцов молитвами, и святых царей русскых, прародителей твоих и царскых родителей твоих святых молитвами и брежением и твоим царскым жалованием и брежением те все села и слободы, и земли с всеми угодьи по старине в дому Пречистыя Богородица и великых чюдотворьцев в святейшей митропольи Русстей и до днешняго дни никим же не движими и не вредими пребывають. Аще и на время от злых человек оскръбляются, но Божиим милосердием и Пречистыя Богородица, и великых чюдотворцев молитвами и вашим царскым жалованием и заступлением по святых церквах побарающих пакы наполняются и николи же истощеваются, занеже вся сиа Богови освященна суть, и никто же может церкви Божиа оскорбити или поколебати, или недвижимая от церкви Божиа двинути, понеже бо церкви Божиа небес вышше и твердейше, и земли ширьше, и моря глубочайше, и солнца светлейши, и никто же можеть ея поколебати, основана бо бе на камени, сиречь на вере Христова закона.

Аще и мнози неверни покусишася поколебати, то вси погыбше, и ни в что же быша. И инии же мнози и от нечестивых царей в своих царствах от святых церквей и святых монастырей ничто же взимаху, и недвижимых вещей не смели двигнути или поколебати, боясь Бога и заповеди святых отець и царскых уставов древних законоположителных, но и зело по святых церквах побараху, не токмо в своих странах, но и в Русском вашем царствии. Некогда быша сиа, в лета великых чюдотворцев Петра и Алексея, и в лета Михаила, и Ивана, Феогноста русскых митрополитов, но и ярълыкы свои тем святым митрополитом подаваху на утвръжение святым церквам и святым монастырем с великым запрещением, чтобы ни от кого не обидимы и недвижими были и до скончаниа царства их.

И доныне в Русской митропольи тех святых митрополит седмь ярлыков написаны пребывают, от них же един ныне написахом, великого чюдотворца Петра митрополита Киевскаго и всеа Русии, имуща сице:

Ярлык Азбека царя, дань в Орде великому чюдотворцу Петру митрополиту Киевъскому и всеа Русии.

Вышняго и безсмертнаго Бога силою и величьством, и милостию его многою, Азбяково слово всем нашим князем великым и средним, и нижним, и силным воеводам, и вельможам, и князем нашим уделным, и дорогам славным, и плъчным князем высокым и нижним, и книжником и устава дръжальником, и учителным, и людскым повестником, и събирателем, и баскаком, и мимо ездящим послом, и лонцом нашим, и соколником, и пардусником, и всем людем высокым и нижним, малым и великым нашего царства по всех наших странах, по всех наших улусах, где наша Бога безсмертнаго силою власть дръжит, и слово наше владеет. Да никто же обидить на Руси зборную церковь и митрополита Петра и его людей, и церковных его, ничтоже да не взимают, ни стяжаний, ни имений, ни людей.

И знает митрополит Петр правду и право судит, и управляет люди своя в правду в чем ни буди. И в розбое и в поличном, и в татьбе, и в всякых делех ведает Петр митрополит един, или кому прикажет. Да вся покаряются и повинуются митрополиту, вся его церковныя причты по первым изначала законом их и по первым грамотам наших первых царей великых грамотах и девтерем, да не въступается в церковное и митрополиче никто же, занеже то Божие все суть.

А кто въступиться, а нашь ярлык, наше слово преслушает, тот есть Богу повинен, и гнев на себе от него приимет, а от нас казнь ему будет смертная. А митрополит правым путем ходить, да правым путем пребываеть и тешится, да правым сердцем и правою мыслью вся своя церковная управляет и судит, и ведает, или кому повелит таковая делати и управляти, а нам в то не въступатися ни в что, ни детем нашим, ни всем нашим князем всего нашего царства и всех наших стран, всех наших улусов, да не вступается никто ничем церковныя, митрополича, ни в грады их, ни в волости их, ни в села их, ни в всякие ловли их, ни в борти их, ни в земли их, ни в лугы их, ни в леса их, ни в ограды их, ни в соляных места их, ни в винограды их, ни в мелници их, ни в зимовище их, ни в стада их конскые, ни в всякые скотскые стада их. Но вся и стяжаниа и имениа церковная, и люди, и вся причты их, и вся законы их уложеныя старые от начала их, то все ведает митрополит, или кому прикажет.

Да не будет ничто же перечинено или порушено, или кем изобижено. Да пребывает митрополит в тихом и кротком житии без всякые голкы, да правым сердцем и правою мыслью молит Бога за нас и за наши жены, и за наши дети, и за наше племя. Мы бо также уставляем и жалуем, якоже и прежнии наши цари давали им ярлыкы и жаловали их. А мы по тому же пути, теми же ярлыкы жалуем их, да Бог нас пожалуеть, заступить.

А мы Божиа брежем, а даннаго Богу не взимаем. А кто взимает Божие, и тот будет Богу повинен, а гнев Божий на него же будет. А от нас будет казнен смертною казнью, да то видя, иные в боязни будут.

А поедут наши баскаки, таможники, данщики, поборщикы, писци по сем нашим грамотам, как наше слово молвило и уставило, да все будут целы зборные церкви митрополиче, никим ни от кого не изъобижены вся его люди и вся его стяжаниа, как ярлык имеет. И архимандриты и игумены, и попы, и вся его причты церковныя ничим никто да не будеть изобижен. Дань ли на нас емлють или иное что ни буди, тамга ли, поплужное ли, ям ли, мыт ли, мостовщина ли, война ли, ловитва ли коя ни буди наша, или егда на службу нашю с наших улусов повелим разбирати, где въсхотим воевати, а от зборныа церкви и от Петра митрополита ничто же не взимаем, и от их людей, и от всего его причта: те бо за нас Бога молят и нас блюдуть и наше воиньство укрепляют.

Кто бо того и преже нас не ведает, что Бога бесмертнаго силою и волею живут все и воюють, то вси ведають. И мы, Бога моляся по первых наших царей грамотах грамоты им давали ни в чем, как то было преже нас.

Так молвяй, наше слово уставило по первому пути, которая дань наша будет или запросы наши накинем, или поплужное, или послы наши будуть, или кормы наши и коней наших, или подводы, или корм послов наших, или наших цариць, или наших детей, и кто ни есть, и кто ни буди, да не вземлют и да не просят ничто же. А что възмут ини, отдадуть назад третицею. Аще будуть взяли за нужду великую, а от нас будет им не кротко, а наше око тихо на них не смотрит. А что будуть церковныя люди ремесленици кои или писци, или каменыя здатели, или древяныя, или иныя мастеры каковы ни буди, или соколницы, или ловци какова лова ни буди, а в то наши никто да не вступаются и на наше дело да не емлють их. И пардусници наши и ловци наши, и соколници наши, и побережници наши да не вступаются в них и да не взимают их, ни у них делных их орудей да не отнимают, ни взимають у них. А что закон их, и в законе их церкви их, монастыри их, часовни их, ничим да не вредять их, не хулят.

А кто учнет веру охужати и хулити, тот человек не извинется ничем же, и умрет злою смертию. А что попы и диаконы един хлеб ядуща и в едином дому живуща у кого - брат ли, сын ли, и тем по тому же пути наше жалование. Оже кто будет от них не выступил, аще ли будет от них кто выступил, а митрополиту не служит, а живет себе, то имянем поповскым не отнимается, но дает дань.

А попы и диаконы и причты церковныя пожалованы от нас по первой нашей грамоте. И стоят молящеся за нас Богу правым сердцем и правою мыслью.

А кто учнет неправым сердцем о нас молитися Богу, тот грех на нем будет.

А кто поп ли диаконь, ли причетник, ли церковный, или иные люди кто ни буди, откуды ни есть, митрополиту похотят служити и о нас Бога молити, что будет о них у митрополита в мысли, то ведает митрополит.

Так слово наше учинило, и дали есмя Петру митрополиту грамоту сию крепости для ему, да сию грамоту видяще и слышаще, вси люди и все церкви и все монастыри, и все причты церковные да не преслушают его ни в чем, но послушни ему да будуть по закону их и по старине, как у них изстари идет. Да пребываеть митрополит правым сердцем, без скорби и без печали всякыя, Бога моля о нас и о нашем царствии. А кто въступится в церковное и митрополиче, а на того будет гнев Божий. А по нашему великому истязанию не извинется ничем же и умрет злою казнью.

Так ярлык дан, так молвя, слово наше учинило, таковою крепостью утвердило заечьего лета, асенаго перваго месяца 4, ветха, на толиих писана и дана.

Коль же паче тебе подобаеть, благочестивый и боговенчанный царю, свою царскую веру к Богу показати и велие тщание к святым церквам и к святым монастырем, не токмо недвижимая, но и самому ти подобает подавати, якоже и вси святии царскые твои прародители и родители подаваху Богови в наследие благ вечных. Сице и тебе, царю, подобаеть творити царства ради небеснаго, сущу благочестивому и христолюбивому и велеумному царю великому князю Ивану Васильевичу всеа Русии самодръжцу, паче же всех царей в вашем Росийском царствии тебе, царю, от Бога ныне взъвышенному и почтенному, единовластному царю в всем великом Росийском царствии, самодръжцу сущу и в конець сведущему Христов закон евангельскаго учениа и святых апостол и святых отець заповеди, и вся тебе божественая писаниа в конець ведущу и на языце носящу не человечьскым бо учением, но данною ти от Бога премудростию. И сего ради, благочестивый царю, подобает тебе, разсудив, смотрити и творити полезная и богоугодная, яко же и прочии благочестивии цари, блюди и храни свою царскую душу и свое христолюбивое царство от всех врагов видимых и невидимых.

А милость Божиа и Пречистыа Богородица, и великых чюдотворцев молитва и благословение, да и нашего смирениа благословение да есть с твоим христолюбивым царством в векы. Аминь.

Так же и вси святейшии папы и пресвятейшии вселеньстии патриарси и пресвященнии митрополити, и боголюбивии архиепископи и епископи, снастолници и съпрестолници святых апостол и честныя архимариты и богобоязнивии игумены и смирении мниси, и мнози от тех великыя чюдотворцы быша, и никто же от тех сътвори или попусти възложенных Богови и вданных святым церквам и святым монастырем в наследие благ вечных недвижимых вещей отдати или продати. И на всех святых седми съборех и поместных и особь сущих святых отець Святым Духом наставляеми святии отци, утвердиша и заповедаша, и грозными и страшными, и великыми клятвами о том зело възгласиша и запечатлеша седмию соборы по данней нам благодати от Святаго животворящаго Духа, и грому подобно възгласиша сице:

Аще кто от церковнаго имениа святых завес или святых съсуд, или святых книг, или от иных вещей, их же не подобает продати или отдати, възложенных Богови в наследие благ вечных недвижимыя вещи, рекше села, нивы, винограды, сеножати, лес, борти, воды, езера, источници, пажити и прочая, вданная Богови в наследие благ вечных.

Аще кий епископ или игумен от церковных недвижимых вещей продасть или отдасть князю земли тоя или иным велможам, нетверду быти проданию, но пакы проданная или отданная святей церкви в епископию или в монастырь да възвратится. Епископ же той или игумен се творя, да изгнан будет из епископьи, а игумен из монастыря, яко расточив зле, их же не събра. Аще ли кто ин от священничьскаго чину суще, таковая сътворить, да извръгутся. Мниси же или мирстии человеци суще, да отлучатся. Аще суще осужени ото Отца и Сына и Святаго Духа, да устроени будуть, идеже червь не умираеть и огнь не угасаеть, яко гласу Господню противятся, глаголющему: Не творите (дому) Отца моего дому купленнаго моего.

Тем же и вси пресвященнии митрополити русстии, от пръваго пресвященнаго митрополита Леона Киевскаго и всеа Русии, и до великых чюдотворцев Петра и Алексея и Ионы, и прочии святии митрополити русстии, и до твоего христолюбиваго царства, и до нашего смирениа все боголюбивии архиепископи и епископи, и честныя архимариты и богобоязнивии игумены великии чюдотворци: Сергий и Кирил, и Варлаам, и Пафнутий, и прочии святии русстии чюдотворци и смирении мниси святых монастырей. И никто же от тех сътвори или попусти възложенных Богови и вданных святым церквам и святым монастырем в наследие благ вечных недвижимых вещей отдати или продати, по тем же божественым святым правилом и по заповеди всех святых отець седмь съборов и поместных и особь сущих святых отець.

Коль паче не подобает мне, смиренну, аще и грешну и несмь достоин учительства слову, такова святительскаго сану, но по данней нам благодати от Святого и животворящаго Духа митрополит нарицаюся, то иже о мне смиреннем и недостойнем всещедрый и человеколюбивый Бог обычным своим человеколюбием устрои, ими же судбами весть сам, дарова и вручи истинное слово правити ми ради Пречистыя матере своея Богородица моя. И сего ради не могу на таковая страшная дръзати или помыслити: от възложенных Богови и Пречистой Богородици и великым чюдотворцем вданных недвижимых вещей в наследие благ вечных из Дому Пречистыя Богородици и великых чюдотворцев таковая отдати или продати, не буди того. И до последняго нашего издыханиа и избави всех нас всесилный Боже и съхрани нас от таковаго законопреступлениа и не попусти тому быти не токмо при нас, но и по нас до скончаниа века, за молитв Пречистыя Твоея матере нашея Богородица и великых чюдотворцев и всех святых. Аминь.

И сего ради не въсхитися удивлением о том, о боголюбивый царю, ниже ласканиа вещь помысли, якоже бо святии отци Святым Духом уставиша и заповедаша, и седмью съборы запечатлеша нам хранити, сице и мы мудръствуем и храним, и до последнего своего издыханиа. Человеци бо есмы, плаваем в многомлъвленом сем мори. Въпредь что будет нам, не вемы. Зане хотящая быти не явленно всем человеком, но токмо боятися нам подобает небеснаго серпа, его же виде Захариа пророк, сходяща с небес: в долготу двадесять саженей, а в широту десять сажен, на обидящих и неправедне судящих и кленущихся именем Божиим во лжу.

И сего ради боюся, егда рукополагахся, сиречь поставляхся в святительскый сан, и тогда посреди священнаго събора в святей съборней апостольстей церкви пред Богом и пред всеми небесными силами, и пред всеми святыми, и пред тобою, благочестивым царем, и пред всем синклитом, и пред всем народом кляхся судбы и законы, и оправдание наше хранити, елика наша сила. И пред цари за правду не стыдитися, аще и нужа будеть ми от самаго царя или от велможь его, что повелять ми говорити, кроме божественых правил, не послушати ми их, но аще и смертью претять, то никако же не послушати их. И сего ради бояхъся, глаголю ти, о благочестивый царю, и молю твое царское величьство: останися, государь, и не сътвори такова начинания, его же Бог не повеле вам, православным царем, таковая творити. Но и вси святии Его възбраниша вам, православным царем, нам, архиереом, священными правилы зело запретиша и запечатлеша седмью съборы по данней им благодати от Святаго и животворящаго Духа.

И того ради молим твое царское величьство и много с слезами челом бием, чтобы еси, царь и государь, князь великий Иван Васильевич всея Русии самодръжець, по тем божественным правилом у Пречистой Богородици и у великых чудотворцев из дому тех недвижимых вещей, вданных Богови в наследие благ вечных, не велел взяти.

А милость Божиа и Пречистыя Богородица и великых чюдотворцев молитва и благословение да и нашего смирениа благословение да есть всегда с твоим христолюбивым царством в многые роды и на векы. Аминь.

составитель: Анатолий Баданов
администратор миссионерского
проекта «Дышу Православием»

ГЛАВА 7 Собор

Если подданные считают правителя человеком богобоязненным и усердным в делах культа, они менее будут опасаться потерпеть от него что-либо беззаконное и реже станут злоумышлять против него, так как он имеет союзниками богов.

Аристотель

И было слово Господа к Соломону, и сказано ему: вот, ты строишь храм; если ты будешь ходить по уставам Моим, и поступать по определениям Моим, и соблюдать все заповеди Мои, поступая по ним, то Я исполню на тебе слово Мое, которое Я сказал Давиду, отцу твоему, и буду жить среди сынов Израилевых, и не оставлю народа Моего Израиля.

(З.Цар. 6:12)

В средневековой Руси политика часто окрашивалась религией, а религия - политикой. Любое важное событие облекалось в ткань церковного ритуала. Храмы служили памятниками деяниям правителей. Не могло остаться без воплощения в камне и такое важное, провиденциальное событие, как создание единого Российского государства. Главным памятником ему стал величественный Успенский собор московского Кремля. Драматическая история его строительства как в капле воды отразила многие противоречия эпохи пробуждения России.

Собор был сердцем древнерусского города, символом местного патриотизма. Он воплощал единение правителя и подданных, бедняков и богачей в их общей молитве ко Всевышнему. Им гордились перед чужеземцами. Его наряжали, как любимое дитя. В нем собирались по торжественным случаям всем городом. Здесь находились могилы древних князей и епископов. При соборе хранились важные документы и велись летописи. В дни восстаний и смут на площади перед собором собиралась кипящая гневом толпа. Случалось, собор становился последним прибежищем перед лицом ворвавшегося в город неприятеля.

Сердцем Москвы был белокаменный Успенский собор, построенный в 1325–1327 годах Иваном Калитой по благословению святого митрополита Петра. Бурная история Москвы - мятежи, нашествия татар и литовцев, а главное, бесчисленные пожары - тяжело сказалась на некогда стройном и белоснежном красавце. Ко времени Ивана III он врос в землю, почернел, покрылся морщинами трещин, оброс какими-то безобразными пристройками и подпорками. Разговоры о необходимости его обновления велись давно. Первым, кто решил от слов перейти к делу, оказался митрополит Филипп (1464–1473). Однако столь важное дело не обошлось, конечно, и без участия великого князя Ивана. Более того, именно он впоследствии и стал подлинным создателем собора.

Подобно дереву, растущему из земли, новый собор вырос из своего времени, из веры и разума, из радостей и горестей всех причастных к его созданию людей. И первое слово здесь следует сказать о митрополите Филиппе.

Будущий строитель собора взошел на кафедру в ноябре 1464 года. До этого он не менее десяти лет был суздальским владыкой. О его происхождении и взглядах на мир ничего не известно. Однако сообщается, что Филиппа рекомендовал на кафедру его предшественник Феодосии Бывальцев (73, 532). Эта протекция кое-что проясняет. Идеалист и ревнитель благочестия, Феодосии, разумеется, мог ходатайствовать лишь за человека близких с ним взглядов. Обжегшись с Феодосием, который своей бескомпромиссной принципиальностью восстановил против себя и духовенство, и мирян, великий князь, однако, не стал возражать против его выдвиженца. Ему нужен был на кафедре стойкий защитник православия, способный энергично противостоять проискам литовского митрополита-униата Григория. Похоже, что Иван тогда еще не понял до конца печальной истины: как правитель он был более заинтересован в архипастыре нерадивом, но покладистом, нежели в ревностном, но своенравном.

Впрочем, в тех вопросах, где интересы митрополичьей кафедры совпадали с интересами великого князя, Филипп был верным союзником Ивана III. Прежде всего это касалось московско-новгородских отношений. Здесь многое зависело от позиции новгородского владыки. Филипп старался поддерживать дружбу с архиепископом Ионой. В апреле 1467 года по его просьбе он отправил в Новгород грозное послание против тех мирян, которые осмеливались посягать на церковные земли. В середине 60-х годов XV века Филипп встал на сторону Ионы в его споре с псковичами. Позднее митрополит яростно обличал новгородцев за интерес к литовскому «латинству», сокровенной причиной которого было усиление политического давления на Новгород со стороны великого князя Московского.

Всецело поддержал Филипп и другое направление деятельности Ивана III - наступление на Казанское ханство. Сохранилось его послание к великому князю, написанное в начале первой большой войны Ивана с Казанью - осенью 1467 года. В нем он сулит мученический венец всем, кто прольет свою кровь «за святыя Божиа церкви и за православное хрестияньство» (44, 180). Тогда же Филипп отправил послание к тверскому епископу Геннадию, призывая владыку убедить князя Михаила Тверского прислать войска для участия в войне с Казанью. Вновь святитель говорит об особом значении этой войны и о том, что все погибшие на ней «яко прежний великомученицы Христови будут и венец мучения восприимуть от Христа» (44, 184). Оба эти послания дышат искренним воодушевлением. Пламень духовного подвига ярко разгорелся в душе святителя Филиппа. Люди такого склада имеют сильное влияние на окружающих. Но они очень не любят компромиссов и сделок со своей совестью. Поэтому им всегда бывает трудно находить общий язык с правителями.

Борьба с литовским митрополитом-униатом Григорием отчеканила характер митрополита. Настроив себя и свое окружение на непримиримую борьбу со всем, что хотя бы отдаленно напоминало о «латинстве», Филипп уже не мог остановиться. Двоедушие оказалось ему не под силу. И когда в конце 60-х годов овдовевший великий князь задумал вдруг жениться на жившей в Риме и слывшей католичкой греческой принцессе Софье Палеолог, Филипп бросил на весы весь свой авторитет, чтобы предотвратить этот преступный, с его точки зрения, брачный союз. Но здесь необходим небольшой исторический экскурс…

Внезапная кончина первой жены Ивана III, княгини Марии Борисовны, 22 апреля 1467 года заставила 27-летнего великого князя Московского задуматься о новой женитьбе. Одни историки полагают, что замысел «римско-византийского» брачного союза родился в Риме, другие отдают предпочтение Москве, третьи - Вильно или Кракову (161, 178). Деятельными исполнителями проекта (а может быть, и его изобретателями) выступили жившие в Москве (или часто бывавшие здесь по делам) итальянцы - братья Джан Баггисте делла Вольпе («Иван Фрязин, московский денежник» русских летописей) и Карло делла Вольпе. В переговоры были вовлечены и племянники братьев Вольпе - Антонио и Николо Джислярди (161, 180).

Источникам известен первый плод матримониального замысла: в субботу 11 февраля 1469 года, когда Москва пропивала последние деньки разгульной православной Масленицы, в город въехал посол из далекого Рима - грек Юрий Траханиот. С ним прибыли и два итальянца, родственники Ивана Фрязина - Карло делла Вольпе и Антонио Джислярди. Так в темную компанию итальянских бродяг и авантюристов вливаются свежие силы - утративший родину, но сохранивший вкус к жизни хитроумный византиец.

После завоевания Константинополя турками в 1453 году многие из греков - в основном люди образованные и состоятельные, знакомые с миром и имевшие широкие связи - не пожелали оставаться на родине. Они разъехались по всей Европе. Природная предприимчивость в сочетании с изощренным и несколько циничным складом ума предопределила историческую миссию этих поздневизантийских интеллектуалов. Они стали закваской для всякого рода смелых проектов. С их помощью Рим надеялся исполнить давнее желание - распространить свое влияние на православную Русь. Кажется, именно греки внушили папе Павлу II (1464–1471) фантастическую идею о том, что, женившись на византийской принцессе, московский великий князь станет претендовать на низвергнутый турками византийский трон и в связи с этим начнет войну с Османской империей. Правители североитальянских городов (Милана, Венеции), не менее папы очарованные разглагольствованиями греков, также поверили в возможность использовать далекую и загадочную Московию как могучего союзника в борьбе с Османской империей. Гораздо лучше итальянцев знакомые с ситуацией в Восточной Европе вообще и Московии в частности, греки едва ли верили в свои собственные проекты. Но при этом они, конечно, не забывали пожинать обильные плоды, взращенные на ниве их фантазий.

Небольшая колония греков издавна существовала в Москве. Она состояла в основном из купцов, дипломатов и духовных лиц. С падением Византии греческая колония увеличилась за счет беженцев. Конечно, здешние условия жизни были весьма далеки от византийских. Греки страдали от морозов, от недостатка культурного общения и враждебности местного населения. Русские издавна привыкли смотреть на них со смешанным чувством зависти и презрения. В отличие от большинства русских, у греков всегда водились деньги. Они умели устраивать свои дела и помогать друг другу. Прокладывая свой путь в чуждой, а порой и враждебной окружающей среде, греки должны были стать изворотливыми и не слишком щепетильными в выборе средств. И потому русские не без основания считали их льстивыми, коварными, склонными к предательству. В то же время нельзя было не признать культурного превосходства «ромеев», засвидетельствованного самой историей «крещения Руси».

Московские князья ценили разнообразные способности греков. Наряду с выходцами из южнославянских стран они составляли высший слой московской культурной элиты. Нужда в их услугах возрастала по мере роста Московского княжества, развития его внутренней структуры и внешних связей. Известно, что Василий Темный имел у себя на службе греков Ралевых, один из которых, Николай, весной 1461 года был в Милане в качестве посла от «деспота России» (161, 176). Однако «звездный час» для греков на Руси настал с осуществлением «римско-византийского» матримониального проекта…

Биография Софьи (в Риме ее называли Зоей) Палеолог достаточно причудлива. «Племянница последнего и предпоследнего императоров Константина XI и Иоанна VIII, дочь морейского деспота Фомы Палеолога (Морея - область в центральной части полуострова Пелопоннес. - Н. Б. ) и племянница другого - Дмитрия Палеолога - деспина Зоя никогда в Константинополе не жила. Фома Палеолог бежал из Морей на остров Корфу, куда он привез и высоко почитавшуюся в Морее святыню - голову Андрея Первозванного. Зоя (родилась или в 1449 году, или около 1443 года) провела детство в Морее, ее настоящей родине (ибо и мать ее Екатерина была дочерью морейского князя Захария III), и на острове Корфу. В Рим 16- или 22-летняя Зоя Палеолог с братьями Андреем и Мануилом приехала после смерти отца в конце мая 1465 года. Зоя считалась в Риме католичкой. Палеологи поступили под покровительство кардинала Виссариона, который до Флорентийского собора был никейским митрополитом, но, приняв унию, остался в Риме, а после смерти последнего константинопольского патриарха Исидора в 1462 году получил это звание. (Речь идет о константинопольских патриархах-униатах, живших в Италии под покровительством папской курии. - Н. Б. ) Виссарион до своей смерти в ноябре 1472 года в Равенне сохранил симпатии к грекам. Константинопольский патриарх и кардинал Виссарион пытался возобновить унию с Русью с помощью бракосочетания. Не исключено, что Виссарион надеялся на участие Руси в крестовом походе против османов, который он стремился организовать в 1468–1471 годах» (161, 177–178).

Прибывший в Москву из Италии 11 февраля 1469 года Юрий Грек (Юрий Траханиот) привез Ивану III некий «лист». В этом послании, автором которого, по-видимому, был сам папа Павел II, а соавтором - кардинал Виссарион, великому князю сообщалось о пребывании в Риме преданной православию знатной невесты - Софьи (Зои) Палеолог. Папа обещал Ивану свою поддержку в случае, если тот захочет посвататься к ней.

Предложение из Рима обсуждалось в Кремле на семейном совете, куда были приглашены братья великого князя, его ближние бояре и мать - княгиня Мария Ярославна. Решающее слово, несомненно, принадлежало матери, крутого нрава которой Иван побаивался до конца ее дней. Вдова Василия Темного (напомним, сына литвинки Софьи Витовтовны) и внучка литвинки же Елены Ольгердовны (жены Владимира Серпуховского), старая княгиня, судя по всему, благосклонно восприняла «римско-византийский» династический проект.

Официальные великокняжеские летописи изображают дело так, будто во всей этой истории Иван III действовал в полном согласии с митрополитом Филиппом. Однако летописи, происходящие из митрополичьей канцелярии, не называют Филиппа участником того семейного совета («думы»), на котором решено было откликнуться на приглашение папской курии и униатского кардинала Виссариона. Очевидно, этот замысел «не встретил благосклонного приема у митрополита, который фактически был отстранен от решения такого важного вопроса» (161, 181).

В итоге Кремль решил отозваться на предложение папы и отправить в Рим для продолжения переговоров московского итальянца Ивана Фрязина - Джан Баттисту делла Вольпе. («Фрягами» или «фрязами» в средневековой Руси называли итальянцев.) В марте 1469 года вместе с Юрием Греком он пустился в далекий путь. Летом того же года итальянец был принят папой Павлом П. Понтифик вновь горячо поддержал идею династического брака и дал свою грамоту для безопасного проезда московских послов по всей Европе.

Тогда же Вольпе имел возможность повидать невесту, чтобы рассказать жениху о ее внешности. Одновременно был сделан и портрет Софьи, который послы должны были отвезти в Москву.

В Венеции Вольпе был принят дожем Никколо Троном, который вскоре предполагал начать войну с Османской империей и потому хотел узнать у московского посла, нельзя ли каким-нибудь образом договориться о совместных действиях против турок с московитами или татарами. Неизвестно, что говорил венецианцам Иван Фрязин. Однако, судя по всему, он их обнадежил.

Послушав денежника, дож в апреле 1471 года отправил в Москву с новым папским посольством (во главе которого стоял Антонио Джислярди) своего собственного посла - Джан Баттисту Тревизана. Его миссия не имела прямого отношения к матримониальным планам Рима. Через Москву Тревизан должен был отправиться дальше, к хану Большой орды Ахмату. Он вез с собой значительную сумму денег и подарки для хана, которого венецианский дож надеялся склонить к войне против турок. Возможно, именно эти сокровища и стали роковым соблазном для Вольпе. По приезде Тревизана в Москву (10 сентября 1471 года) денежник уговорил его не разглашать подлинной цели своего прибытия, так как в этом случае великий князь едва ли пропустил бы его к Ахмату, с которым он как раз собирался воевать. Назвавшись обычным купцом, Тревизан должен был жить в Москве до тех пор, пока сам Вольпе не найдет случая тайно отправить его к татарам. Денежник уже бывал ранее в Орде и имел там некоторые полезные знакомства.

Венецианец послушался своего московского покровителя. Однако исполнить задуманное без ведома великого князя оказалось нелегко. Лишь незадолго до отъезда во второе путешествие в Рим в январе 1472 года Вольпе отправил Тревизана с переводчиком в Рязань, откуда оба должны были отправиться дальше, к татарам (161,183).

Иван III узнал о странном передвижении венецианского «купца» и успел перехватить его прежде, чем тот добрался до татар. Оказавшись в застенке, Тревизан, разумеется, стал утверждать, что его тайная миссия не представляла для Москвы никакой политической угрозы. Более того, в случае ее успеха Волжская Орда на радость Ивану III оказалась бы втянутой в тяжелую войну с турками. Однако великий князь, кажется, опасался того, что итальянец мог представлять в Орде интересы не только Венеции, но и польско-литовского короля Казимира IV, искавшего тогда путей сближения с ханом Ахматом для совместной борьбы с Москвой.

Очевидная вина обоих итальянцев состояла лишь в том, что они попытались добиться своей цели за спиной великого князя Московского. Конечно, само по себе это уже было преступлением. И все же в другое время наказание «фрягов» могло быть не в пример более мягким. Но теперь, когда Иван со всех сторон подвергался упрекам за чрезмерную дружбу с «латинянами», ему нужно было наглядно показать свою жесткость по отношению к ним. Проделка Вольпе и Тревизана давала для этого отличный повод.

По возвращении из Италии в ноябре 1472 года Иван Фрязин - главный устроитель брака Ивана III с Софьей Палеолог - был арестован вместе со всей своей семьей, а имущество его конфисковано. «Князь же великы… повеле поимати Фрязина да оковав послал на Коломну, а дом его повеле разграбити и жену и дети изымати» (31, 299).

Логику рассуждений великого князя, в сущности, несложно было угадать наперед. Но Вольпе был слишком увлечен головокружительными мечтами. В коломенской темнице у него появилось достаточно времени, чтобы поразмыслить о превратностях судьбы и о коварстве сильных мира сего.

(Впрочем, колесо Фортуны еще не остановило свое вращение для него. Спустя некоторое время страсти улеглись, и государь сменил гнев на милость. Такой человек, как Вольпе, мог ему еще пригодиться. К тому же за денежника, вероятно, ходатайствовали земляки-итальянцы и сама великая княгиня Софья. Источники не сообщают об освобождении коломенского узника. Однако известно, что лет семь или восемь спустя Иван Фрязин был уже не только на свободе, но и вновь на вершине благополучия. О нем упоминает в своем завещании, написанном не позднее 1481 года, младший брат Ивана III, удельный князь Андрей Вологодский. «В числе заимодавцев (князя Андрея. - Н. Б. ) оказался Иван Фрязин. Князь задолжал ему ни мало, ни много, как „полчетвертаста рублев“ (350 руб.), следовательно, громадную по тому времени сумму, больше, чем кому-либо другому из своих кредиторов. В закладе у Ивана Фрязина лежали лучшие княжеские драгоценности: золотая цепь, малая золотая цепь, два золотых ковша, чарка золотая. Все эти вещи были подарены Андрею Васильевичу его старшим братом, великим князем. Кроме того, в закладе у Ивана Фрязина лежали большая золотая цепь и 12 серебряных мисок, подаренных князю его матерью. Здесь Иван Фрязин выступает перед нами по крайней мере как крупный делец, ворочающий большими денежными суммами. Этого дельца мы с полным правом можем отождествить с названным раньше денежником Иваном Фрязиным» (149, 346).)

Приятелю Вольпе, Джану Баттисте Тревизану, пришлось отсидеть около двух лет в московской тюрьме. Заточив Тревизана, Иван III в конце 1472 года (под давлением итальянцев из свиты Софьи) отправил к венецианскому дожу Никколо Трона за разъяснениями своего посла (161, 183). Дож подтвердил, что Тревизан действительно является его послом к татарам, и попросил выпустить его из темницы, помочь добраться в Орду, а также снабдить деньгами. Все расходы дож обещал покрыть из своей казны (27, 299).

В конце концов, уступая просьбам венецианского дожа (подкрепленным богатыми дарами), а также желая успокоить напуганных жестокими расправами с соотечественниками московских итальянцев, великий князь 19 июля 1474 года отпустил Тревизана в Орду. Там посол встретился с ханом Ахматом, который, впрочем, не выразил никакого желания воевать с турками на благо Венеции. В конце концов Тревизан был отправлен татарами к Черному морю, откуда на кораблях вернулся домой.

Памятуя об обещании венецианского дожа возместить все расходы, связанные с Тревизаном, Иван не удержался от маленькой хитрости: вручив незадачливому послу на дорогу всего лишь 70 рублей, он написал дожу, будто дал 700. Уже через 5 дней после отъезда Тревизана московский посол Семен Толбузин повез эту грамоту в Венецию. Конец всей этой истории покрыт мраком забвения. Неизвестно, сумел ли Иван III провести видавших виды венецианских купцов. Но, судя по тому, что эта история попала в московские летописи, проделка удалась.

Конечно, это откровенное жульничество не украшает нашего героя. Однако не будем и судить его слишком строго. На иноверцев в ту пору на Руси (да и по всей Европе) смотрели не только как на врагов, но и как на существа иного порядка, в отношении которых нравственные законы имели не больше значения, чем в отношении домашних животных. Обмануть их тем или иным способом не считалось зазорным. Напротив, в этом видели даже некую доблесть и удаль. Сын своего времени, Иван не чужд был и его предрассудков…

Можно лишь догадываться о том, что рассказывал Тревизан, вернувшись в Венецию, о своих злоключениях в Москве. Известно, однако, что после этой истории Венеция надолго утратила интерес к переговорам с Иваном III. Желая исправить положение, Иван весьма радушно принял в Москве осенью 1476 года венецианского дипломата Амброджио Контарини, волею обстоятельств попавшего на Русь на обратном пути из Персии, куда он ездил в качестве посла. Уже первую свою беседу с Контарини Иван начал с того, что «с взволнованным лицом… стал жаловаться на Дзуана Баттисту Тревизана» (2, 226). Несомненно, он рассчитывал на то, что Контарини передаст этот разговор Совету Десяти и настроит правителей Венеции в его пользу.

(Успех финансовой «шутки» с Тревизаном, похоже, вдохновил Ивана на сходную проделку и с Контарини. Великий князь объявил обнищавшему за время пути дипломату, что берет на себя все те значительные долги, которые тот вынужден был сделать, чтобы вырваться из рук татар. Зная привычки Ивана, можно усомниться в том, что он действительно расплатился за Контарини. Но то, что знатный венецианец, возвратившись на родину, тем или иным способом вернул великому князю соответствующую сумму, едва ли подлежит сомнению.)

Но вернемся к неторопливому развитию матримониальных планов Ивана III. Удивительно, но факт: ни в 1470, ни в 1471 году Москва не проявляла активности в этом вопросе, который как бы повис в воздухе.

Чем объяснялась эта затянувшаяся пауза? Неизвестно. Возможно, Иван был занят сложными расчетами, связанными с началом борьбы за Новгород. В этой крупной игре, где религиозная риторика играла далеко не последнюю роль, ему нужна была «чистота риз». Облачившись в тогу борца с «вероотступниками», он не хотел давать повода для подобных обвинений в свой собственный адрес. Равным образом ему не хотелось тогда вступать в конфликт с митрополитом, активно участвовавшим в антиновгородской кампании. Знаменательно, что возобновление переговоров с Римом совпало с окончанием первого похода на Новгород. 1 сентября 1471 года Иван торжественно вернулся из Новгорода в Москву, а 10 сентября в столицу прибыло новое посольство из Италии. Его глава Антонио Джислярди по поручению папы должен был вновь пригласить московских бояр в Рим за невестой.

О приближении столь необычных послов в Москве, конечно же, узнали заранее. Можно не сомневаться в том, что 1 сентября, в день возвращения Ивана III из новгородского похода, митрополит Филипп был уже осведомлен об этой новости. Летописи отметили демонстративную холодность, проявленную им при встрече великого князя: тогда как вся родня и весь московский двор встречали победителя за несколько верст от столицы, святитель встретил его лишь возле Успенского собора, «толко с мосту болшего сшед каменого до кладязя площадного, со всем освященным собором» (31, 292). Эту фразу следует понимать так: митрополит, встречая великого князя, спустился по ступеням высокого южного крыльца Успенского собора и, пройдя несколько шагов, остановился у колодца, находившегося на Соборной площади (111,110). Учитывая повышенное внимание к церемониалу, присущее Ивану III и не раз проявленное им в отношениях с новгородцами и псковичами, можно не сомневаться: князь понял смысл этого демарша. Однако теперь старый иерарх мог гневаться сколько ему было угодно: игра была уже сыграна.

В Москве не любили торопиться в важных делах и над новыми вестями из Рима размышляли месяца четыре. Наконец, все размышления, сомнения и приготовления остались позади. 16 января 1472 года московские послы, главным среди которых был пока еще все тот же Иван Фрязин - Джан Баттиста делла Вольпе, - отправились в далекий путь. Это было поистине трогательное и величественное зрелище. Через бесконечные заснеженные пространства, через многие границы и государства просыпавшаяся Московская держава потянулась к лучезарной Италии - колыбели Возрождения, главному поставщику идей, талантов и негодяев для всей тогдашней Европы.

23 мая посольство прибыло в Рим. Москвичи были с честью приняты папой Сикстом IV, сменившим умершего 28 июля 1471 года Павла П. В подарок от Ивана III послы преподнесли понтифику шестьдесят отборных соболиных шкурок. Отныне дело быстро пошло к завершению. Через неделю Сикст IV в соборе святого Петра совершает торжественную церемонию заочного обручения Софьи с московским государем. Роль жениха исполнял Вольпе. В ходе церемонии выяснилось, что он не приготовил обручальных колец, которые были необходимым элементом католического обряда. Впрочем, этот казус замяли и помолвку благополучно довели до завершения.

В конце июня 1472 года невеста в сопровождении московских послов, папского легата Антонио Бонумбре, греков Дмитрия и Юрия Траханиотов и многочисленной свиты отправилась в Москву. На прощанье папа дал ей продолжительную аудиенцию и свое благословение. Он распорядился повсюду устраивать Софье, ее свите, а заодно и московским послам пышные многолюдные встречи. Тем самым Сикст IV проявил по отношению к московским послам такой высокий уровень приема, который, соответственно, должен был выдержать и московский государь в отношении папского легата и сопровождавших его лиц. Это был тонкий дипломатический ход. Вынужденное радушие Ивана по отношению к легату должно было символизировать и его уважение к «латинству».

Из трех возможных маршрутов путешествия - через Черное море и степь; через Польшу и Литву; через Северную Европу и Балтику - избран был последний. Он представлялся наиболее безопасным. После долгого пути через всю Европу с юга на север: от Рима до Любека и далее морем до Колывани (Таллина), а оттуда сушей на Юрьев (Тарту), - Софья прибыла во Псков. Это был первый русский город на ее пути. Здесь по распоряжению Ивана III будущей великой княгине была устроена торжественная встреча с хлебом-солью и ритуальной чарой вина. За ней последовало торжественное богослужение в городском соборе. Через несколько дней Софью встречал Новгород во главе с владыкой Феофилом.

Между тем в Москве на митрополичьем дворе с особым вниманием собирали вести, относившиеся к приезду Софьи. Уже во Пскове всеобщее внимание привлек находившийся при ней папский легат. Он выделялся из свиты «царевны» не только своим красным облачением и властным поведением, но и тем, что перед ним слуги постоянно носили огромное католическое распятие. Это был наглядный символ католического вторжения на Русь.

В Москве не хотели омрачать свадьбы скандалом, который мог устроить либо папский легат, либо митрополит. Последний, узнав о вызывающем поведении легата, предъявил великому князю своего рода ультиматум: «Не мощно тому быти, кое въ град сыи ему внити, но ни приближатися ему; аще ли же тако учинишь, почтити его хотя, но он въ врата граду, а яз, богомолец твои, другими враты из града; не достоит бо нам того ни слышати, не токмо видети, поне же бо (потому что. - Н. Б. ) възлюбив и похваливыи чюжую веру, то своей поругался есть» (31, 299).

Иван немедленно отозвался на ультиматум митрополита. «Слышав же сие князь великы от святителя, посла к тому лягату, чтобы не шел пред ним крыж (польское наименование четырехконечного католического креста. - Н. Б. ), но повеле скрыти его. Он же постоа мало о том и по том сотвори волю великого князя, а боле стоал о том Фрязин наш Иоанн денежник, что бы то учинити честь папе и тому послу его и всей земли их, како тамо ему чинили…» (31, 299).

Некоторые новые подробности этого примечательного эпизода сообщает Львовская летопись: «Егда же приеха с царевною Фрязин, посла князь великий боярина своего Федора Давыдовича (героя битвы на Шелони воеводу Федора Давыдовича Хромого. - Н. Б. ) противу, и повеле крыж у легатоса отнявши, да в сани положити, а Фрязина поимати да и пограбити; то же все сътвори Федор, за пятнадцать верст встретил еа. Тогда же убояся легатос» (27, 299).

В четверг 12 ноября 1472 года Софья, наконец, прибыла в Москву. В тот же день состоялось ее венчание с Иваном III. Очевидно, этот день был избран не случайно. На следующий день праздновалась память святого Иоанна Златоуста - небесного покровителя московского государя. Службы в его честь начинались уже 12 ноября (139, 353). Отныне и семейное счастье князя Ивана отдавалось под покровительство великого святителя.

Официальные великокняжеские летописи утверждают, что Ивана и Софью обвенчал сам митрополит Филипп в деревянной церкви, устроенной внутри строящегося тогда нового Успенского собора (31, 299). Однако неофициальные летописцы, которым в данном случае следует верить, сообщают иное. Обряд венчания совершал «коломенский протопоп Осея» (Осия), «занеже здешним протопопом и духовнику своему не повеле, занеже вдовцы» (27, 299).

Странная ситуация, сложившаяся вокруг великокняжеского венчания, отчасти объясняется церковными канонами. Иван III вступал во второй брак, который осуждался Церковью. На вступающего во второй брак налагалась епитимья: отлучение от причастия на год (45, 325). Священнику, венчавшему второй брак, запрещалось присутствовать на свадебном пиру, «понеже двоеженец имеет нужду в покаянии» (правило седьмое Неокесарийского поместного собора). Венчать второй брак митрополиту было неуместно. И по каноническим причинам, и по самому отношению к «римско-византийскому» браку Филипп уклонился от совершения таинства.

Протопоп московского Успенского собора и духовник самого великого князя оказались неподходящими фигурами для совершения столь важного действа по той причине, что оба были вдовыми попами. Согласно правилу святого митрополита Петра, овдовевшие священники обязаны были принимать монашество. При этом они могли остаться в миру, что обычно и делали. Но, во-первых, такой вдовый поп считался как бы неполноценным, а во-вторых, иеромонахам по уставу не разрешалось совершать венчание. В итоге для венчания Ивана III с Софьей и был приглашен протопоп (глава белого духовенства) второго по значению города Московского княжества - Коломны.

Наконец, венчание состоялось. Софья стала полноправной великой княгиней Московской. Но страсти, вызванные этой историей, не утихали еще довольно долго. Легат Антонио Бонумбре провел в Москве два с лишним месяца. Пылая ненавистью к «латинянам», митрополит решил посрамить «лягатоса» в публичном диспуте о вере. Он тщательно подготовился к спору и даже призвал на помощь знаменитого на всю Москву своей ученостью «книжника Никиту поповича». В урочный день Антонио Бонумбре был призван к митрополиту, который стал предлагать ему свои вопросы. Однако легат уже кое-что понял в русской жизни. Спор со святителем мог ему дорого обойтись. И потому он предпочел отмолчаться, сославшись на отсутствие необходимых для диспута священных книг. «Он же ни единому слову ответа не даст, но рече: „нет книг со мною“» (27, 299).

В понедельник 11 января 1473 года папский легат вместе со своей свитой и другими участниками римско-византийского посольства покинул Москву. На прощанье князь Иван вручил ему дары для передачи папе.

На фоне всех этих событий и разворачивалось строительство нового Успенского собора. Оно стало своего рода ответом митрополита и разделявших его негодование московских ревнителей благочестия на происки униатов и «латинян». По замыслу Филиппа, московский собор должен был по своим формам повторить Успенский собор во Владимире, но при этом быть на полторы сажени шире и длиннее. Здесь ясно читалось некое назидание: Москва хранит и приумножает традицию древнего владимирского благочестия. Одновременно собору предназначено было стать символом политической преемственности Москвы от Владимира и Киева. Идея преемственности власти являлась стержнем всей московской концепции Русской земли как «вотчины» московского великого князя, впервые четко сформулированной в период подготовки первого похода Ивана III на Новгород.

Подготовительные работы начались осенью 1471 года. «Тое же осени Филипп митрополит повеле готовити камень здати (созидать. - Н. Б. ) церковь святыа Богородица» (31, 292). Огромные глыбы белого камня-известняка вырубали в мячковских карьерах на Москве-реке, а затем на санях везли по льду реки до самого Кремля. Тем же способом доставляли и бревна для строительных лесов и прочих надобностей. Везти все эти тяжести на телегах было попросту невозможно.

Тогда же митрополит занялся и подысканием мастеров, способных построить это небывалое по величине сооружение. За два столетия монгольского ига русские зодчие отвыкли строить большие соборы. Вся их небогатая практика «каменного дела» сводилась в основном к небольшим бесстолпным или четырехстолпным одноглавым храмам, примером которых могут служить некоторые сохранившиеся доныне древние соборы подмосковных монастырей (Троице-Сергиева, Саввино-Сторожевского, Благовещенского на Киржаче), а также многочисленные новгородские церкви XIV–XV веков.

И все же умельцы нашлись. Об их происхождении и предшествующих работах летописи умалчивают. Сообщается лишь об их решающем разговоре с митрополитом, который «призва мастеры Ивашка Кривцова да Мышкина и нача им глаголати, аще имутся делати? Хотяше бо велику и высоку церковь сътворити, подобну Владимерской святей Богородицы. Мастери же изымашася (взялись. - Н. Б. ) ему таковую церковь въздвигнути» (27, 297). После этого они отправились во Владимир, где произвели точные обмеры древнего Успенского собора (31, 293).

Строительство митрополичьего собора с самого начала было окружено всякого рода конфликтами, обидами и скандалами. Один из них особенно примечателен: он отразил закулисную жизнь тогдашней московской «элиты», полную интриг, несправедливости и вельможного хамства. Суть дела заключалась в следующем. Помимо собственно мастеров, митрополиту нужен был и подрядчик («предстатель») - благочестивый и честный человек, который имел бы опыт в строительном деле и взял бы на себя все хлопоты, связанные с организацией работ. Поначалу на эту трудную, но почетную (а может быть, и весьма доходную) должность приглашены были два человека - известный московский строитель и подрядчик, представитель знатного купеческого рода Василий Дмитриевич Ермолин и Иван Владимирович Голова, юный отпрыск другого знатного купеческого рода - Ховриных. Понятно, что вскоре между ними начались споры. Имевший за плечами с десяток сложных и ответственных строительных работ, Ермолин, по-видимому, был в 1472 году уже достаточно пожилым человеком. Его напарнику Ивану Голове было немногим за двадцать. Известно, что его крестным отцом был сам Иван III (82, 271–272). Назначение юнца на столь ответственную должность объяснялось его могущественными родственными связями: отец Головы Владимир Григорьевич Ховрин был богатейшим московским купцом и одновременно - великокняжеским боярином. В должниках у Ховриных ходили не только бояре и купцы, но и некоторые представители московского княжеского дома. Сестра Ивана Головы была замужем за боярином Иваном Юрьевичем Патрикеевым. Сам Иван Голова был женат на дочери знаменитого полководца Данилы Дмитриевича Холмского.

Юный Ховрин не сумел найти правильный тон в отношениях со своим более опытным, но менее знатным напарником. В итоге Ермолин вынужден был отказаться от всякого участия в строительстве собора. «…И отступися всего наряда Василеи, а Иван почя наряжати» (29, 160). Оскорбленный и униженный старый мастер навсегда отходит от дел. Его имя более не упоминается в летописях.

Строительство требовало больших средств. Основная тяжесть платежей легла на митрополичью кафедру. Успенский собор изначально являлся кафедральным собором митрополита Киевского и всея Руси. Соответственно, и заботиться о нем должен был прежде всего сам митрополит. Есть основания полагать, что и первый Успенский собор в московском Кремле строил на свои средства святитель Петр, а украшал его преемник митрополит Феогност (64, 199–204; 25, 94). У московских князей была на той же Соборной площади своя общая святыня - Архангельский собор. Случалось, что храм в московском Кремле возводил на свои средства кто-то один из членов великокняжеского семейства. В конце концов, это был вопрос личного благочестия и благосостояния каждого.

Разумеется, в ходе строительства митрополит с благодарностью принимал любую помощь от светских властей. Однако это было делом добровольным. Иван III, вероятно, не упускал случая проявить свое благочестие и уважение к митрополиту путем щедрых пожертвований «на храм». И все же он не хотел возлагать на себя чужие заботы. Время для его собора и его мастеров еще не пришло…

Нехватка средств дала о себе знать уже в первые месяцы строительства собора. И хотя после кончины святителя Ионы и ухода с кафедры Феодосия Бывальцева. митрополичью казну не успели разворовать так, как это обычно бывало при смене митрополитов-византийцев, Филипп испытывал такую нужду, что принужден был пуститься на крайние меры. «Сътвори же митрополит тягину (тяготу. - Н. Б. ) велику, съ всех попов и манастырей збирати сребро на церковное създание силно; яко же събра много сребра, тогда бояре и гости своею волею части своя имениа вдаша митрополиту на церковное создание» (27, 297). Принудительные взносы черного и белого духовенства, добровольные пожертвования бояр и купцов пополнили митрополичью казну. Теперь можно было приступать к делу.

Весной 1472 года множество работников облепили как муравьи могучее тело обреченного старого собора. Строителям предстояло преодолеть несколько серьезных трудностей. Новый собор должен был встать на месте старого, который предполагалось разбирать по частям, так как в течение всего времени строительства в соборе не должно было прекращаться богослужение. Необходимо было в высшей степени бережно отнестись к гробницам московских святителей Петра, Феогноста, Киприана, Фотия и Ионы, находившимся внутри здания. Особый трепет вызывала рака с мощами святого Петра - главная святыня Москвы, малейшее пренебрежение по отношению к которой могло привести к неисчислимым бедствиям для города и всей страны.

История строительства собора, весьма противоречиво изложенная в летописях, убедительно воссоздана Е. Е. Голубинским.

«К постройке собора приступлено весной 1472 года. Кругом старого собора выкопали рвы для фундамента новому собору и, когда фундамент был сделан, разобрали алтарь старого собора и меньшие притворы к нему, но оставили до времени нетронутыми его стены, так как подле них находились раки погребенных в нем митрополитов, которые должны были оставаться на своих местах до тех пор, пока не приготовят для них мест у стен нового собора; над ракой с мощами св. Петра, находившейся у северной алтарной стены, по ее разобрании, поставили временную деревянную церковь. После этого 30 числа апреля месяца совершена была торжественная закладка нового собора. Когда его стены выведены были в высоту человека, старый собор разобрали весь до основания и раки митрополитов перенесли на новые, приготовленные для них у новых стен, места… Рака с мощами св. Петра имела остаться в новом соборе на том самом месте, на котором она находилась в старом. Но так как пол нового собора был сделан выше против пола старого собора на рост человека, а рака с мощами должна была находиться в нем на полу, как находилась в старом соборе, то на новом полу сделали новую раку, в которую и переложили мощи по уничтожении прежней раки» (73, 541).

Заслуживает внимания дата закладки нового собора - в четверг 30 апреля 1472 года (31, 294). На торжестве присутствовала вся московская знать во главе с великокняжеским семейством. Митрополит Филипп под непрерывный колоколыши звон собственными руками заложил первый камень в основание будущего храма. День для такого рода церемоний обычно выбирался весьма тщательно и имел символическое значение. Однако тайный смысл даты закладки собора во многом остается неразгаданным. С точки зрения церковного календаря, это был самый обычный день, отмеченный лишь памятью «святаго апостола Иякова, брата Иоанну Богослову» (31, 294). Возможно, сокровенное значение избранного дня было связано с какими-то уже неизвестными нам важными датами в истории ранней Москвы.

Как и следовало ожидать, столь сложное и щекотливое дело, как строительство нового собора вокруг старого и перенос мощей митрополитов из прежних гробниц в новые, не обошлось без пересудов, кривотолков и обвинений митрополита в недостаточном благоговении перед святынями. Московские летописцы (как митрополичьи, так и великокняжеские) внимательно следили за развитием событий. История строительства собора прописана ими столь же детально, как и история второго брака Ивана III.

В конце мая 1472 года началось перенесение останков прежних московских митрополитов в новые раки. Эта акция имела огромное религиозное значение: нетленность мощей, по народным представлениям, считалась обязательным условием святости. Такое мнение разделяли и многие представители церковных верхов. Состоявшееся в пятницу 29 мая перенесение мощей нескольких митрополитов принесло результаты, которые обрадовали как Филиппа, так и великого князя. Мощи первого московского автокефального митрополита Ионы, соратника Василия Темного и Ивана III, оказались нетленным. «Тогда Иону цела суща обретоша… Фотея же цела суща не всего, едины ноги толико в теле, а Киприяна всего истлевша, едины мощи (кости. - Н. Б. )» (27, 298).

Нетленность мощей считалась явным признаком святости. У гробницы Ионы, к которой тут же началось паломничество, стали происходить исцеления. Молящиеся принесли в дар новому чудотворцу такое количество серебра и других ценностей, которое один склонный к иронии летописец сравнивает с библейской Газофилакией - казнохранилищем в Иерусалимском храме (27, 298). Однако, к великой досаде соборного причта, все приношения были немедленно конфискованы митрополитом и вложены в фонд строительства собора.

Отношение к останкам Ионы было столь почтительным, что все тот же ироничный и самостоятельный в оценках летописец не удержался от замечания в адрес власть предержащих, что они более бережно отнеслись к останкам Ионы, чем к останкам самого святого митрополита Петра. Впрочем, смелость этого неизвестного вольнодумца простерлась до того, что он позволил себе сомнения относительно самого постулата о принципиальной важности нетленности как условия святости. Он упрекает суеверных владык, для которых тот из святых, кто «не в теле лежит, тот у них и не свят» (27, 298).

Самую важную гробницу Успенского собора - митрополита Петра - вскрывали ночью. Это позволяло избежать столпотворения, а также избавиться от лишних разговоров относительно степени сохранности останков, которая, судя по всему, оказалась далеко не лучшей. Мощи Петра были помещены в закрытый ларец и в таком виде помещены на особом месте в строящемся Успенском собора. Это вызвало немало пересудов. Одни говорили, что негоже было держать такую святыню среди строительного мусора. Другие уверяли, что выставленный для поклонения ларец - пустой, а подлинные мощи митрополит спрятал в своей палате и никого к ним не подпускает. В конце концов настало время перенести мощи в новую гробницу. Торжества начались еще вечером 30 июня. Всю ночь князья московского дома во главе с самим Иваном III, сменяя друг друга в порядке старшинства, молились, преклонив колена, пред святыми мощами.

В среду 1 июля 1472 года (накануне праздника Положения ризы святой Богородицы во Влахерне), при огромном стечении народа мощи святого Петра были торжественно помещены на постоянное место - в их новую раку. По этому случаю митрополит Филипп совершил литургию в своей палатной церкви Ризоположения; другое торжественное богослужение с участием нескольких епископов и кремлевского духовенства состоялось в Архангельском соборе. Знаменитому агиографу Пахомию Сербу велено было написать особые каноны в честь перенесения мощей святого Петра, а также нового чудотворца митрополита Ионы. По окончании собственно церковной части праздника вся московская знать была приглашена на пир к великому князю. Особые столы накрыли для московского духовенства. Даже для последнего нищего этот день оказался радостным: в Кремле всем просящим была подана милостыня и выставлено бесплатное угощение.

Торжества в Москве 1 июля 1472 года имели и определенный политический подтекст. Они свидетельствовали о благочестии московской династии, которая находилась под особым покровительством Божией Матери и святителя Петра. Эту идею, выраженную в форме соответствующих церковных служб и песнопений, Иван хотел распространить как можно шире. «И повеле князь великы по всей земли праздновати принесении мощем чюдотворца (митрополита Петра. - Н. Б. ) месяца июля 1 день» (27, 298).

Успенский собор московского Кремля - лишь зримый образ того незримого, но величественного собора московской государственности, который сооружался несколькими поколениями русских людей: правителей и воинов, монахов и купцов, ремесленников и крестьян. Прочной известью, скреплявшей все элементы этого таинственного собора, была способность к самоотречению во имя высшей цели, кратко именуемая героизмом. И в те годы, когда московские строители, постукивая молотками, день за днем поднимали над землей свой белокаменный собор - безвестные герои и труженики строили собор духовный. Оставим на время кремлевских строителей и поглядим, что делалось тогда на той строительной площадке, имя которой - Русь.

Едва отгремели кремлевские колокола в день перенесения мощей святителя Петра, как череда нежданных тревог и печалей захлестнула Москву. Заботы о соборе временно отступали на второй план. Еще в июне 1472 года с юга пришла весть о том, что хан Большой Орды Ахмат, «подговорен королем», собирается в набег на русские земли. У хана были и свои причины для вражды: он не пожелал оставить без ответа дерзкий набег вятчан на его столицу Сарай весной 1471 года. Идти на Вятку через территорию Казанского ханства Ахмат не мог и потому решил свести счеты с Москвой.

В Москве известие о войне вызвало настоящий переполох. Все понимали, что набег вятчан - лишь повод для войны. Главное же состояло в том, что разгром Новгорода летом 1471 года встревожил многих соседей Руси. Существовала реальная опасность объединения всех недругов Ивана III - казанского и волжского «царей», польского короля Казимира IV и внутренних врагов.

2 июля 1472 года (на праздник Ризоположения и на следующий день после торжественного перенесения мощей святителя Петра в новую раку) Иван III отправил своих лучших воевод, героев первого похода на Новгород - Данилу Холмского, Федора Давыдовича Хромого и Ивана Стригу Оболенского - «к берегу со многими силами» (31, 296). «Берегом» (как именем собственным) в ту пору называли южную границу Московской Руси - укрепленную оборонительную линию, проходившую по реке Оке.

Вслед за воеводами великого князя «к берегу» выступили и братья Ивана III - Юрий Дмитровский, Андрей Углицкий, Борис Волоцкий и Андрей Вологодский. И участие в походе всех братьев Васильевичей, и предшествовавший ему общий молебен у раки святителя Петра говорили о том, что война обещала быть тяжелой. Ходили тревожные слухи, будто на помощь Ахмату придет с войском король Казимир IV. Весь июль Иван находился в Москве, следя за развитием событий и поторапливая своих удельных братьев. Одновременно он укреплял свой тыл. 2 июля, в тот самый день, когда московские полки двинулись на юг, вереница всадников устремилась по Троицкой дороге на северо-восток. То был кортеж старой княгини Марии Ярославны - матери великого князя. Впервые после кончины мужа она решила навестить свои ростовские владения. По дороге в Ростов княгиня, несомненно, остановилась в Троицком монастыре, где 5 июля отмечали праздник - 50-летие обретения мощей преподобного Сергия Радонежского (5 июля 1422 года). Трудно поверить, что старая княгиня, повидавшая за свою долгую жизнь немало опасностей, покинула столицу из страха перед возможным нашествием татар. Более вероятно другое: княгиня хотела помочь старшему сыну в трудную минуту. Она должна была не только помолиться вместе с троицкими иноками у гроба преподобного Сергия Радонежского о даровании московскому войску победы над погаными, но и прислать в Москву ратников из подвластных ей земель. Кроме того, именно там, в Ростове, предполагалось создать убежище для княжеской семьи в случае, если ей придется бежать из Москвы.

В то время как Москва собирала все свои силы для отпора надвигавшейся Орде, в городе вдруг вспыхнул пожар. Ночью 20 июля «загореся на Москве на посаде у Воскресениа на рве и горело всю нощь и на завътрее до обеда, и многое множество дворов згоре, единых церквей 20 и 5 згорело… Была же тогда и буря велми велика, огнь метало за 8 дворов и за боле, а с церквей и с хором верхи срывало, истомно же бе тогда велми нутри граду (в Кремле. - Н. Б. ), но милостью Божьею и молитвами Пречистыа Его Матере и великых чюдотворец молением ветр тянул з города, и тако заступлен бысть» (31, 297).

Великий князь не усидел во дворце и лично кинулся тушить пожары на улицах Москвы. Вслед за ним устремилась и дворцовая стража - «дети боярские». Это была историческая картина, достойная кисти великого художника. На своем породистом белом жеребце, в наспех подпоясанной белой рубахе, великий князь носился по горящему городу. Его долговязую фигуру с всклокоченной черной бородой и длинными, как мельничные крылья, руками можно было видеть то на Востром конце, то на Кулижках, то возле Богоявленского монастыря. Сквозь треск огня и вой толпы, сквозь дикие крики погибавших в пламени людей слышен был его зычный голос. Иван командовал - и под кнутом его приказаний обезумевшая толпа мало-помалу превращалась в послушные фаланги, идущие в сражение с огнем. Иной раз он и сам, спешившись, хватал в руки багор и, к ужасу своих телохранителей, бросался в самое пекло, чтобы поскорее разметать по бревнышкам загоравшуюся постройку.

Летописец с обычным лаконизмом рисует этот колоритный эпизод: «Был же тогда и сам князь велики в граде и много пристоял на всех местех, гоняючи съ многими детми боарьскыми, гасящи и разметывающе» (31, 297). Но вглядимся получше в эту страшную ночь. Здесь, в этих безумных отсветах торжествующего огня, виден подлинный характер нашего героя. Похоже, что хитроумие и осторожность Ивана Калиты удивительным образом соединялись в нем с неистовым темпераментом Дмитрия Донского.

Пожар был потушен, и жизнь понемногу возродилась на пепелищах. Но Степь по-прежнему грозила бедой.

Рано утром 30 июля 1472 года запыленный гонец принес весть о том, что Ахмат со всей своей силой идет на Алексин - маленькую крепость на Оке, прикрывавшую обширный участок «берега» между Калугой и Серпуховом. Воспользовавшись предательством кого-то из местных жителей, татары внезапно набросились на русских воинов, которые несли сторожевую службу в Степи. Погибая, «сторожа» оказали отчаянное сопротивление и успели все же отослать гонца к московским воеводам, стоявшим на Оке. Извещенные о движении татар к Алексину, русские полки двинулись наперехват.

От Алексина было недалеко до московско-литовской границы. Из Литвы на соединение с татарами мог подойти с войском польский король и великий князь Литовский Казимир IV.

Узнав о движении хана в сторону Алексина, Иван III понял, что война вступает в решающую стадию, когда главнокомандующий должен быть на театре военных действий. Отстояв раннюю обедню, он тотчас, «и не вкусив ничто же» (то есть в спешке даже не успев отобедать), поспешил в Коломну (31, 297). За ним устремились и остававшиеся в столице полки. Своего сына и наследника, 14-летнего Ивана Молодого, великий князь в тот же день отправил в Ростов, на попечение бабушки - княгини Марии Ярославны. Очевидно, оставлять его в Москве Иван посчитал опасным.

На первый взгляд, бросок Ивана III в Коломну кажется непонятным: враг появился на юге, а великий князь помчался на юго-восток. Однако на деле такое решение было вполне объяснимо. Литовская угроза, по-видимому, не слишком тревожила государя. У Казимира в это время было много своих собственных забот. Он подталкивал хана к нападению на московские земли, обещал ему свою помощь, но в последний момент уклонялся от участия в войне. Эта тактика, основоположником которой можно считать еще великого князя Литовского Ягайло, уклонившегося от участия в Куликовской битве на стороне Мамая, была вполне разумной. Литва не была заинтересована в решительной победе Москвы над Ордой или же Орды над Москвой. Состояние постоянной вражды между этими государствами, с точки зрения литовской дипломатии, было наилучшим.

По-видимому, князь Иван сильно опасался того, что одновременно с Ахматом на русские земли нападет w казанский хан Ибрагим. Коломна была наилучшим местом для ставки великого князя в случае войны на два фронта. Само его появление здесь служило грозным предупреждением для Казани. Наконец, именно из Коломны Ивану было удобнее всего обратиться за помощью к служилым татарам «царевича» Даньяра, владения которых находились ниже по Оке.

Позднее великий князь из Коломны поднялся верст на десять вверх по Оке и остановился в Ростиславле - одном из крупнейших городов Рязанского княжества (151,119). Отсюда, поднявшись вверх по реке Осетр (правый приток Оки, устье которого находилось близ Ростиславля), Иван мог быстро выйти в район Тулы pi верховьев Дона, где Ахмат, отправляясь в набег, оставил небоеспособную часть своей Орды. Как мы увидим, расчет Ивана оказался точным.

Летописи весьма туманно излагают подробности сражения за Алексин. Такого рода туман, как правило, служит прикрытием для постыдных просчетов власти. Похоже, что здесь не обошлось без обычного для русской армии разгильдяйства, трусости и жадности одних, искупленных ценою самопожертвования других.

Очевидно, что Ахмат-хан безошибочно выбрал самый слабый участок «берега». Хорошо поставленная разведка была со времен Чингисхана одним из главных принципов монгольского военного искусства. К тому же у Ахмата были русские проводники, которые хорошо знали местность и расположение дозоров пограничной стражи.

Небольшая крепость, стоявшая на правом, степном берегу Оки, за долгие годы покоя на этом участке границы совершенно утратила свою боеспособность. Сидевший в Алексине воевода Семен Васильевич Беклемишев еще до появления татар под стенами города получил от Ивана III распоряжение распустить гарнизон и уйти на левый берег Оки. Однако он скрыл этот приказ от горожан и, кажется, решил на этом немного подзаработать. Узнав о приближении хана Ахмата, жители Алексина стали просить воеводу разрешить им уйти за Оку. Тот потребовал за разрешение мзду. Алексинцы собрали ему 5 рублей - немалую сумму для этого небольшого, затерянного между лесом и степью городка. Алчный воевода «захоте у них еще шестаго рубля, жене своей» (12, 438).

В то время как продолжался этот постыдный торг, из степи нагрянули татары. Воевода «побеже за реку Оку съ женою и съ слугами» (12, 438). Татары, преследуя убегавших, кинулись за ними в реку. К счастью для Беклемишева, на том берегу появился молодой верейский князь Василий Михайлович Удалой с небольшим отрядом. Он смело вступил в бой с татарами, которые, не ожидая отпора, вернулись на свой берег. Между тем со стороны Серпухова стали подходить полки, которыми командовал брат Ивана III - удельный князь Юрий Дмитровский. Татары знали его как храброго и искусного воина и потому «наипаче бояхуся» (27, 297). Вслед за Юрием к месту противостояния подтянулся с войсками и князь Борис Волоцкий. Не отстал от братьев и великокняжеский воевода Петр Федорович Челяднин со своим полком.

Это было поистине внушительное зрелище: вдоль берега Оки выстраивались тысячи всадников в сияющих на солнце шлемах с флажками-«яловцами» на макушках и начищенных до зеркального блеска железных латах. Летописец, писавший со слов очевидца, замечает, что одетое в железо русское войско сверкало на солнце «якоже море колеблющеся, или езеро синеющеся» (12, 440).

Татары, не имевшие собственной металлургии и всегда страдавшие от недостатка железа, с завистью смотрели на эту великолепную экипировку, делавшую русских воинов практически неуязвимыми для татарских стрел и сабель. Доспехи самих степняков ограничивались главным образом всякого рода изделиями из дерева, кожи и войлока. Только военачальники имели железные шлемы и латы.

Не решившись начать переправу и вступить в бой с московской армией (в распоряжении которой, помимо крепких доспехов, вероятно, имелось и огнестрельное оружие), хан Ахмат сорвал досаду на брошенных своим воеводой жителях Алексина. Те затворились в крепости и стали смело отбиваться от наседавших со всех сторон татар. Но долго ли мог держаться этот отважный гарнизон? «И почаше изнемогати во граде людие, понеже нечим им битися, не бысть у них никакова же запаса: ни пушок, ни тюфяков (разновидность пушек. - Н. Б. ), ни пищалей, ни стрел. И татарове зажгоша град, и людие же градстии изволиша огнем згорети, нежели предатися в руце поганых» (12, 440).

Героический Алексин погибал на глазах у всего московского войска, неподвижно стоявшего во всем своем сверкающем великолепии на левом берегу реки. Щадя московских воевод, летописец замечает, что они не могли прийти на помощь из-за водной преграды. Однако обмелевшая в июльскую жару Ока едва ли была непреодолимым препятствием для войск. Более вероятно другое: и московские воеводы, и братья Ивана имели строгий приказ великого князя - ни при каких обстоятельствах не переправляться на правый берег Оки. В противном случае русские войска утрачивали свое позиционное преимущество и легко могли стать жертвой одной из тех военных хитростей (например, притворного отступления), которые так любили применять татары. Нарушение приказа грозило воеводам суровой карой.

Расправившись с Алексином, хан стал размышлять над своими дальнейшими действиями. Он узнал о том, что перед ним стоит лишь часть московского войска, тогда как сам Иван со служившими ему касимовскими татарами и оба Андрея (младшие братья Ивана III) находятся с войсками ниже по Оке, угрожая зайти татарам в тыл. Идти на прорыв в такой ситуации хан счел неразумным. Столь же опасным было и дальнейшее пребывание возле сожженного Алексина. Разведка передала ему слух (пущенный из русского стана) о том, что служившие Ивану III касимовские татары, стоявшие лагерем в Коломне, якобы собираются подняться вверх по реке Осетр и напасть на тот лагерь в верховьях Дона, где хан, отправляясь в набег, оставил свою «царицу», а вместе с ней «старых и болных и малых» (12, 438).

Вовремя запущенная дезинформация попала на подготовленную почву. Памятный набег вятчан на Сарай весной 1471 года заставлял Ахмата постоянно оглядываться на свои тылы. Взвесив все, он приказал сворачивать лагерь и быстро уходить назад в Степь. На всякий случай хан увел с собой и московского посла Григория Волнина: в случае захвата русскими ханского обоза посол мог пригодиться для обмена.

Узнав об уходе «царя», Иван III послал вслед за татарами свои летучие отряды для сбора брошенного во время стремительного отступления имущества и освобождения пленных, которых гнали в арьегарде уходящей Орды (31, 298).

Когда стало ясно, что татары ушли далеко на юг, в глубину своих степей, Иван III объявил об окончании кампании. Воины стали разъезжаться по домам. Сам великий князь вернулся в Коломну, где распрощался с татарским «царевичем» Даньяром, который ушел вниз по Оке в свои владения. В воскресенье 23 августа государь торжественно въехал в столицу.

Так закончилось это примечательное «стояние на Оке», которое можно было бы назвать генеральной репетицией последовавшего восемь лет спустя «стояния на Угре». Победа Ивана III была обусловлена несколькими факторами: многочисленностью и организованностью московских боевых сил, хорошей экипировкой воинов, умелым использованием «психологического давления» на противника, наконец - самоотверженностью погибших в степи «сторожей», мужеством осажденного Алексина. Конечно, хватало и низости. Удивительно, но факт: воевода Семен Беклемишев, алчность которого погубила жителей Алексина, не только не понес наказания, но был оставлен на том же направлении. Через два года он уже ходил с великокняжеской ратью на пограничную литовскую крепость Любутск, взять которую, впрочем, так и не сумел…

Радость и горе, как обычно, шли рука об руку. Едва успев отпраздновать успешное отражение Ахмата, Иван вынужден был заняться печальными хлопотами. Из Ростова прилетела весть: тяжко занемогла мать, княгиня Мария Ярославна. Государь с братьями поспешил туда. Один лишь Юрий Дмитровский не смог поехать. Этого могучего бойца, которому едва перевалило за тридцать, свалил с ног какой-то внезапный и тяжкий недуг. В субботу 12 сентября 1472 года он скончался. Митрополит Филипп отправил к великому князю в Ростов гонца с печальной вестью и запросом: хоронить ли умершего немедленно или же дождаться возвращения братьев? До получения ответа митрополит повелел вложить тело Юрия в каменный саркофаг и поставить его посреди Архангельского собора - семейной усыпальницы потомков Ивана Калиты.

Так и стоял он там в течение четырех дней, этот корабль смерти, на котором отважному князю Юрию предстояло отправиться в бесконечное плавание по океану вечности.

Получив известие о смерти брата, Иван немедленно помчался в Москву. Должно быть, он и в самом деле был потрясен кончиной Юрия, с которым его связывало так много общих воспоминаний. Младшие братья последовали за Иваном. Преодолев 200 верст от Ростова до Москвы за полтора дня сумасшедшей скачки, братья Васильевичи в среду 16 сентября 1472 года уже стояли на похоронах Юрия Дмитровского.

Странная смерть Юрия увенчала довольно-таки странную жизнь. Дмитровский князь в свои тридцать с лишним лет не был женат и не имел наследников. Возможно, его браку препятствовал Иван III, не желавший появления новых ветвей на московском генеалогическом древе. Но кто станет размышлять о прошлом, когда будущее так ласково манит нас надеждами? Еще не смолкли печальные напевы панихиды, а братьям умершего уже не давал покоя заманчивый вопрос о дележе наследства. По старой московской традиции выморочные владения делились между всеми близкими родственниками усопшего. Однако уже Василий Темный стал нарушать это правило и целиком присвоил себе владения сначала одного своего умершего бездетным дяди (Петра Дмитриевича Дмитровского), а затем и другого (Константина Дмитриевича). Такая неуступчивость, естественно, ухудшила отношения Василия с его сородичами, галицкими князьями, и стала одной из главных причин династической смуты второй четверти XV века. Теперь на этот скользкий путь вступил Иван III. Он взял себе весь выморочный удел Юрия, который в завещании умышленно обошел этот щекотливый вопрос.

Зима 1472/73 года прошла спокойно. Работы по строительству нового собора на зиму затихли. За летний сезон 1472 года мастера успели возвести стены лишь на половину их высоты. Собор стоял посреди площади в виде огромной темной массы, упрятанной в клетку строительных лесов и припорошенной снегом. Изнутри каменной коробки трогательно выглядывала главка временной деревянной Успенской церкви, в которой совершалось богослужение над гробницей святителя Петра.

Весна 1473 года запомнилась москвичам новым опустошительным пожаром. В воскресенье 4 апреля, поздно вечером, в Кремле ударили в набат. Огонь начал свой страшный путь у церкви Рождества Богородицы, возведенной в 1393 году вдовой Дмитрия Донского княгиней Евдокией. Отсюда он пошел гулять по всему Кремлю, не щадя ни храмов, ни амбаров, ни боярских теремов.

Вновь, как и в июле 1471 года, Иван III сам бросился в бой со стихией. Под его началом слуги сумели спасти от пламени княжеский дворец. Однако находившийся неподалеку дворец митрополита выгорел полностью. Помимо этого сгорел княжеский и городской «житные дворы», где хранились запасы продовольствия, двор удельного князя Бориса Васильевича Волоцкого, а также деревянные покрытия крепостных стен и башен.

Митрополит Филипп на время пожара ушел в монастырь Николы Старого, располагавшийся на посаде в полуверсте от Кремля. Там он провел эту страшную ночь. Под утро, когда пожар затих, Филипп вернулся. Картина дымящегося пепелища на том месте, где еще несколько часов назад стоял полный древних святынь и всякого добра митрополичий двор, потрясла старика. Он увидел в случившемся явное проявление Божьего гнева. Едва держась на ногах, митрополит пошел в Успенский собор и там, припав к гробнице святителя Петра, зашелся в рыданиях. В собор явился и великий князь. Оба после пережитого находились в состоянии крайнего возбуждения. Между ними произошел какой-то крупный разговор, содержание которого официальная летопись передает в самых умилительных тонах. Вид плачущего митрополита тронул Ивана. Он стал утешать его: «Отче господине, не скорби! Так Богу изволишу. А что двор твои погорел, аз ти колико хочешь хором дам, или кои запас погорел, то все у меня емли» (31, 300).

Однако утешения не помогали. От нервного потрясения у митрополита отнялись рука и нога. Слабеющим языком он стал просить великого князя: «Сыну! Богу так изволившу о мне. Отпусти мя в манастырь» (31, 300). По существу, это означало желание Филиппа, подобно Феодосию Бывальцеву, добровольно оставить митрополию. Однако этого великий князь не допустил. Некоторые же неофициальные летописцы все же утверждают, что Филипп «митрополью остави» (27, 300). Иван приказал отвезти Филиппа на расположенное в Кремле подворье Троице-Сергиева монастыря.

Там митрополита по его просьбе причастили Святых Тайн и соборовали. Ему оставалось жить еще один день. В ночь с 5 на 6 апреля 1473 года первый строитель собора скончался. 7 апреля он был погребен в стенах своего любимого детища - строящегося Успенского собора. На отпевании кроме великокняжеской семьи присутствовал лишь один архиерей - сарайский епископ Прохор, постоянно проживавший в Москве.

Последние заботы старого иерарха были связаны с делом его жизни - собором. Он просил великого князя довести строительство до конца. К изголовью умиравшего вызваны были все руководители строительства во главе с Владимиром Григорьевичем Ховриным и его сыном Иваном Головой. Митрополит также просил их не оставлять дело, указывал, где взять необходимые для этого средства.

Согласно старинному обычаю, умиравшие бояре отпускали на волю своих холопов. Так же поступил и Филипп. Он распорядился по своей кончине дать свободу всем тем, кого он «искупил… на то дело церковное» (31, 300).

Святитель Филипп был, несомненно, одним из самых одухотворенных архипастырей нашей истории. Во всех его деяниях сказывалась глубокая личная вера и чувство огромной религиозной ответственности. Его непреклонность в борьбе с «латинством», его необыкновенная энергия в деле строительства собора, наконец, сама его кончина, вызванная глубоким душевным потрясением, - все это обличает в нем человека смелого и незаурядного. Очевидно, он воспринял гибель в огне своего дворца и свою внезапную болезнь как некий небесный знак, как наказание за какую-то его личную вину перед Богом. Отсюда и его желание немедленно оставить митрополию и уехать в отдаленный монастырь на покаяние. Однако ни времени, ни сил для исполнения этого решения он уже не имел…

После кончины Филиппа на его теле найдены были тяжелые железные цепи - вериги. Никто, даже митрополичий духовник и келейник, не знали, что Филипп смиряет свою плоть столь суровым способом. Носил ли он эти цепи в подражание древним великим подвижникам или же в память о веригах апостола Петра, - неизвестно. Однако тайные цепи митрополита Филиппа свидетельствуют о том, что дух личного подвига и беспощадного самоотречения, охвативший в XV столетии все русское монашество и создавший прославленную Русскую Фиваиду на Севере, не миновал и Боровицкого холма. Но там он пришелся не ко двору. Ведь какой власти, кроме власти Всевышнего, могли убояться люди, подобно Филиппу добровольно заковавшие себя в железо!

История с веригами митрополита Филиппа наделала много шума. После похорон святителя, состоявшихся 7 апреля 1473 года, великий князь приказал повесить их над его гробницей. Вериги тотчас стали предметом поклонения: верующие целовали их и просили помощи у почившего подвижника. Между тем князь Иван почему-то решил выяснить, кто и когда сковал для митрополита эти цепи. Некий кузнец, выкупленный митрополитом из татарского плена и приставленный к строителям собора, рассказал великому князю, что однажды Филипп велел ему сковать еще одно звено для своих вериг, «занеже сказываеть тесны ему» (27, 300). При этом он взял с него клятву молчания.

Откровенность с великим князем не прошла даром для этого бедняги. На другой день кузнец сделал новое признание: ночью ему явился сам святитель Филипп с веригами в руках и избил его ими за нарушение клятвы. В доказательство правдивости своих слов кузнец показывал многочисленные раны на своем теле. Пострадавший от гнева Филиппа кузнец с месяц не мог встать с постели, но после усердной молитвы святителю был им прощен и исцелен.

Оживление вокруг гробницы Филиппа долго не затихало. Кажется, этот человек произвел сильное впечатление на современников. К тому же смелость Филиппа в отстаивании своих убеждений перед великим князем вызывала сочувствие у его приемника митрополита Геронтия, также нашедшего в себе мужество сопротивляться произволу. Причислив Филиппа к святым, митрополит мог тем самым получить еще одну точку опоры в своих спорах с Иваном III.

Именно по этой причине спор вокруг гробницы митрополита Филиппа вспыхивает с новой силой в 1479 году, когда Успенский собор был уже, наконец, построен. Вечером 27 августа, когда мощи всех митрополитов (кроме перенесенных 24 августа мощей святителя Петра) переносили из церкви Иоанна Лествичника (где они находились в период строительства нового собора Аристотелем Фиораванти) обратно в Успенский собор, гробница Филиппа была вскрыта. Увиденное поразило собравшихся. Тело святителя почти не подверглось тлению - подобное бывает только с телами святых. «И окрыша гроб, видеша его лежаща всего цела в теле, яко же и пресвященныи митрополит Иона (курсив наш. - Н. Б. ), и ризы его ни мало не истлеша, а уже по преставлении его 6 лет и 5 месяц без 8 дней, и видевше сие прославиша Бога, прославляющаго угодник своих…» (31, 325). Таким образом, митрополит Филипп должен был повторить судьбу святителя Ионы, тело которого обретено было нетленным уже при первом перенесении мощей в 1472 году.

Инициатором вскрытия гробницы Филиппа, несомненно, был митрополит Геронтий. После перенесения каменного саркофага Филиппа в Успенский собор он распорядился оставить его открытым, дабы все могли убедиться в нетленности мощей святителя, а значит, и в святости Филиппа.

На другой день, 28 августа 1479 года, в Успенском соборе состоялось торжественное богослужение, после которого Иван III пригласил все духовенство, участвовавшее в торжествах, на пир к себе во дворец. Великий князь вместе с сыном и соправителем Иваном Молодым стоя приветствовал собравшихся и оказывал им всяческие знаки уважения (19, 203). Однако за внешним благочестием скрывалось недовольство Ивана действиями митрополита. После пира он обратился к Геронтию с вежливыми, но исполненными скрытого раздражения словами: «Помысли, отче, с епископы и с прочими священники, чтобы Филиппа митрополита покрыта надгробницею, или как будет пригоже учинити» (19, 203). Закрыть открытые нетленные мощи Филиппа значило бы приравнять его к митрополитам Феогносту, Киприану и Фотию, чьи саркофаги сразу после перенесения в Успенский собор были немедленно закрыты каменными «надгробницами». Иначе говоря, это означало бы отказ от намерения митрополита Геронтия причислить Филиппа к лику святых.

В течение двенадцати дней (до самого праздника Рождества Богородицы) митрополит уклонялся от исполнения великокняжеской воли. Гробница Филиппа стояла открытой, и нетленность мощей была явлена всем. Там же висели и его знаменитые железные вериги. Для окончательного подтверждения святости Филиппа недоставало лишь чудесных исцелений возле его гроба. Как, вероятно, ждал их тогда митрополит Геронтий, как молил Бога о ниспослании этой милости! Но все было напрасно. Промыслом Всевышнего (а может быть, и кознями соборного причта, издавна не любившего святителя Филиппа) никаких чудес у гроба не произошло. На 13-й день под давлением великокняжеского двора Геронтий вынужден был согласиться на закрытие гробницы Филиппа, а вместе с нею - и вопроса о его канонизации.

Некоторые историки почему-то считают Ивана III почитателем святости Филиппа и удивляются тому, что князь не довел дело до причисления его к святым (101, 362). Однако источники свидетельствуют о том, что великий князь не хотел поклоняться Филиппу как новоявленному святому. Чудеса продолжались лишь возле гробницы митрополита Ионы.

Конечно, мы далеки от мысли, что чудеса возле гробниц московских святителей, о которых сообщают летописцы, были каким-то образом подстроены заинтересованными лицами. Известно, что «чудеса происходят только в такие времена и в тех странах, где им верят, перед лицами, расположенными верить в них» (135, 33). Все это имелось в наличии в Москве конца XV столетия. Однако здесь уместно будет вспомнить еще одно суждение Э. Ренана: «…Чудо предполагает наличность трех условий: 1) общего легковерия, 2) некоторой снисходительности со стороны немногих людей и 3) молчаливого согласия главного действующего лица…» (135, XLIII) В случае с Филиппом первое и третье условие, несомненно, присутствовали. Но вот со вторым явно не ладилось. О том, как просто и решительно великий князь порою пресекал неуместные всплески религиозного энтузиазма, свидетельствует рассказанная летописцем под 6982 годом (с 1 сентября 1473 по 31 августа 1474 года) история несостоявшегося прославления митрополита Феогноста (1328–1353). Опуская второстепенные подробности, изложим лишь ее суть. Один благочестивый москвич в результате неудачного падения на землю оглох и онемел. Пробыв много дней в таком состоянии, он однажды услышал некий голос, велевший ему пойти на другой день помолиться в Успенский собор. Глухонемой исполнил сказанное и, придя в храм, «нача прикладыватися ко всем гробом, и к чюдотворцеву Петрову, и Ионину, и Филипову; и якоже к Феогностову приложися, внезапу проглагола и прослыша, и всем возвести, как бысть нем и нынече язык бысть: „яко, рече, приклонихся хотех лобзати мощи его, внезапу подвизася (поднялся. - Н. Б. ) святый и рукою мене благослови, и взем язык мой извну потяну его, аз же стоях яко мертв, внезапу проглаголах“. И слышавше дивишася, и прославиша Бога и Фегноста митрополита, сотворшее сие чюдо. И сказаша митрополиту Геронтию и великому князю. Они же неверием одержими беша, не повелеша звонити и всему городу славити его; но последи (после того. - Н. Б. ) новую церковь сотвориша ту святую Богородицю, и заделаша мощи его в землю покопавши, и покрова на гробници каменой не положиша, и ныне в небрежении гроб его» (18, 198).

Равнодушие московских властей к памяти Феогноста вполне понятно: грек по происхождению, он и на Руси отстаивал прежде всего интересы Византии, не совершив при этом каких-либо выдающихся деяний на благо Москвы. Иное дело Филипп: обличитель новгородских вероотступников, строитель нового Успенского собора, суровый аскет, носивший под парчой митрополичьих облачений тяжкие железные вериги… Однако политика и здесь оказалась сильнее морали. Митрополит Филипп не только не был прославлен как святой, но даже и гробница его в Успенском соборе со временем была потеряна (73, 548).

Сразу после кончины Филиппа князь отправил гонцов к епископам с приглашением прибыть на собор для избрания нового митрополита к весеннему Юрьеву дню - 23 апреля. (Иван очень спешил с избранием преемника Филиппа. Пасха в 1473 году пришлась на 18 апреля. Владыкам дано было всего пять дней, чтобы, отпраздновав Великий день, добраться до Москвы из своих столиц. Возможно, князь опасался, что, имея достаточно времени, епископы успеют согласовать общую кандидатуру на кафедру святого Петра, которая может его не устроить.)

К указанному сроку в Кремль на собор явились архиепископы Вассиан Ростовский и Феофил Новгородский, епископы Геронтий Коломенский, Евфимий Суздальский, Феодосии Рязанский, Прохор Сарайский. Тверской епископ Геннадий прислал грамоту с изъявлением согласия на любое решение собора. Соборные прения сильно затянулись. Новый митрополит был назван лишь в пятницу 4 июня. Им стал коломенский епископ Геронтий. 29 июня 1473 года, в праздник апостолов Петра и Павла, он был торжественно рукоположен в митрополичий сан собором епископов.

Новый митрополит хотел иметь добрые отношения с влиятельным кремлевским духовенством. Похоже, что это не удавалось митрополиту Филиппу. Менее чем через месяц после своей интронизации Геронтий поставил на свое прежнее место - коломенскую кафедру - некоего Никиту Семешкова, сына протопопа Архангельского собора московского Кремля.

Свою строительную деятельность Геронтий начал с отстройки разрушенной пожаром митрополичьей резиденции. Он заложил новую каменную палату и уже летом 1473 года поставил сложенные из обожженного кирпича въездные ворота на митрополичий двор. Одновременно продолжалось и строительство Успенского собора. За летний строительный сезон 1473 года он уже вырос до полной высоты стен. Следующей весной мастера уже выкладывали своды, на которые должны были опираться барабаны глав. Но тут случилось нечто ужасное. Поздним вечером 20 мая 1474 года почти оконченный собор рухнул…

Летописцы по-разному объясняют причины катастрофы. Одни считали, что виноваты строители, допустившие серьезные просчеты; другие указывали на то, что в эту ночь в Москве якобы произошло землетрясение. Но все дивились тому, как милостив Бог даже во гневе своем: весь день по стенам и сводам собора сновали строители, а с их уходом явились праздно любопытствовавшие, которым нравилось глядеть на Москву с высоты соборных сводов. Собор выдержал и тех и других. Даже единственный свидетель катастрофы - отрок, сын князя Федора Пестрого, который по обычаю всех мальчишек никак не хотел отправляться домой и с наступлением темноты продолжал лазать по соборным сводам - и тот чудом уцелел, успев перебежать с разваливавшейся северной стены на уцелевшую южную. Все это было явным чудом Божией Матери и московских чудотворцев, гробницы которых, равно как и иконы в деревянной Успенской церкви, чудесным образом уцелели в катастрофе.

(Версия о землетрясении высказана одним из летописцев вполне определенно. «Тое же весны бысть трус (землетрясение. - Н. Б. ) в граде Москве, и церкви святая Богородица, яже заложи Филип митрополит, сделана бысть уже до верхних комар (сводов. - Н. Б. ), и падеся в 1 час нощи, и храми всии потрясошася, яко и земли поколебатися» (30, 194). Несмотря на кажущуюся фантастичность этого объяснения, оно получает неожиданное подтверждение в истории строительства собора Аристотелем Фиораванти. Приступая к работе, итальянский мастер придал фундаментам будущего храма особую антисейсмическую устойчивость.)

Итак, собор фактически перестал существовать. Его южная, обращенная к площади стена еще стояла; кое-как держалась и восточная, но северная рухнула полностью, а западная - частично. В целом здание представляло собой печальную картину: камни потрескавшихся стен и сводов готовы были в любую минуту рухнуть на головы тех, кто имел смелость бродить среди развалин. Великий князь велел разобрать то, что грозило падением.

Какие чувства овладели им при виде этой катастрофы? Об этом мы можем только догадываться. Как верующий он, несомненно, был напуган дурным предзнаменованием; как правитель он был унижен столь явной неудачей своих подданных; как человек дела он думал о том, как исправить положение и восстановить собор; как политик он мог быть доволен тем, что отныне почетная роль создателя главного собора Московской Руси от митрополита переходит к нему.

У князя Ивана, по-видимому, не было сомнений в том, что главной причиной падения собора послужили технические просчеты митрополичьих мастеров Кривцова и Мышкина. Московские мастера всю первую половину XV столетия почти не имели заказов на постройку каменных храмов. В результате традиция каменного дела если не иссякла, то, во всяком случае, сильно обмелела. То, что строили в Москве и Подмосковье, было очень далеко от размаха Успенского собора во Владимире.

Ни далекая Византия, ни Галицко-Волынская Русь не могли уже помочь Москве своими мастерами: они сами превратились в историческое воспоминание. Просить мастеров у Новгорода князь Иван, конечно, не хотел. Оставался Псков, где весь XV век строили много, но в основном - небольшие одноглавые церкви с колокольнями в виде каменной стенки с арочными проемами для колоколов. Туда и послал великий князь запрос о мастерах. Вскоре в Москву явилась артель псковских храмоздателей. Осмотрев развалины Успенского собора, псковичи вежливо похвалили работу своих предшественников за гладкость стен. (Этот комплимент в их устах звучал двусмысленно: псковские церкви складывались из грубо обтесанных глыб местного серого камня, а основанием зданию служили огромные валуны. В результате храм выглядел так, словно его вылепила из серой глины рука великана.) Однако они упрекнули Кривцова и Мышкина за то, что те скрепляли камни слишком жидким раствором извести. В этом, по их мнению, и заключалась главная причина катастрофы (27, 301).

Принято думать, что псковичи благоразумно отказались от предложения взять на себя восстановление собора, а великий князь не стал их принуждать. Впрочем, Иван, быть может, и не собирался подряжать псковичей. Они лишь выступили в роли независимых экспертов, установивших причины катастрофы, и за это получили щедрое вознаграждение в виде нескольких крупных заказов на возведение каменных церквей в Москве и Подмосковье. Их руками были сложены Троицкая (ныне Духовская) церковь в Троице-Сергиевом монастыре, соборы Златоустовского и Сретенского монастырей в Москве, а также два храма в Кремле - Ризо-положенская церковь на митрополичьем дворе и Благовещенский собор при великокняжеском дворце.

Кажется, Ивану III следовало бы строго взыскать с тех, кто по невежеству или ради собственной корысти слишком усердно разбавлял дорогостоящую известь водой. Однако никаких сведений о наказании строителей в источниках не содержится. Напротив, известно, что главные подрядчики Владимир Григорьевич Ховрин и его сын Иван Голова и после катастрофы 1474 года сохранили свое положение при дворе (82, 271). Не вступая в конфликт с этими всемогущими богачами, Иван предпочел развести руками и обратиться за помощью к итальянским архитекторам, о которых он так много слышал от Софьи и приехавших с ней греков. Счастливо избежавшие кары бояре, вероятно, всячески поддержали князя в его смелом решении.

Крушение митрополичьего собора князь Иван, как и все его современники, воспринял как событие провиденциальное. Однако помимо обычной формулы «наказания за грехи» он увидел здесь некое вполне конкретное назидание. Катастрофа на Соборной площади символизировала бесперспективность той узконациональной, ведущей к углублению духовной и культурной изоляции страны программы, сторонником которой был митрополит Филипп. Быстро поднимавшаяся Москва нуждалась в знаниях и технических достижениях «латинского» мира хотя бы для того, чтобы успешно противостоять его военно-политической экспансии. Широкое использование иноземного опыта должно было помочь Москве и в ее борьбе за объединение Руси. Во имя этого следовало пойти на определенную веротерпимость, отказаться от заведомо враждебного восприятия всего «латинского». Главная трудность предстоящей «смены вех» состояла в том, что в условиях ордынского ига именно ревностное, бескомпромиссное служение православию стало религиозно-политическим знаменем московских князей. Это знамя они постоянно поднимали и против своих внутренних врагов. Совместить роль «ревнителя благочестия» с ролью покровителя всякого рода «латинства» Иван III мог только на путях самой беззастенчивой демагогии. Со временем она стала характерной чертой его системы управления…

Собор рухнул 20 мая 1474 года. А 24 июля 1474 года из Москвы отправился в обратный путь уже известный нам посол венецианского дожа Никколо Трона Антонио Джислярди, приезжавший хлопотать об освобождении из московской тюрьмы венецианского посла Джана Баггисты Тревизана и отправке его к хану Ахмату. Вместе с Джислярди Иван III направил в Италию своего посла Семена Толбузина. Ему поручено было известить дожа о том, что государь выполнил его просьбу: отправил Тревизана к правителю Волжской Орды и дал ему на дорогу и на расходы в Орде крупную сумму денег, которую дож обещал возместить. (Напомним, что Иван III в действительности дал Тревизану на дорогу 70 рублей, а в грамоте, которую вез Толбузин, была указана сумма в 700 рублей.)

Вся эта афера имела дальний прицел. Деньги, полученные от обманутого дожа, Толбузин должен был потратить в самой Италии. Ему велено было подыскать в Италии опытного архитектора и строителя, который согласился бы поехать в Москву для строительства там нового городского собора, а также выполнения других инженерно-технических работ.

Понимая, что ни один уважающий себя мастер не согласится ехать Бог знает куда и с довольно туманными целями без достаточной материальной заинтересованности, Иван велел Толбузину не скупясь (на чужое серебро!) заключить с мастером контракт и, по-видимому, оплатить работу на несколько лет вперед.

Но даже и на таких заманчивых условиях Толбузин долго не мог найти мастера, готового отправиться в далекую Московию. Наконец умелец нашелся. Это был знаменитый Аристотель Фиораванти…

В летописях, особенно в Софийской II и Львовской, наиболее отчетливо отразивших оригинальный летописный свод, составленный в московских церковных кругах в 80-е годы XV века, мы найдем ряд интересных деталей этого посольства.

«В лето 6983 (с 1 сентября 1474 по 31 августа 1475 года. - Н. Б. ). Посылал князь великый посла своего Семена Толбузина в град Венецею к тамошнему их князю, извет кладучи таков, что посла его Тревизана отпустил съ многою приправою, а сребра пошло, рече, седмьсот рублев; повеле и мастера пытати церковнаго. Он же там быв, и честь прия велику, и сребро взя, а мастера избра Аристотеля» (27, 301).

Далее летописец пересказывает воспоминания самого Семена Толбузина о поездке в Италию и переговорах с архитектором. «Многи, рече (рассказывал посол. - Н. Б. ), у них мастери, но ни един избрася (вызвался ехать. - Н. Б. ) на Русь, тъй же въсхоте, и рядися с ним по десети рублев на месяц давати ему. И хитрости его ради Аристотелем зваху, рече Семион (Толбузин. - Н. Б. ); да сказывають, еще и Турской де царь звал его, что в Цареграде седить, того ради. А там деи церковь сказал в Венецеи святаго Марка вельми чюдну и хорошу, да и ворота Венецейскыи деланы, сказываеть, его же дела, вельми хитры и хороши. Да и еще деи хитрость ему казал свою такову: понял де его к себе на дом, дом де добр у него и полаты есть, да велел деи блюдо взяти, блюдо же деи медяно, да на четырех яблокех медяных, да судно (сосуд. - Н. Б. ) на нем яко умывалница, якоже оловеничным делом, да нача лити из него, из одново на блюдо воду, и вино, и мед, - егоже хотяше, то будеть.

Да то деи слыша князь их думу его, не хотяше пустити его на Русь; занеже деи не тот ужь у них князь, кой посла отпускал, тот деи умер при нем, а того деи поставили не княжа роду, ни царьска, но избравши всеми людьми умных и храбрых людей пять, или шесть, или десять, да велять, зерна наметив, вкинуть в судно, акы в ступку, а зерна деи белы, да выняти деи велели малому дитяти, егоже деи до дващи выметь зерно, того поставили. (Действительно, в эти годы венецианские дожи сменялись довольно часто: Кристофоро Моро (1462–1471), Никколо Трон (1471–1473), Никколо Марчелло (1473–1474), Пьетро Мочениго (1474–1476). - Н. Б. ).

И ездил деи в ыной град их к нему, да просил с поношением (подношением, даром. - Н. Б. ), и дружбу великаго князя высказывал, - едва деи его отпустил, яко в дары.

Глаголють же еще, святая де Екатерина лежить у них, не вемь (не ведаю. - Н. Б. ), та ли мученица, или ни, толико свята. А град той трижды море поимаеть на день, коли взыграется. А место деи то, коли сказывают у них сторожилцы и книжники, исперва не велико было, да много де в море каменем приделали хитроки (умельцы. - Н. Б. ), где Венецея град стоить.

Глаголють же каменей у них 12 самоцветных, а говорять деи, что карабль с человеком занес к ним ветр, и они деи пытали у него, что есть, и он деи не сказал им, и они деи хитростью уведали у него, да ум отняли волшебною хитростию, да взяли у него.

Взял же с собою тъй (тот. - Н. Б. ) Аристотель сына своего, Андреем зовуть, да паропка (парубка, мальчика. - Н. Б. ), Петрушею зовуть, поиде с послом с Семеном Толбузиным на Русь» (27, 301–302).

В этом замечательном в своей непосредственности рассказе причудливо перемешаны бахвальство вернувшегося из далеких стран посла перед домоседом-книжником с бахвальством самого Аристотеля перед доверчивым и неосведомленным московским послом. Семен Толбузин уверяет всех в том, какую неоценимую услугу он оказал великому князю, подрядив Аристотеля. В свою очередь, маэстро, набивая себе цену и вместе с тем явно потешаясь в душе над варваром, уверяет его в том, что он является создателем самых красивых зданий в Италии.

Примечательна и цена, которую Аристотель запросил за свою работу. Для тогдашней Руси 10 рублей, которые мастеру были обещаны каждый месяц, - огромная сумма. Очевидно, контракт был подписан на 5 лет. Именно столько потребовалось итальянцу на постройку собора. Вероятно, Аристотель потребовал весомый задаток. Значительные суммы пришлось потратить на подкуп местных властей, не желавших отпускать мастера на чужбину. Толбузин особо отмечает это обстоятельство в рассказе о своем путешествии. Действительно ли это было так или же Семен, следуя примеру государя, решил нажиться, преувеличив собственные расходы, - истории неизвестно.

Кем же на самом деле был этот Аристотель Фиораванти, строитель Успенского собора московского Кремля? Вот как описывает его биографию современный исследователь:

«Фиораванти происходил из семьи болонских архитекторов. Дата его рождения приближенно определяется как 1420 год. Имя Аристотеля Фиораванти впервые появляется в местной хронике под 1437 годом, когда он участвовал в подъеме колокола на башню Палаццо дель Подеста. В 1447 году он носил звание ювелира. В 1453 году он вновь поднимал колокол большего размера на ту же башню. В этом же году он был назначен инженером болонской коммуны, после чего руководил ремонтом крепости в Пьюмаццо. 1455 год принес Фиораванти славу как инженеру: он успешно осуществил передвижку башни Маджоне в Болонье и выпрямление колокольни при церкви Сан Бьяджо в Ченто. Вслед за этим он приглашен в Венецию, где под его руководством была выпрямлена колокольня церкви Сант Анджело; однако через четыре дня после этого колокольня рухнула, и Аристотелю пришлось во избежание неприятностей покинуть Венецию. До 1458 года оставался в Болонье, занимаясь выпрямлением и ремонтом городских стен и обводнением рвов. В 1456 году он был избран старшиной болонского цеха каменщиков. В 1458 году Козимо Медичи пригласил его во Флоренцию для работ по передвижке колокольни, но поездка, видимо, не состоялась; известно лишь, что Аристотель уклонился от этой работы, сославшись на необходимость изучения грунтов.

В конце 1458 года Фиораванти покинул Болонью, поступив на службу к миланскому герцогу Франческо Сфорца, где он пробыл до 1464 года. Аристотель мало работал в самом Милане, где имеются сведения лишь о его участии в решении вопросов устройства стропил в Оспедале Маджоре. Основная его деятельность в этот период - прокладка судоходных и ирригационных каналов в Парме, Сончино, Кростоло, инженерные работы по обводнению реки Олона, а также освидетельствование мелких ломбардских крепостей и замков, возможно, с какими-то работами в них. Кроме того, с разрешения миланского герцога он выезжал в Мантую для выпрямления наклонившейся башни. В 1464 году он предложил феррарскому герцогу устройство медного фонтана, украшенного эмблемами герцога. В 1459 и 1461 годах Фиораванти делал короткие выезды в Болонью. Что он делал во время первой поездки - неизвестно, во второй раз его вызывали для выпрямления городской стены.

В 1464 году он вернулся на родину и был назначен архитектором болонской коммуны. В сохранившемся документе о его назначении от 14 декабря этого года он торжественно назван архитектором, равного которому нет не только в Италии, но во всем мире. Резкий контраст пышным формулировкам этого документа составляют сведения о последующих работах Аристотеля в Болонье. Он выполнял ремонт и приспособление для канцелярских нужд отдельных помещений палаццо дель Подеста, незначительные работы в палаццо дельи Анциани и дель Легато, ремонт крепостных стен Болоньи, постройку барбакана между воротами Сан Феличе и делле Ламе, починку в принадлежавших Болонье малых крепостях, укрепление стен хора монастыря Сан Доменико в Болонье и, вероятно, участвовал в возведении там же библиотеки. Наиболее крупная работа - строительство водопровода в Сан Джованни ин Персичето и Ченто (длина 42 км). По выражению Туньоли Паттаро, „работа Аристотеля на родине фатально была рутинной“. (Имеется в виду его работа в Болонье после 1464 года.)

В январе - июне 1467 года Аристотель Фиораванти был в Венгрии по приглашению короля Матьяша Корвина. Принято считать, что он был занят строительством укреплений против турок по южной границе Венгрии; имеется также указание в болонской хронике о возведении им мостов через Дунай. В 1471 году Фиораванти был вызван в Рим для перевозки так называемого „обелиска Юлия Цезаря“ к собору Петра, но эта работа не состоялась из-за внезапной смерти папы Павла П. В конце того же года он отправился в Неаполь для перемещения или подъема затонувшего около мола „ящика“, скорее всего, остова корабля. Начиная с 1472 года известия об Аристотеле Фиораванти становятся отрывочными. В феврале 1473 года он был арестован в Риме по обвинению в чеканке фальшивой монеты либо ее распространении, а затем освобожден от должности архитектора болонской коммуны. Вероятно, незадолго до своего отъезда в Россию Фиораванти вновь завязал отношения с миланским герцогом, о чем свидетельствует посылка им в Милан из Москвы с сыном Андреа кречетов и письма, на которое 24 июня 1476 года ему был отправлен ответ от имени герцога. Если верить летописному сообщению, то Фиораванти, прежде чем принять приглашение в Россию, получил подобное приглашение от турецкого султана. Создается впечатление, что Аристотель настойчиво искал возможность покинуть ставшую для него слишком беспокойной родину…» (129, 45^6).

Чего искал 54-летний итальянский инженер Аристотель Фиораванти в России? Денег? Новых впечатлений? Покоя от преследований за темные дела на родине? Возможности заняться наконец не рытьем каналов и починкой стен, а величественным сооружением, которое обессмертит его имя? Но кто всерьез возьмется определить мотивы поступков незаурядного человека, жившего пятьсот лет назад в солнечной Италии?

Конечно, это была «ренессансная личность» (78, 86). Однако, к несчастью для него, таких личностей в эпоху Ренессанса в Италии было предостаточно. Аристотеля сжигало неутоленное честолюбие - коренная черта «ренессансных личностей». Этот талантливый человек был очень высокого мнения о себе. Его отъезд в Россию был кроме всего прочего и выражением презрения к соотечественникам, не сумевшим в полной мере оценить его дарования.

26 марта 1475 года, проехав тем же кружным путем, которым три года назад ехала Софья Палеолог (через Германию, Ливонию, Псков, Новгород и Тверь), Аристотель Фиораванти прибыл в Москву (29, 161). Столица лесного царства встречала его, точно государя или архиерея - громом всех своих колоколов. Но дело было, разумеется, не в Аристотеле. Просто русские как раз в этот день праздновали Пасху и до одури трезвонили в промерзлые колокола, разгоняя унылое безмолвие своих заснеженных равнин.

Опытный в обращении с правителями и к тому же хорошо знавший себе цену, Аристотель быстро сумел поставить себя так, что ему и в работе и в быту была предоставлена максимальная свобода, на которую только мог рассчитывать иностранец и иноверец в тогдашней Москве. Конечно, главным делом, за которое он принялся с первых же дней пребывания в Москве, был Успенский собор. Однако помимо этого он должен был вписаться в тогдашнее московское общество, найти общий язык с нужными людьми.

Несомненно, Москва была заинтригована явлением Фиораванти. Одни только разговоры о его фантастическом жалованье способны были поставить его в центр внимания. Но для людей умных и любознательных важно было не только это. Много знавший и много повидавший на своем веку, Фиораванти был интересным собеседником. Должно быть, и сам князь Иван любил беседовать с ним (сначала через переводчика, а позднее и по-русски). Исполненный достоинства и самостоятельный в суждениях мастер был не чета тем льстивым и суетным грекам, которые приехали из Рима вместе с Софьей. Свидетельством особого благоволения великого князя к итальянцу служит уже тот факт, что роскошный дом строителя собора стоял на Боровицком холме рядом с великокняжескими палатами (2, 227).

Знал ли строитель о том, какого рода работа ему предстоит? Вероятно, лишь в самых общих чертах. Теперь настало время узнать подробности.

Подобно первому собору митрополита Филиппа, собор Ивана III должен был воспроизвести на Боровицком холме Успенский собор во Владимире. Это была не прихоть заказчика, а духовная суть всего проекта. Возводя в образец собор Андрея Боголюбского (изрядно перестроенный его братом Всеволодом Большое Гнездо), Москва как бы декларировала свою систему духовных ценностей, важнейшим элементом которой была самодостаточность молодого государства. И собор, и государство, символом которого ему суждено было стать, вели свое происхождение от собственных, причем достаточно глубоких корней.

Идея особой исторической миссии Москвы не только как центра объединения русских земель (об этом думали еще во времена Ивана Калиты), но и как хранительницы истинного православия, возникла в середине XV века в связи со спорами вокруг Флорентийской унии и провозглашения автокефалии Русской Церкви. Вопрос о соблюдении чистоты православия приобрел новую остроту в период московско-новгородского противостояния 70-х годов XV века. Присвоив себе роль верховного судьи в вероисповедных спорах, объявив свое православие эталоном, более надежным, чем даже православие отвергших унию константинопольских патриархов, - Москва получала сильное идейное оружие. Отныне любое сопротивление московской экспансии, предпринятое православными, можно было подвести под обвинение в «вероотступничестве», что, в свою очередь, позволяло начать против супостата не просто войну, а «священную войну», своего рода крестовый поход.

Сиюминутный политический выигрыш был очевиден. Сложнее обстояло дело с перспективой. По мере формирования единого Русского государства с центром в Москве отчеканивался и вопрос о его самоидентификации. При Василии Темном Москва ощупью вступила на путь того великого духовного одиночества, которое стало для нее одновременно и источником силы, и источником слабости. При Иване III этот путь получил теоретическое обоснование. В поисках собственных корней Москва неизбежно должна была взять на себя роль прямого наследника Киева и Владимира. Но наиболее наглядным проявлением наследственности служит, как известно, внешнее сходство. И как тут было не вспомнить о владимирском Успенском соборе, чей величественный образ давно стал символом исчезнувшей под копытами монгольских полчищ Владимиро-Суздальской Руси!

Мог ли Аристотель Фиораванти уразуметь все эти русские идеи? Несомненно. Ведь и его родина жила тогда поисками самой себя; ведь и его соотечественники черпали вдохновение и уверенность в себе в окаменевшем величии Древнего Рима.

Вскоре по приезде, в конце весны - начале лета 1475 года, Фиораванти поехал во Владимир для того, чтобы своими глазами увидеть древний храм, копию которого ему предстояло возвести. Осмотрев здание, мастер обронил замечание, вызвавшее замешательство у сопровождавших его русских: «Наши строили!» (18, 199; 27, 302).

Один любознательный московский летописец (возможно, принадлежавший к клиру Успенского собора) с огромным вниманием следил за действиями Фиораванти. В его рассказах отчетливо звучат столь знакомые нам чувства - восхищение техническим превосходством Запада, жадный интерес ко всему новому и необычному, ущемленное национальное самолюбие.

Осмотрев развалины митрополичьего собора, Фиораванти похвалил гладкость стен, но заметил, что «известь не клеевита да камень не тверд». Обдумывая план своего строительства, мастер «не восхоте приделывати северной стены и полати (верхние перекрытия. - Н. Б. ), но изнова зача делати». Остатки прежних стен он убрал с помощью простого приспособления: «три древа поставя и конци их верхние совокупив во едино, и брус дубов обесив на ужищи (веревке. - Н. Б. ) посреди их поперек и конец его обручем железным скова, и раскачиваючи разби; а иные стены съисподи (снизу. - Н. Б. ) подобра и поление подставляя и всю на поление постави, и зазже поление и стены падошася». Стремительное разрушение самоуверенным чужестранцем могучих стен московского собора вызвало у летописца изумление, к которому примешивался почти мистический страх: «И чюдно видети, еже три годы делали, во едину неделю и менши развали, еже не поспеваху износити камения… Книжницы же называху брус дубовой бараном; се же, рече, написано, яко сицевым образом Тит Ерусалим разби». (Римский император Тит в 70 году н. э. взял штурмом и разрушил Иерусалим.)

Покончив с творением Кривцова и Мышкина, Фиораванти «рвы же изнова повеле копати и колие дубовое бити… И кирпичную печь доспе за Ондроньевым монастырем, в Калитникове, в чем ожигати, и как делати, нашего рускаго кирпича уже да продоловатее и тверже, егда его ломать, тогда в воду размачивают; известь же густо мотыками повеле мешати, и яко наутрие же засохнет, то ножем не мочи расколупити. Святого же Петра чюдотворца в Иван святый вынесли под колоколы. Обложи же церковь продолговату полатным образом…

На первое лето изведе ея из земли Аристотель. Известь же как тесто густое растворяше, а мазаша лопатками железными; а камень ровной внутри класти повеле; столпы же едины 4 обложи круглы: се, рече, крепко стоят; а в олтаре два столпа кирпичны, те на четыре углы; а все в кружало да в правило» (18, 199).

Итак, Фиораванти имел полную свободу выбора технических приемов строительства. Русские мастера обязаны были беспрекословно выполнять его указания. При этом он не держал секретов и охотно пояснял причины тех или иных своих решений. Желая с самого начала произвести впечатление на заказчика, мастер учинил эффектное действо с разрушением стен прежнего собора. По просьбе Фиораванти великий князь решился даже на такую вольность, как перенос мощей святителя Петра в расположенную неподалеку церковь-колокольню во имя Иоанна Лествичника. Все это шло вразрез с московской «стариной». Так, например, Василий Ермолин в 1467 году не стал разрушать обветшавший собор Вознесенского монастыря, а перестроил его с использованием прежних стен. Митрополит Филипп не дерзнул выносить мощи святителя Петра из строившегося Успенского собора. Понятно, что только непреклонная воля Ивана III могла дать мастеру подобную свободу. Но на сей раз это был его собор и его мастер. Государь доверился Фиораванти, равно как и тот доверился ему, приехав в Россию. И кажется, эти два великих строителя, что называется, «нашли друг друга».

В воскресенье 16 апреля 1475 года состоялось перенесение мощей святителя Петра и других митрополитов из развалин Успенского собора в церковь Иоанна Лествичника (31, 303).

В понедельник 17 апреля Фиораванти начал разбивать уцелевшие стены старого собора. Природа в тот год словно издевалась над строителями. 23 апреля разразилась ранняя гроза с ливнем, а потом вдруг установилась необычайно холодная погода, простоявшая до 2 мая. Затем небо обрушило на землю продолжавшиеся много дней непрерывные дожди. Только в июле, закончив расчистку строительной площадки и совершив поездку во Владимир-на-Клязьме, Фиораванти начал копать рвы под фундаменты, поразившие москвичей своей необычайной глубиной - более четырех метров.

10 июля 1475 года в Москве случился очередной пожар, по счастью, не затронувший Кремля. Пожары вновь вспыхивали 12 и 27 сентября, но также без вреда для Кремля. 24 октября - новый пожар, на сей раз в самом Кремле. Официальная великокняжеская летопись вновь отмечает участие Ивана III в борьбе с огнем: «…князь же великы сам съ многими людьми пришед угасиша то, и оттоля поиде к столу на обед, и еще в полы стола его загореся на Москве внутри града близ Никольскых врат в 5 час дне межи церквей Введениа Богородици и Козьмы Дамиана, и выгоре мало не весь город. Горело по великого князя двор да по манастырь Спаскои да по княжь Михаилов двор Андреевича, а Подолом по Федоров двор Давыдовича, по те места едва уняша на третием часе нощи, поне же бо сам князь великы на всех нужных местех пристоял съ многыми людьми…» (31, 304).

С октября 1475-го по февраль 1476 года Иван III находился в новгородском походе. Работы на строительстве собора на зиму прекратились. Они возобновились только 22 апреля 1476 года, в понедельник. А в воскресенье 12 мая состоялась церемония торжественной закладки собора. (Как и при строительстве предыдущего собора, официальным началом его строительства решили считать тот момент, когда на заранее подготовленных фундаментах строители начали кладку стен.)

Лето 1476 года прошло для Фиораванти в напряженных трудах на строительной площадке. Москва в эти месяцы жила спокойно. Единственным происшествием стала сильная буря с грозой в ночь на 31 августа, сорвавшая главки с собора Симонова монастыря и повредившая молнией внутреннее убранство храма. Осень выдалась сухая и холодная, а зима - бесснежная, о чем с наблюдательностью метеоролога подробно рассказывает московский придворный летописец (31, 309).

Первые месяцы 1477 года вновь были озарены тревожными всполохами огня. 16 февраля сгорела трапезная в кремлевском Чудовом монастыре, однако дальше огонь не пустили. В ночь на 20 марта в Кремле вспыхнул двор удельного князя Андрея Меньшого Вологодского. Оттуда огонь перекинулся на двор другого Андрея - Большого Угличского. Там он и был усмирен стараниями сбежавшихся москвичей. Заслугу победы над огнем придворный летописец вновь приписывает Ивану III: «…пристоял бо сам князь великы и сын его и многые дети боарьскые поне же не успе и лечи еще князь великы после стоаниа великого кануна Андреева» (31, 309). (Великий покаянный канон преподобного Андрея Критского читается в храмах в дни Великого поста.)

Собор заметно подрос и набрал силу летом 1477 года. Осенью работы остановились. Причиной тому был не только сезонный характер строительства. В октябре Иван III ушел в поход на Новгород. Фиораванти сопровождал государя и по его приказу во время осады строил наплавной мост через Волхов. Вероятно, он командовал и действиями московской артиллерии, обстреливавшей городские стены. И не он ли руководил достаточно сложной в техническом отношении операцией по снятию со звонницы новгородского вечевого колокола, погрузке его на особую платформу на полозьях, доставке в Москву и подъему на одну из московских колоколен? Такого рода работы хорошо удавались мастеру еще на родине, в Италии. В Москве этот выдающийся инженер занимался самым широким кругом технических вопросов. Летописец замечает, что и у себя дома, и в России Фиораванти не имел себе равных «не токмо на сие каменое дело (строительство собора. - Я. lb.), но и на иное всякое, и колоколы и пушки лити и всякое устроение и грады имати и бити их» (31, 324).

Вернувшись из новгородского похода, Фиораванти все лето 1478 года посвятил собору. Однако завершение работы было отложено на следующий, 1479 год. Предстояла, в частности, кропотливая работа по устройству кровли на сводах и главах. Здесь Иван III решил воспользоваться опытом новгородских мастеров. «Връхи же церкви тоа крыти привел князь великы из отчины своея из Новагорода Великого мастеры, они же начата крыти преже древом хорошо велми и по древу железом немецкым» (31, 324). Белое железо сверкало на солнце как серебро.

Строительство как таковое было завершено 9 июля 1479 года (101, 360). Оставались лишь внутренние работы (роспись стен, устройство высокого иконостаса), которые обычно выполнялись через год-два после начала службы в храме. Здание должно было просохнуть, дать естественную осадку. До освящения и начала регулярных богослужений в соборе необходимо было обеспечить его книгами и утварью. На это ушло еще около месяца.

В четверг 12 августа 1479 года Успенский собор московского Кремля был торжественно освящен митрополитом Геронтием.

Выбор дня для церемонии определялся, конечно, приближением престольного праздника - Успения Божией Матери, праздновавшегося 15 августа. Однако примечательно, что Успенский собор 1326 года был освящен 14 августа, накануне самого праздника. Иван III отодвинул торжество на два дня раньше. Никаких важных для Ивана III в историческом отношении памятей святых 12 августа не имелось. Трудно объяснить данное решение чем-либо иным, кроме явного пристрастия великого князя к четвергу как наилучшему дню для всякого рода торжественных событий.

Чем же так привлекал великого князя этот рядовой день недели? Об этом можно лишь догадываться. По церковному календарю четверг считался днем, посвященным святым апостолам и святителю Николаю Мирликийскому. Современники называли Ивана «обетником» святителя Николы (45, 238). Это выражение указывает на какой-то обет, данный князем святому. Вероятно, Иван считал, что находится под особым покровительством святителя Николая и главным образом в силу этого приурочивал свои важнейшие деяния к четвергу.

Освящение собора не обошлось без скандала, разгоревшегося, впрочем, не в самый день торжества, а некоторое время спустя. Между великим князем и митрополитом Геронтием давно уже существовали довольно натянутые отношения. Летопись отмечает возмущение Геронтия действиями Фиораванти, который «в олтаре же, над митрополичим местом, крыжь лятский (католический крест. - Н. Б. ) истеса на камени за престолом, его же митрополит последи (позднее. - Н. Б. ) стесати повеле» (18, 221). Очевидно, распоряжение митрополита противоречило мнению главного заказчика собора - великого князя, лично принимавшего работу Фиораванти. Действительно, в вопросе о допустимых православием формах креста не существовало абсолютной ясности. Четырехконечный крест с высокой нижней частью принято было считать «латинским». Однако четырехконечные кресты (хотя и не таких, как принято было в Риме, пропорций) венчали главы Успенского и Дмитровского соборов во Владимире. Крест, изображенный Фиораванти, по-видимому, имел как бы переходную форму и мог быть истолкован и как «греческий», и как «латинский». Но раздраженный высокомерием всесильного итальянца митрополит упрямо настаивал на обвинении его в «латинской ереси».

Иван III был не из тех, кто прощает обиды. Уступив в вопросе о кресте, он искал случая уязвить митрополита тем же оружием - обвинением в «ереси». И такой случай вскоре представился. Согласно церковным канонам при освящении храма духовенство во главе с архиереем совершало крестный ход вокруг здания. Однако каноны не давали однозначного ответа на вопрос о том, в какую сторону должна двигаться процессия: «по солнцу» или «против солнца». Митрополит Геронтий повел крестный ход «против солнца». Спустя несколько недель Иван III через преданных ему иерархов поднял скандал и обвинил Геронтия в грубейшей ошибке, почти преступлении. «Свяща же церковь митрополит Геронтей, и неции прелестници (обманщики. - Н. Б. ) клеветаша на митрополита князю великому, яко не по солнечному въсходу ходил митрополит со кресты около церкви; сего ради гнев въздвиже на нь князь велики, яко того ради, рече, гнев Божий приходит» (18, 221). Под «гневом Божиим» князь Иван, возможно, имел в виду сильнейший пожар в Москве в ночь с 9 на 10 сентября (101, 360).

Осенью 1479 года Иван устроил своего рода суд над митрополитом, где обвинителями выступали ростовский архиепископ Вассиан Рыло и архимандрит московского Чудова монастыря Геннадий. Митрополит имел свои аргументы и своих защитников. В итоге стороны «много спирашася, не обретоша истинны» (18, 222). Неотложные дела позвали Ивана в Новгород. Вопрос остался открытым, и никакого определенного решения принято не было. Однако по большому счету князь Иван скорее выиграл, чем проиграл это дело. Он достиг сразу нескольких целей: отомстил митрополиту за историю с крестом (а также и за несговорчивость в вопросе о гробнице митрополита Филиппа), внес раскол в ряды иерархов и сильно пошатнул авторитет строптивого Геронтия в глазах всего духовенства.

История с крестным ходом не прервала, конечно, ряд священных церемоний, связанных с новым собором. В понедельник 23 августа начались торжества перенесения мощей святителя Петра из церкви Иоанна Лествичника в новый собор, завершившиеся уже на другой день - 24 августа (38, 160; 19, 202). Деревянную раку с мощами несли Иван III и его сын Иван Молодой. (Примечательно, что из братьев великого князя на церемонии присутствовал только Андрей Меньшой, о котором летописец замечает, что он был тогда сильно болен. На первом перенесении мощей святителя Петра 1 июля 1472 года присутствовали мать великого князя Мария Ярославна и оба Андрея. Их отсутствие в августе 1479 года выглядит многозначительным.)

Рака была установлена в центре нового собора, а на следующий день столь же торжественно помещена в уготованное ей место в жертвеннике храма. Отныне этот день - 24 августа - стал еще одним праздником древнерусского месяцеслова.

27 августа началось перенесение останков всех остальных московских митрополитов. Теперь новый собор имел все свои главные святыни. Оставалось только прогреть его сырые и холодные стены жаром горящих свечей и теплом молитвы. Но на это нужны были годы и годы…

Придворный княжеский летописец так выразил свое впечатление от собора: «Бысть же та церковь чюдна велми величеством и высотою, светлостью и зъвоностью и пространством, такова же преже того не бывала в Руси, опроче Владимерскыа церкви, видети бо бяше ея мало оступив кому, яко един камень…» (31, 324).

В этих кратких словах очень точно названы основные особенности архитектуры нового Успенского собора. Действительно, и сегодня, приблизившись к творению Фиораванти, мы испытываем те же чувства. Собор величественно вздымает свои огромные главы, покоящиеся на толстых «шеях» барабанов и на могучих плечах сводов. Людям той эпохи, привыкшим к одноэтажным и двухэтажным домам, к небольшим одноглавым церквям (наподобие притулившейся возле западного фасада собора церкви Ризоположения), собор казался необычайно высоким. Его интерьер Фиораванти решил весьма оригинально. Он напоминает зал с высоким, почти плоским потолком и четырьмя круглыми колоннами. Обычно в древнерусских храмах своды опирались на мощные прямоугольные в плане пилоны, которые разбивали внутреннее пространство на отдельные, почти самостоятельные элементы. Фиораванти, напротив, придал интерьеру небывалую пространственную целостность.

Восточная, алтарная часть собора отделена от основной части высоким иконостасом, за которым скрываются два прямоугольных в плане несущих столпа и два дополнительных, связанных с устройством в алтаре особого помещения для ризницы. В алтаре помимо основного престола в честь Успения Божией Матери и жертвенника находились также три придела - святого Дмитрия Солунского, Поклонения веригам апостола Петра и Похвалы Богородицы. Над последним и разместилась ризница, куда вела внутристенная лестница.

Собор освещался через высокие щелевидные окна в стенах, а главное - через окна в барабанах, несущих купола. Свет лился сверху широким потоком, разгоняя сумрак, который царил в других русских храмах этого времени.

Тщательная подгонка белокаменных блоков придавала стенам собора необычайный вид. Он действительно кажется вытесанным из одной гигантской глыбы камня («яко един камень», по выражению летописца). Тот же образ горы или скалы создавался и с помощью удачно найденных пропорций, общего объемно-пространственного решения здания. Собор поражает и завораживает гармоничным сочетанием казалось бы противоположных начал: стихийной мощи каменной скалы - и строго упорядоченного, подчеркнуто рационального членения этого монолита.

Конечно, творение Фиораванти не могло вместить в себя всю гамму человеческих чувств, которые способна выразить архитектура. Это здание больше говорит о Боге, чем о человеке. Оно подавляет своей монументальностью. Посвященный Божией Матери, собор почти лишен того задушевного лиризма, которым отмечены были все наиболее выдающиеся древнерусские храмы во имя Пречистой.

Некоторая суховатость, или лучше сказать рационалистичность, была характерной чертой всего возрожденческого мировоззрения. К ней предрасполагал и род занятий нашего инженера, известного не столько как архитектор, сколько как «мастер, который двигает башни». И все же дело было не только в этом. Разрабатывая проект собора, Фиораванти, разумеется, стремился прежде всего угодить заказчику. Несомненно, что еще до начала работы он представлял великому князю свой храм в виде чертежа, рисунка или деревянной модели. (Такие модели широко использовали в своей работе итальянские зодчие того времени.) И проект получил высочайшее одобрение. Великий князь знал, что он получит от Фиораванти, и получил именно то, что хотел. Даже не выходя за рамки изначально заданной владимирской модели, опытный мастер мог передать самые разнообразные настроения в зависимости от воли заказчика. Таким образом, собор есть в некотором роде воплощение чаяний и настроений Ивана III, его окаменевший двойник.

(Как и другие древние храмы, Успенский собор московского Кремля выглядит сегодня не совсем так, как в день своего освящения. Однако его искажения и утраты относительно невелики. В своей основе он именно таков, каким и был задуман Фиораванти.)

Что же остановило выбор князя Ивана на данном проекте? Несомненно, он смотрел на него глазами Государя. Иван хотел видеть здание, наглядно выражавшее идею могущества Бога на небесах и Государя - на земле. Кроме того, собор Фиораванти гораздо яснее, нежели его владимирский прообраз, воплощает представление о строгом порядке, подчиненности частей целому. Иными словами, собор - это образ силы, облаченной в разум и увенчанной славой. Но при этой конструкции не остается места для трепетности линий и того пламенеющего стремления ввысь, которые одушевляют наши монастырские храмы XIV–XV столетий. Здесь нет и того почти физического ощущения прикосновения человеческих рук, которое оставляют приземистые новгородские и псковские церкви. От собора Фиораванти веет каким-то непонятным холодком отчуждения. Он словно говорит по-русски, но с легким иностранным акцентом и с той неестественной правильностью речи, которая всегда выдает иностранца.

Но эта отчужденность собора, это его явное превосходство и тайное одиночество в окружавшей (и окружающей) его пестрой и бестолковой толчее кремлевских построек - не есть ли это образ самого Ивана III, поставившего себя так высоко и одиноко над современниками?

Но вот отзвучали величавые напевы первого богослужения в соборе, отгремели, приветствуя незнакомца, кремлевские колокола. Полетели, как гуси в осеннем небе, вереницы дней, недель, месяцев… Неотложные дела - новгородский поход, мятеж удельных братьев, нашествие хана Ахмата - отвлекли князя Ивана от забот о соборе. А между тем ему еще только предстояло наполниться всей своей мистической красотой. И прежде всего собору нужен был высокий иконостас. Кто знает, когда взялся бы за это дорогостоящее дело великий князь или митрополит Геронтий, сильно не ладившие между собой после спора о направлении движения крестного хода при освящении храма. Да и кому из художников поручили бы они это ответственное дело? Но тут на исторической сцене вновь появился ростовский владыка Вассиан Рыло.

Прежде отличавшийся лишь своей неизменной преданностью великому князю, Вассиан за несколько месяцев до своей кончины (23 марта 1481 года) вдруг проявил себя поистине великим человеком. Весной 1480 года он примирял Ивана III с его мятежными братьями. Осенью того же года Вассиан с яростью древних пророков обличал великого князя и его приближенных за нерешительность в войне с «поганым царем» Ахматом. Зимой 1480/81 года ростовский владыка вновь оказался в центре внимания: на свои средства он заказал иконописцу Дионисию и еще трем художникам изготовить иконостас для Успенского собора московского Кремля. «Того же лета владыка ростовский Васьян дал сто рублев мастером иконником, Денисию, да попу Тимофею, да Ярцу, да Коне, писати Деисус в новую церковь святую Богородицу, иже и написаша чюдно велми, и с Праздники и с Пророки» (18, 233).

Как угадал владыка Вассиан, что именно этот малоизвестный и, вероятно, еще молодой тогда иконописец Дионисий достоин возглавить работу, важнее которой нельзя было и придумать? Ведь за плечами у мастера было тогда лишь украшение собора Пафнутьева-Боровского монастыря под началом иконника Митрофана. Но Вассиан был выходцем из Пафнутьева монастыря и хорошо знал мастерство Дионисия. Видел его работу и сам Иван III, посетивший Пафнутьев монастырь осенью 1480 года. И оба они сочли Дионисия достойным возглавить работу по созданию иконостаса в Успенском соборе московского Кремля. К сожалению, этот иконостас еще в XVII столетии был заменен на новый и бесследно исчез. Однако работа в Успенском соборе прославила Дионисия. В 1482 году ему поручено было поновление пострадавшей от пожара чудотворной иконы Богоматери Одигитрии в Вознесенском монастыре. Вскоре ему стали наперебой предлагать самые почетные заказы. Среди талантливых людей, которыми так богато было время Ивана III, он занял одно из первых мест. И сегодня, вступая под своды древнего собора Ферапонтова монастыря, где и доныне сохранились росписи великого Дионисия, мы через трепет его нежной кисти можем ощутить таинственную связь с той далекой эпохой…

Но вернемся к Успенскому собору московского Кремля. Его окончательная отделка заняла еще несколько десятилетий. Постепенно стены и своды покрылись цветущими росписями. Над тремя ярусами Дионисиева иконостаса поднялся четвертый, «праотеческий». Со всех концов России стали приносить сюда лучшие иконы старых мастеров…

И как огромный корабль, собор поплыл сквозь время. Оно вздымалось у его стен волнами мятежей и пожаров; оно втекало под его своды то праздничными процессиями, то робкими шагами кающихся грешников. Здесь венчались на царство все русские цари - от Ивана Грозного до Николая II. Здесь погребали усопших митрополитов и патриархов. За свой долгий век собор видел миллионы лиц, слышал миллионы голосов. Он стал безмолвным хранителем их надежд и покаяний.

И среди множества теней, заполнивших безмерное мистическое пространство собора, мы можем, присмотревшись, угадать и тень Ивана Великого. Вот он стоит там, возле самой солеи, на своем обычном месте. И Царь Небесный неотступно смотрит на него с потемневшей иконы своим ярым, взыскующим оком…

Когда Русская Церковь стала собирать соборы, какие проблемы решали, в каких отношениях с властью находились? Об истории соборного движения в России рассказывает кандидат исторических наук Федор ГАЙДА.

На илл.: С. Иванов. "Земский собор"

Под крылом Византии

Русская Церковь до середины XV века была составной частью Константинопольского Патриархата, а потому русские митрополиты принимали участие в его соборах. История византийских церковных соборов отнюдь не исчерпывается знаменитыми семью Вселенскими соборами. И послеVIII века на соборах решались вопросы догматики и церковного права. Вскоре после первого Крещения Руси при патриархе Фотии состоялся Собор (879-880), на котором было осуждено Филиокве — латинская вставка в Символ веры, согласно которой Святой дух исходит не только от Отца (как в первоначальном тексте символа), но и от Сына. В Византии он всегда почитался как Восьмой Вселенский собор. В XI-XIII веках на константинопольских соборах разрабатывались вопросы православной литургики. Соборы 1341-1351 годов ознаменовались победой исихастского учения (богословием и аскетикой, направленными на богопознание и обожение), с которым было связано и духовное возрождение Руси в XIV веке.

На Руси соборы также созывались — для решения местных судебных и дисциплинарных вопросов. В ряде случаев, когда вопрос не мог быть решен в Константинополе, на соборе местных епископов избирали митрополита Киевского. Так, на первом соборе Русской Церкви, о котором остались свидетельства, в 1051 году на всероссийскую кафедру был избран митрополит Иларион — автор знаменитого «Слова о законе и благодати». В 1147 году также на соборе был избран митрополит Климент Смолятич, отличавшийся своей образованностью. В 1273 или 1274 году по инициативе Киевского митрополита Кирилла III состоялся собор русских епископов, на котором после Батыева погрома было решено усилить церковную дисциплину и искоренять языческие обычаи.

Русская симфония

Принятие Константинополем унии с папским Римом привело к провозглашению автокефалии Русской Церкви. В 1448 году на соборе в Москве митрополитом был избран рязанский епископ Иона. С этого времени московские митрополиты избирались собором Русской Церкви, который собирался по инициативе великого князя или царя, он же утверждал соборное решение. Подобная традиция существовала в Византии со времен императора Константина Великого. Однако большое влияние государственной власти на решения соборов еще не означало, что оно всегда было решающим. В 1490 году церковные иерархи добились проведения собора, на котором были осуждены еретики-«жидовствующие», отрицавшие божественность Иисуса Христа и святость икон, однако укрепившиеся при дворе и имевшие косвенную поддержку со стороны великого князя Ивана III. Государь всея Руси не пошел против новгородского архиепископа Геннадия и игумена Иосифа Волоцкого. На соборе 1503 года великий князь попробовал поставить вопрос о секуляризации церковных земель и опять вынужден был уступить соборному мнению Церкви.

Большое значение для всей русской истории имел собор 1551 года, прозванный Стоглавым за принятый им сборник решений из 100 глав. Подлинным инициатором собора был митрополит Московский Макарий (1542-1563). Именно он венчал на царство первого русского царя — Ивана IV. По примеру церковных соборов в 1549 году был созван «Собор примирения» — первый Земский собор, орган государственного управления, призванный исправить нестроения Русского государства. В земских соборах, принимавших общегосударственные решения, наряду с представителями разных групп населения принимало участие и духовенство. Реформы Избранной рады, проводившиеся в начале царствования Ивана Грозного, были благословлены митрополитом Макарием. Именно при нем еще на соборах 1547 и 1549 годов был утвержден общерусский собор святых, канонизированы Александр Невский, митрополит Иона, Пафнутий Боровский, Александр Свирский, Зосима и Савватий Соловецкие, Петр и Феврония Муромские. На Стоглаве было также унифицировано церковное право, духовные лица выводились из ведения светского суда. Определялись каноны церковной архитектуры и иконописи. Осуждались пьянство, азартные игры, скоморошество. Рост церковного землевладения был поставлен под государственный контроль: земля была основным источником дохода служилых людей, сокращение земельного фонда подрывало боеспособность войска. Решение принималось в государственных интересах — и Церковь была с этим согласна. Впоследствии соборы 1573, 1580 и 1584 годов продолжили эту политику.

После смерти митрополита Макария наступило время опричнины. Насилие коснулось и Церкви, внук Ивана III не остановился и перед этим. В 1568 году собор по указке царя незаконно свел с всероссийской кафедры святителя митрополита Филиппа, гласно осуждавшего опричный террор (однако уже в конце XVI века началось почитание святителя, увенчавшееся официальным прославлением в 1652 году, что фактически отменяло решение собора 1568 года). В 1572 году собор разрешил царю вступить в четвертый брак (последующие четыре брака уже остались без венчания — тут даже грозный царь не мог бы добиться благословения).

После смерти Ивана Грозного и государство, и Церковь нуждались во взаимной поддержке. В 1589 году «Собор Российского и Греческого царства» в составе русских архиереев с участием Константинопольского патриарха Иеремии II (статус русского предстоятеля мог быть изменен только с согласия Вселенского Православия) учредил в России патриаршество и возвел на престол митрополита Московского Иова. В речи патриарха Иеремии, благословлявшего создание новой патриаршей кафедры, на московском соборе говорилось о «великом Российском царстве, Третьем Риме». Константинопольские соборы 1590 и 1593 годов утвердили это решение. Патриархи Московские и всея Руси Иов и Гермоген стали настоящим оплотом государственности в период Смуты, особенно междуцарствий 1598-го и 1610-1613 годов, когда созыв соборов в силу обстоятельств был невозможен.

В XVII веке церковные соборы созывались наиболее часто — в это время их было собрано более трех десятков. Активную роль духовенство играло и на земских соборах. Основным вопросом были церковные реформы, которые были призваны поднять нравственность и благочестие народа, предотвратить духовное оскудение. Соборы стали важнейшим инструментом реформ патриарха Никона (1652-1666). Однако и судебное дело самого Патриарха и Великого государя Никона (официальный титул Никона - прим.ред. ) рассматривалось соборно. В Большом Московском соборе 1666-1667 годов наряду с 17 русскими архиереями принимали участие патриархи Александрии и Антиохии, представители Константинопольского и Иерусалимского патриархатов, всего 12 восточных иерархов, а также архимандриты, игумены, священники и иноки. Никон был сведен с патриаршества за вмешательство в государственные дела и самочинное оставление кафедрального града, после чего собор выдвинул трех кандидатов на патриарший престол, оставив окончательный выбор за царем. Большой Московский собор подтвердил теорию симфонии духовной и светской властей, в соответствии с которой они соединяли свои усилия, но не вмешивались в сферу ведения друг друга. Собор подтвердил правоту никоновских реформ, осудил «старые обряды», ввел регулярные епархиальные соборы духовенства, а также запретил поставлять в священники неграмотных.

Подмена

После 1698 года церковные соборы в России собираться перестали: это было связано и со стремлением царя Петра Алексеевича укрепить свою единоличную власть, и с проводимым им курсом культурной вестернизации, которая часто встречала недовольство духовенства. 25 января 1721 года был издан Манифест об учреждении Святейшего Правительствующего Синода (с греческого — «собор»), возглавляемого обер-прокурором, куда вошли архиереи, настоятели монастырей и представители белого духовенства (первоначально определялось, что их число должно соответствовать 12). В Манифесте говорилось, что Синод «есть Духовное Соборное Правительство, которое по следующем зде Регламенте имеет всякие Духовные дела во Всероссийской церкви управлять...». Синод был признан восточными патриархами в качестве равного. Таким образом, Синод имел патриарший статус и потому именовался Святейшим, одновременно заменяя собой церковный собор. В 1722 году в Синоде была введена должность обер-прокурора — «ока государева и стряпчего о делах государственных в Синоде». Обер-прокурор, будучи светским чиновником, заведуя канцелярией Синода и следя за его регламентом, не входил в его состав. Однако значение обер-прокурора постепенно росло и особенно усилилось в XIX веке, по мере превращения Русской Церкви в «ведомство православного исповедания», когда обер-прокурор фактически стал главой Синода.

Собор 1917-1918 годов — образец русской соборности

Уже в это время раздавались голоса о необходимости возобновления живой соборной практики Церкви. В начале ХХ века в обстоятельствах растущего антиклерикализма и провозглашенной в 1905 году веротерпимости вопрос о созыве Поместного собора стал наиболее актуален. «Господствующая Церковь» в новой ситуации оказалась единственной подчиненной государству конфессией. В 1906 году открылось Предсоборное присутствие, которое состояло из архиереев, священников и профессоров духовных академий и должно было в течение нескольких месяцев подготовить материалы для предстоящего собора. Присутствие высказалось за регулярный созыв соборов и избрание ими членов Синода. Однако собор из-за опасения политической критики в отношении власти так и не был созван. В 1912 году вместо него было создано Предсоборное совещание, просуществовавшее вплоть до революции.

Лишь после Февральской революции 1917 года появилась реальная возможность созыва Поместного собора. Он открылся на праздник Успения Пресвятой Богородицы (15 августа старого стиля) в Успенском соборе Кремля. Отличием этого собора стало то, что в его работе принимали активное участие миряне, составлявшие более половины его членов. Собор восстановил Патриаршество и избрал по жребию на патриарший престол своего председателя — митрополита Московского Тихона. Были приняты определения о полномочиях и порядке формирования высших церковных органов, епархиальном управлении, приходах, монастырях и монашествующих. Была определена необходимость установления нового правового статуса Церкви в государстве: она призывала признать за собой свободу во внутреннем устроении и вместе с тем первенствующее положение среди других конфессий; глава государства должен был быть православным. Было постановлено привлечь к участию в церковном служении женщин в качестве старост, миссионеров, псаломщиков. Собор 1917-1918 годов укрепил Церковь в начале эпохи гонений и стал настоящим образцом соборного устроения Церкви. Следующий собор постановили созвать в 1921 году, однако при советской власти это оказалось невозможным.


Заседание Поместного собора 917-1918 годов, на котором после более чем двухсотлетнего перерыва в Русской Церкви был избран патриарх. Им стал митрополит Московский Тихон (Беллавин) — на фото в центре

Разбойничьи соборы были и в России

Наоборот, при активной поддержке большевиков свои «поместные соборы» в 1923 и 1925 годах провели раскольники-обновленцы, попытавшиеся поставить Церковь под свой контроль. Не получив поддержки церковного народа и большей части епископата, обновленцы в конечном счете лишились и помощи властей. Попытка сфабриковать «советскую ересь» бесславно провалилась.

Лишь в сентябре 1943 года, в разгар Великой Отечественной войны, когда идеология режима резко эволюционировала в патриотическом направлении, впервые после 1918 года появилась возможность созвать собор, на котором присутствовало 19 архиереев (некоторые из них незадолго до того вышли из лагерей). Был восстановлен Священный синод и на безальтернативной основе патриархом избран (после перерыва в18 лет) митрополит Московский Сергий (Страгородский). В дальнейшем альтернативное избрание было введено только на соборе 1990 года, а кандидатуры патриархов, как и все принимаемые на соборах решения, согласовывались с советским руководством. Однако испытав на прочность веру Церкви в годы кровавых гонений, коммунистическое государство уже никогда не пыталось сломить ее стержень — вероучение.

Под контролем советов

В январе — феврале 1945 года после смерти патриарха Сергия был созван Поместный собор. На нем присутствовали священники и миряне, но правом голоса были наделены только епископы. На собор также прибыли делегации многих поместных православных церквей. Патриархом был избран митрополит Ленинградский Алексий (Симанский).

Архиерейский собор 1961 года состоялся в условиях хрущевских гонений, когда Церковь под давлением власти вынуждена была принять решение об отстранении священников от административно-хозяйственных обязанностей в приходе и возложении их на особый приходской «исполнительный орган» (власть таким образом рассчитывала на ослабление влияния духовенства; решение это было отменено собором 1988 года). Собор также вынес решение о вхождении Русской Церкви во «Всемирный совет церквей», что объяснялось задачей проповеди Православия в протестантском мире. Власть рассматривала Церковь как один из возможных рычагов своей «миролюбивой» внешней политики, но не учла противоположного эффекта: усиливалось международное положение самой Церкви, что нередко позволяло отстаивать свою правду перед атеистическим государством.

Поместный собор 1971 года избрал патриархом митрополита Крутицкого Пимена (Извекова). Этот собор также отменил клятвы Большого Московского собора 1666-1667 годов на «старые обряды», признавая возможность их использования (но со старообрядцев не снималось осуждение за участие в расколе).

Опять свобода

Поместный собор 1988 года, приуроченный к 1000-летию Крещения Руси, ознаменовал собой духовное возрождение страны, где Церковь перестала быть гонимой, а атеистический контроль резко ослаб. Собор канонизировал многих святых: Дмитрия Донского, Андрея Рублева, Максима Грека, митрополита Макария Московского, Ксению Петербургскую, Амвросия Оптинского, Феофана Затворника, Игнатия Брянчанинова.

Архиерейский собор 1989 года прославил в лике святых патриарха Тихона. Созванный по кончине патриарха Пимена, в 1990 году, Поместный собор впервые с 1918 года получил возможность выносить свободное от государственного вмешательства решение о новом предстоятеле Русской Церкви. Тайным голосованием собор избирал патриарха из трех кандидатов, выдвинутых предварительно Архиерейским собором: митрополитов Ленинградского Алексия (Ридигера), Киевского Филарета (Денисенко) и Ростовского Владимира (Сабодана). Тогдашняя власть предпочитала видеть на патриаршем престоле наиболее лояльную фигуру митрополита Филарета, но настаивать не стала. Еще одним знамением завершения коммунистической эры стала состоявшаяся на соборе канонизация праведного Иоанна Кронштадтского.

При патриархе Алексии II (1990-2008) архиерейские соборы собирались в 1990, 1992, 1994, 1997, 2000, 2004 и 2008 годах. В 1990-е годы основной была проблема украинского церковного раскола, возглавленного так и не ставшим патриархом на Москве Филаретом. Собор 2000 года канонизировал 1071 святого в сонме новомучеников и исповедников Российских, в том числе императора Николая II и его семью. Были приняты Основы социальной концепции Русской Церкви, в которых четко определены принципы церковно-государственных отношений и, в частности, долг христианина мирно противостоять любой богоборческой политике.
27 января 2009 года на Поместным соборе Патриархом Московским и всея Руси был избран митрополит Смоленский и Калининградский Кирилл.

В начале было слово. До нас дошло мало высказываний Ивана III, но мы точно знаем, что он постоянно говорил: "Русская земля - моё Отечество". Вне всякого сомнения он имел право так говорить. Он происходил из рода Рюрика, был прямым потомком по мужской линии Владимира Святого, Владимира Мономаха, Александра Невского и Дмитрия Донского и являлся главой старшего великокняжеского дома. Но иметь права - это одно, а править всей Русью - другое. Вся шестивековая история Руси до начала правления Ивана III - история бесконечных усобиц и распада, приведшая к раздробленности и монголо-татарскому игу, попаданию юго-западных русских княжеств под власть Литвы. Именно Иван III положил этому конец.

Как известно, демократия без ограничителя в виде сильной центральной власти, способной принимать законы и контролировать их соблюдение, всегда вырождается в олигархию. Монархия без ограничений - в тиранию. Ивану III удалось соединить эти два начала и утвердить в России монархию, построенную на религиозно - нравственных началах, выражающую чаяния большинства. Поэтому именно при Иване Третьем северо-восточная Русь стала единой, суверенной европейской страной со своей национально-религиозной идеей.

В то же время на фоне падения Византийской империи и в условиях, когда православные находились под гнётом либо мусульман-турок, либо европейцев-католиков Святая Русь оказалась единственным в мире независимым православным государством . В ответ на действия по разделу Русской митрополии, предпринятые проживавшим в Риме Константинопольским патриархом-униатом, Иваном III была создана автокефальная Русская православная церковь...

Всю жизнь Иван Великий защищал, объединял, созидал свою землю. "Русская земля - моё Отечество" означало: один народ, одна православная вера, один язык, одно государство. И в этом государстве все люди, независимо от их национальности и религии, были одинаково защищены законом . Изданный Иваном Великим Судебник начинался со слов, "...посулов от суда и от печалования не иметь, а судом не мстить и не дружить никому".

Св.Сергий Радонежский смотрел на усобицы как на грех. Он служил

нравственным идеалом для современников и способствовал примирению враждующих князей.

Но правителем, воплотившим в жизнь идеи св. Сергия, стал Иван Великий. Идея государства всея Руси стала настолько притягательной, что в Литве не знали, как противостоять попыткам русских воссоединиться с Россией. При Иване III от Литвы к России вернулась треть захваченных ранее русских земель.

Уже после смерти Ивана III Великого в качестве противодействия этому Россия (страна русских) на Западе была названа Московией и русским жителям Литвы, а затем Речи Посполитой, стали внушать, что в Московии живут не русские, а "москали".

Представителям русской православной элиты Литвы (страны, в которой 90 процентов населения составляли русские - в то время не было никаких украинцев и белорусов) был закрыт доступ к государственным должностям. Предпринимались попытки навязать унию, запрещалась к использованию кириллица, а после Люблинской унии, когда Польше "были подарены" Волынь, Подолье и Киевщина, началась полонизация русского языка и ополячивание местных элит. Следствием этого стали многочисленные восстания русского населения.

Со времен Ивана III русские люди знали, что защиту они найдут в России. Но многочисленные внешние и внутренние факторы растянули процесс объединения русских земель ещё на три века. Именно поэтому появились различия в языках...

Сегодня нам важно извлечь уроки из периода правления первого русского царя, которого современники и потомки заслуженно называли Великим. Порталу "Религаре" рассказывает об этом скульптор и историк Виктор Воробьев, который уже несколько лет работает над памятником Ивану III Великому.

- 525 лет провозглашения суверенитета России - это ведь серьезнейшая дата. Почему о ней опять забыли?

А у нас о многом забывают. Есть такая болезнь - амнезия, которая потом переходит в болезнь Альцгеймера и постепенно ведет к полному отключению мозга. Основной симптом - потеря памяти. В том числе исторической.

- Это лечится?

Метод лечения один - память надо восстанавливать. Серьёзные статьи на соответствующие темы публиковать, снимать фильмы, создавать памятники. Человечество воспринимает мир через образы. Памятники основателям государства во всём мире являются монументальным воплощением заповеди "Чти отца и матерь своих". Она почитается всеми мировыми религиями. На ней основано понятие патриотизма. И установка памятников целиком зависит от власти. Это" лакмусовая бумажка", по которой можно понять позицию власти и дать ответ на вопрос: "Камо грядеши?"

- Как Иван III провозгласил суверенитет русского государства?

Это произошло 31 января (13 февраля) 1489 года. Находившийся тогда в Москве посол Священной Римской империи Николай Поппель предложил похлопотать перед своим императором о королевской короне для Ивана III. Заявил, что Иван, несмотря на всё его могущество, всего лишь великий князь, что, по европейским понятиям, рангом ниже короля. И что в Европе ходили слухи о том, что Иван хлопотал о короне перед римским папой, хотя ничего подобного не было.

- И что же Иван?

Он на эту цацку не повёлся. Ему была понятна завуалированная цель императора. И наш первый министр иностранных дел, посольский дьяк Фёдор Курицын ответил так: "Наш государь получил свою власть от Бога через своих прародителей и никакого другого поставления ни себе, ни потомкам своим не желает". Думаю, понятно, почему ответ был именно таким. Ведь получение Иван III короны из рук императора, по средневековым понятиям означало признание вассальной зависимости.

- Что означало "...получил власть от Бога"?

То, что он являлся прямым потомком Рюрика по мужской линии, принадлежал к правящему шесть столетий на Руси княжескому дому. Он являлся главой старшего великокняжеского дома и в его происхождении никто не сомневался, ведь он в течении десятилетия был великим князем-соправителем при своём слепом отце. То, что он создал государство и своими военными действиями завоевал независимость. Ведь Бог на стороне правды.

Таким образом Европе было заявлено: "Наше государство -независимая самостоятельная держава ". А надеть шапку Мономаха слишком просто. Тяжело держать ответственность за государство. В нашей истории полно таких примеров.

- Это начало русского суверенитета?

Именно так. Иван III - наш первый самодержец , первый царь. Под царским титулом тогда понимали правителя никому не платящего дани, независимого государя. Иван проводил независимую политику, он никому не платил дани. В течение его правления Ивана III высшие церковные иерархи много раз называли "Богом избранный царь". Но похоже Иван не проявлял интереса к царскому титулу потому, что так на Руси издавна называли монголо-татарских ханов, а ведь многие из них ему, Ивану, служили... Иван III предпочитал называться государем и самодержцем - и слова русские, и смысл понятен, и в историю он вошёл как Первый Государь всея Руси. Из этого понятно, кто создал единое русское государство - Россию. Тем не менее, формально, он был великим князем, первым среди князей. По крайней мере, в начале.

- Когда он получил этот статус?

В 1462 году. А до этого, он несколько лет был великим князем - соправителем. Два года назад был юбилей - 550 лет от начала правления Ивана III - который мы тоже блистательно "не заметили". А, ведь это, по сути дела, - наша Декларация Независимости. Хотя она выразилась не на листе пергамента, а в поступке.

- То есть?

Иван III, став великим князем по смерти отца, не стал получать в Орде ярлык на великое княжение. Впервые со времен Батыя. И он имел на это право. В 1459 году в Кремле произошло знаменательное событие. Первый избранный русскими епископами независимо от Константинополя митрополит Иона пристроил к Успенскому собору придел Похвалы Богоматери. Это было сделано, чтобы отблагодарить Бога за победу сына и соправителя Василия II Тёмного молодого великого князя Ивана.

- Как и над кем была одержана победа?

Войска под предводительством 19-летнего Ивана вышли к Коломне и сдержали у Оки войско Большой Орды. Золотая Орда к тому времени распалась, но два из ханств - осколков - вышеупомянутая Большая Орда и Казанское ханство претендовали на власть над Северо - Восточной Русью. Их претензии основывались на том, что отец Ивана III - Василий II Тёмный платил дань их ханам. Должен сказать, что Иван III был очень талантливым полководцем, хотя, когда была возможность, старался решить дело миром. Именно поэтому его часто недооценивают в этом качестве. А между тем, в возглавляемых им лично военных кампаниях, он не потерпел ни одного поражения . Все поставленные им военные цели были достигнуты. Причем, что вообще уникально, своих побед он достиг практически при нулевых потерях. Китайцы считают, что самый лучший полководец тот, кто одержал победу без военных действий. При всей неброскости его действий как полководца бесспорным фактом является то, что при нём враги ни разу не прорвались к Москве, хотя они делали это в течении двух столетий до него и столетие после. Добиться этого было непросто. Ведь почти все 600 лет русской истории от Рюрика до начала правления Ивана III - это время постоянных междоусобиц и распрей.

- Иван III получил в наследство раздробленную Русь?

Да. До монгольского нашествия на Руси было около 20 княжеств и Новгородская республика. Именно поэтому татаро - монголы численностью от силы 50 тысяч легко поработили её. Иван III стал объединителем русских земель. С его правления начинается история Руси как единой страны - России.

Конечно, князья собирали земли и раньше, начиная с Даниила Московского. И Дмитрий Донской, и Иван Калита. И оба Василия. Но единого централизованного государства до Ивана III так и не возникло. Русь представляла собой несколько великих княжеств: Владимирское и Московское, Рязанское и Тверское, Псковская и Новгородская республики, Вятка, Пермь... Даже в его Владимирско - Московском княжестве в 1462 году, помимо великокняжеских земель, было пять уделов. Кроме того значительная часть русских земель оказались в составе Великого княжества Литовского и Русского (далее ВКЛ). Там правили Гедеминовичи.

Процесс разложения затронул также и Церковь. Поэтому путь к суверенитету занял у Ивана III почти три десятка лет и помимо отражения внешних угроз, сопровождался объединением под его властью большей части русских земель, и земель населенных другими народами, в единое государство. Прекрасно понимая, что Церковь, зависимая от захваченного турками Константинополя и патриарха-униата, руководствовавшегося сиюминутными интересами, ему не помощник в деле объдинения, а людям - не пример, он сделал нашу Церковь автокефальной.

- Как Иван III начинал свой путь?

Став в 1462 году по смерти Василия Тёмного единоличным великим князем Иван III впервые со времён Батыя не стал получать ярлык в Орде. Ведь в отличие от предков у него на счету была победа над татарами. Это был вызов, мятеж, наша Декларация Независимости. Ордынцы должны были силой доказать своё право на ВКМ. А Иван стал собирать земли, увеличивая свой домен, и отвечать ударом на удар после агрессий соседей.

В 1469 году после осады сдалась Казань - был заключён мир "по всей воле великого князя" - были освобождены русские пленные за сорок лет, получена контрибуция. Ханству запрещалось проводить враждебную Руси внешнюю политику. В историю эта кампания вошла под названием "Первая Казань" и считается, что с этой даты у нас появилось военное ведомство. Следует особо отметить, что русские в завоевательные походы не ходили . Это считалось грехом и нарушением христианских заповедей. Согласно представлениям людей того времени, а они все без исключения были людьми верующими, Бог дал землю народам. И посягать на чужую землю - значит посягать на Божью волю. Поэтому Казань не присоединили.

-А Новгород?

Два года спустя Ивану III пришлось воевать с Новгородом.

С 1136 года республика была фактически независимой от власти великих князей. Предпринимаемые периодически на протяжении трёх с лишним веков попытки подчинить республику успехов не имели.

И хотя в 1456 году новгородцы по Яжелбицкому договору отказались вести враждебную Москве внешнюю политику, формально признали великокняжескую власть, фактически всё осталось по прежнему.

Поводов к войне было несколько, от нарушения Яжелбицкого мира, до попытки пригласить в качестве служилого князя Михаила Олельковича из Литвы. Чашу терпения Ивана III переполнило желание отправить на поставление в сан новоизбранного новгородского архиепископа не в Москву, а в Литву к тамошнему, назначенному проживавшим в Риме константинопольским патриархом, митрополиту - униату. Это означало раскол русской митрополии.

Всему этому способствовал польский король и великий князь литовский Казимир IV . В 1449 году он заключил с Василием Тёмным мирный договор, по которому он обязался не вступаться в Новгород и Псков, а Василий в Тверь. Мир с Москвой развязывал руки королю для борьбы западными соседями и он его соблюдал.

Но допускать усиления Москвы и спокойно смотреть на набирающего мощь восточного соседа он не мог. Он предпочитал действовать чужими руками, подстрекая то татар, то новгородцев, обещая им свою помощь. Их судьба его не волновала. Он был хитрый и опытный правитель, и для него было важно, чтобы его восточные соседи ослабляли себя, истребляя друг друга.

- Он выискивал слабые звенья?

Не только искал, но и находил. В Новгороде это прявилось в разделении на две партии - "литовской" и "московской" . Само название говорит об их политическом выборе. "Литовскую" партию возглавляли так называемые "золотые пояса" - примерно три сотни самых богатых. Им принадлежала почти половина всех новгородских земель.

- Олигархи?

Да. Историки так их и называют. А "московскую" партию поддерживали подавляющее большинство новгородцев, которых "золотые пояса" просто достали. Последние полвека существования новгородской республики - прекрасная иллюстрация вырождения демократии в олигархию. Для получения нужного решения на вече голоса покупались, на дома и улицы политических противников устраивались наезды, несогласных иногда топили в Волхове.

- Как это похоже на то, что происходит сейчас на Украине!

Управы на беспредельщиков не было. Этим занимались сами посадники. И, получая сигналы от Казимира IV , они стали инициаторами событий 1471 года. Иван III ответил на вызов походом. Он выступал не только как защитник интересов своего государства, но и как защитник веры.

- Как Иван действовал в Новгороде?

Для новгородского войска все решилось в месте впадения в реку Шелонь речушки под характерным названием Дрянь. Итог битвы в известной поговорке: "Дело - дрянь!". Полководцы Ивана III одержали блистательную победу в последней битве между русскими землями. А после Шелонской битвы Иван III казнил четырех новгородских бояр - предводителей. Небывалый случай - по неписаным правилам средневековья, богатые и знатные пленные откупались. Но у них обнаружилось письмо к королю Казимиру. Ранее эти бояре присягали ИвануIII и целовали крест, а теперь предали.

- Но присоединение Новгорода заняло ещё несколько лет...

Да, но за это время Иван III отразил хана Большой Орды Ахмата. Это случилось летом 1472 года.

Ахмат за год до этого стал единоличным ханом Большой Орды. Иван III никому не платил дани. Помните, я рассказывал про нашу декларацию независимости? Ахмат пришёл чтобы силой принудить Ивана III к покорности. Войска Ивана не позволили ему переправиться через Оку. Ахмат ушел несолоно хлебавши. Его жертвой стал лишь небольшой приокский городок Алексин. Опять Бог помог Ивану одержать победу. А в ноябре Иван женился на племяннице двух последних византийских императоров Зое Палеолог.

- Расскажите о ней.

Это был второй брак Ивана III . Его первая жена Мария Борисовна Тверская была кем-то отравлена в 1467 года. От их брака остался сын Иван Молодой.

Зоя жила и воспитывалась при папском дворе, была униаткой и, с её помощью, венецианцы надеялись втянуть Ивана в войну с турками за "византийское приданое" Зои, а папа Римский надеялся склонить Русь к церковной унии с Римом. При этом он велел всем католическим странам беспрепятственно пропускать послов Ивана III.

Для Руси это был исторический шанс прорвать "железный занавес". Отрезанная от Европы Швецией, Ливонским Орденом, Литвой и Большой Ордой, постоянно отбиваясь от врагов Северо-Восточная Русь сильно отстала в развитии. На Западе её считали частью Орды. Но планам венецианцев и папы не суждено было сбыться. В Москве, первым делом, униатку Зою перекрестили в православие и женой Ивана она стала под именем Софья, а по Европе пошли многочисленные посольства с целью разведки, поисков союзников, вербовки специалистов в самых разных отраслях. Cамыми первыми послами были итальянцы и греки, но довольно скоро их сменили русские. Так в Москве в 1475 году оказался Аристотель Фиораванти - cтроитель нового Успенского собора, создатель Пушечного двора (Рособоронпрома того времени) и первый командующий российской артиллерией. И пока в Москве занимались строительством, в Новгороде в очередной раз творилось беззаконие. Обиженные новгородцы призвали Ивана III в качестве верховного судьи.

- Что это было за беззаконие?

Посадники занимались "наездами", произволом, и на них просто не существовало никакой управы. Судиться с посадниками в Новгороде - это было примерно то же самое, что москвичам судиться с нашим горячо любимым мэром несколько лет назад.

По просьбе новгородцев в 1476 году Иван III приехал в Новгород. Произошел знаменитый "Cуд на Городище", на котором он осудил посадников. Он имел право быть верховным судьёй в Новгороде. После этого православная церковь стала называть Ивана III "Государем всея Руси". Вереницы людей из Новгорода потянулись к нему в Москву с просьбой о суде. И он судит уже в Москве. В конце концов, новгородские послы назвали Ивана III государем. Но Иван осторожничает и присылает в Новгород своих послов с вопросом: " Какое государство вы хотите?"

- Вот прямо так?

Именно. Литовская партия в Новгороде, конечно, взбесилась...

- Вопреки воле большинства новгородцев?

Да. Из советской школьной программы принято считать, что древний Новгород - это образец демократии. А на самом деле в XV в., как я уже говорил, власть принадлежала тремстам "золотым поясам". Демократия без ограничений в виде сильной центральной власти, всегда вырождается в олигархию. Тех, кто хотел сближения с Москвой, было подавляющее большинство, но были и те, кто симпатизировал Литве. Историк Вернадский называл "литовскую" партию "партией белого хлеба".

- Почему?

Потому, что основная масса людей в Новгороде ела черный хлеб, который привозили с так называемой "низовой земли". А те, кто побогаче, ели белый. У нас же пшеница не выращивалась, преобладала рожь. Сторонники Москвы понимали, что в случае конфликта с Москвой, не будет поставок хлеба, и они обречены на голод. А "литовская" партия состояла из более богатых людей и была завязана на экспортно-импортные операции. Им было наплевать на отношения с Москвой, они от нее не зависели. Они подкупали на Вече горлопанов, чтобы те громче орали против Москвы. Могли погромы организовать. Попросить наемных людей камнями забить неугодных или прирезать.

- Напоминает сегодняшний Майдан. У олигархической "оппозиции" методы не меняются до сих пор?

По сравнению со средневековыми людьми, нынешние хуже. Ведь пятьсот лет назад никто в мире не подписывал Всеобщей декларации прав человека. Нравы были более грубыми. Тех, кто признал Ивана III государем, просто изрубили топорами сторонники пролитовской партии.

Реакция Ивана III была незамедлительной и жесткой. Он собрал войско и привел в Новгород. Причём так, как в составе войска были и татары, Иван запретил им грабить окрестности во время осады, что было обычным делом во время войны во все времена во всём мире. Во время осады новгородские бояре торговались и пытались выяснить, какого государства хочет сам Иван III . - "Хочу такого же государства, как на Москве". То есть единого. Бояре согласилиcь и предложили в качестве контрибуции церковные земли. Он взял часть земель у самых богатых монастырей, а боярские владения в результате не тронули. Монастыри в Новгороде принадлежали городским концам и были аналогами нынешних оффшоров. "Нельзя служить Богу и мамоне". Монастыри с небольшими земельными владениями Иван III не тронул.

- На том и договорились?

Был подписан договор о присоединении Новгорода к Москве. Весь город принёс присягу Ивану III. Но когда государь уехал, в Новгороде произошел мятеж...

Сам Иван никогда первым не нарушал соглашения, но в случае измены применял меры. Поэтому он с небольшим войском и пошел на Новгород вновь. Подступив к городу, объявил: "Кто невинен, я не трону, а виновных накажу". Город сдался, и Иван повел себя уже как государь с мятежниками.

- А именно?

Он повесил несколько десятков изменников, хотя, вообще, казнил крайне редко. Одно из прозвищ Ивана III было Правосуд и он, похоже, знал, где поставить запятую в хрестоматийной фразе "Казнить нельзя помиловать". За все годы его правления он казнил людей меньше, чем, например, Лоренцо

Медичи Великолепный - знаменитый гуманист и покровитель флорентийских художников во время подавления заговора Пацци. В честь присоединения Новгорода был освящен построенный Иваном III новый Успенский собор Московского Кремля - главный Храм России. Присоединение Новгорода стало "точкой невозврата" . С этого времени завоевание объединённого государства стало невозможным.

- Но мир в тот момент еще не наступил?

Нет. Пришла весть о том, что на Псков идут немцы, ордынский хан Ахмат готовит свой поход, а еще два его брата - князья Волоцкий и Углицкий - подняли мятеж. Ивану пришлось срочно отправлять часть войск из Новгорода на подмогу в разные стороны. Его братья отправили свои семьи в Литву и пошли в Новгород за подмогой. Но после подавления мятежа их туда не пустили. Они пришли во Псков, но там тоже решили не изменять Ивану. Тогда братья стали просто грабить окрестные земли. За всем этим чувствовалась рука западного кукловода.

- Почему они подняли мятеж?

Князь Лыко Оболенский неправедно судил в свою пользу, будучи наместником Ивана III в Великих Луках. Иван III присудил ему вернуть награбленное у народа. Но князь не подчинился, а убежал в удел брата Ивана князя Бориса Волоцкого. Бояре могли переходить к князьям по своей воле. Иван приказал арестовать Лыко, но Борис его не выдал. Однако, когда Иван был в Новгороде боярина захватили и силой привезли в Москву. Ведь по Правилам Святых апостолов, нельзя искать выгоду, бегая от суда. Это канонические правила и признавались как православными, так и католиками. Во всех христианских странах светское законодательство вытекало из церковного, и там где не хватало светских статей, пользовались этими правилами. Приведу самый известный пример. Английский король Иоанн Безземельный лишился сначала владений во Франции, а потом и в Англии за отказ явиться на суд пэров Франции. Это стало первопричиной появления Великой Хартии вольностей. Сейчас ведь тоже есть заочные приговоры, и бегают, в основном, на Запад.

- Словом, Иван III имел право арестовать Оболенского?

Несомненно. Но Борис Волоцкий и Андрей Углицкий подняли мятеж, обвиняя Ивана III и в аресте Оболенского, и в том, что он не поделился новгородской контрибуцией. Мол, со служилыми татарами рассчитался, а с братьями нет. Татарам он действительно выплатил все, помня свой запрет грабить русские земли. А братьям не заплатил, поскольку считал, что они и так награбили достаточно.

Но вернёмся в лето 1480-е. В это же время ливонцы напали на Псков. А тут еще король Казимир подстрекал Ахмата пойти на Москву, обещая помочь ему войском.

- Это и привело к знаменитому Стоянию на Угре?

Да. На складывающуюся антирусскую коалицию у Ивана III был свой ответ, была попытка вовлечь в нее Стефана Молдавского, будущего свояка, который " слил " Казимиру IV информацию о том, что на него скоро нападут турки, поэтому он, в основном, был занят подготовкой к обороне Польши и Ахмату не помогал. А к мятежным братьям послали переговорщиков. Но главным достижением российских дипломатов стал союз с крымским ханом Менгли - Гиреем, который совершил набег на южные рубежи ВКЛ.

- Как проходило стояние?

Иван III выставил заслон у Коломны. Ахмат увидел, что все перекрыто, и пошел на запад к Угре. Угру было перейти проще, чем Оку. К тому же туда должны были подойти войска короля. Сначала шли жестокие бои на переправах. Нашими войсками командовал сын Ивана Третьего великий князь - соправитель Иван Молодой, и брат Андрей Вологодский. Татары поняли, что быстрого форсирования не получится. Хан ждал помощи от польского короля, но тот был связан турецкой угрозой и набегом крымчан. На случай внезапного прорыва татар и для оперативного управления растянутым фронтом Иван расположил свою ставку не на передовой, а чуть поодаль. С ним был небольшой резервный отряд.

- Ивана упрекали за выжидательную тактику.

Которая между тем себя вполне оправдала и позволила достичь победы наименьшей кровью. Но вначале все думали, что Иван боится. Вассиан Рыло написал Ивану письмо, где называет его "Богом избранным царем, подобным Константину Великому" и призывает Ивана не бояться и переходить в атаку. Но

Иван понимал, что в реке атакующие несут большие потери. К тому же сзади могут напасть братья и другие враги. И он играл с противником как матёрый лев со сворой гиен. Гиены были и спереди, и сзади, с ними велись переговоры - и с ханом, и с мятежными братьями. И ещё он ждал. Ждал результата заранее предпринятых шагов. Ведь это сейчас мы обо всём узнаём за считанные минуты, а тогда самым быстрым видом связи была голубиная почта, если, конечно, " почтальона" не сбивали меткой стрелой.

- Иван тянул время, потому что оно работало на него?

Да. Татарские лошади уже съели весь корм в округе, воины - все припасы. Обещанной Казимиром помощи нет. Ахмат начинает волноваться. Он требует Ивана к себе, но не получает ответа... В это время пришла весть, что посланный Иваном III речной десант взял ордынскую столицу - Сарай, а братья прекратили мятеж и пришли на Угру. Наконец, татары поняли, что попали в ловушку и стали уходить. Войска Ивана гнали их километров сто. Но и после этого Иван не ушел, а продолжал стояние почти до Рождества - для подстраховки. У нас думают, что два войска стояли, разделенные Угрой и ничего не делали. Это не так, были и многодневные бои. Это был наш "Фермопильский проход". Тоже были полчища врагов и предатели, но в отличие от первого, он был шириной не два десятка метров. Линия обороны на Угре составляла около 60 километров и, в отличие от греков мы победили.

- В итоге Иван III отстоял суверенитет Руси.

Причем это была первая длительная многодневная операция с участием международной дипломатии, завершившаяся бескровной победой. Татары вернулись ни с чем, хан Ахмат потерял авторитет, от него отвернулись многие верные воины. Он растерял силы и был убит ногайским ханом. Так кончилось то, что в XVI в. летописцы назвали игом. Россия, наконец, стала независимой. С этого момента, как поётся в нашем гимне "Отечество наше свободное ", стало по настоящему свободным. После "Великого Стояния на Угре " всем стало ясно, что иго закончилось. Церковь называла Ивана III "Богом избранным царём", а литовский посол в России Михалон Литвин написал по возвращении из Москвы, что русские считают Ивана III cвятым за освобождение от ига . В честь победы на Угре Иван III в 1482 году построил первый каменный храм в Сретенском монастыре, а митрополит Геронтий установил праздновать 23 июня(6 июля) День Сретения Владимирской иконы Божией Матери в честь чудесного спасения Москвы от нашествия татар. Этот день считается

нашим средневековым Днём Независимости.

Дальнейший путь к утверждению нашего суверенитета пролегал через Казанское ханство. Договор 1469 года после "Первой Казани" часто нарушался казанцами. Но в Казани, как и в Новгороде, большинство людей было за мир с Москвой. Войны хотели ордынцы-кочевники. Они обогащались в результате грабежей и продажи пленных в рабство после внезапных набегов. А страдали за это оседлые татары, ведь принцип "око за око" никто не отменял. В ответ на набеги следовали карательный походы, во время которых жертвами становились те, кто не успевал убежать. Такова была неумолимая обыденность средневековья. Новый хан стал притеснять казанцев и они, будучи недовольны своим ханом, а его брат воспитывался в Москве, попросили дать его в качестве нового правителя. Иван III пообещал им это, но только на условиях, что их новый хан принесет присягу Москве. Присяга была дана и русские войска под командованием князя Холмского в 1487 году осадили Казань и она сдалась. Так Казанское ханство стало вассалом России, а в титуле Ивана III добавилось "великий князь Болгарский".

- Какую внутреннюю политику проводил Иван?

Он раздавал земли в поместья, то есть формировал средний класс - дворян как основную служилую опору государства. Ведь средневековый средний класс - дворянство, купечество, ремесленники, Церковь.

- Когда Иван Третий обосновал свой статус властью, полученной от Бога, это было в духе времени?

Абсолютно. В Средние века люди сильно бы удивились, если бы им сказали, что власть должна исходить от народа. Вот, например, Фридрих Барбаросса. Его избрали немецким королем, он должен был идти в Рим и там по традиции короноваться у папы Римского, чтобы стать императором Священной Римской империи. Но в Риме случилось восстание, папу изгнали, а Барбароссе предложили стать императором от Сената. Но он ответил, что шел не за тем, чтобы получить власть от переменчивой в желаниях толпы, но как принц,пришедший за наследством отцов, и готов добиваться этого силой оружия. Он вернул папу, потому что власть нужна была только от Бога. Бог сотворил мир и определил порядок вещей, остальное - нонсенс. Иван III тоже считал, что одержал победы с Божьей помощью и что это свидетельство того, что его власть от Бога. Эта мысль неоднократно повторялось также в соборных посланиях.

- Где лучше всего выражена суть национального строительства при Иване Третьем?

На эту тему вообще до сих пор сказано очень мало, этого явно недостаточно. Придется восполнять пробелы. Это серьезная работа для историков, тема для текстологических исследований. Ведь документы того времени сохранились. Их надо изучать. Вот, например, "Лаодикийское послание", которое приписывают Федору Курицыну.

- Что это такое?

Послание отсылает к Лаодикийской Церкви, к которой обращается Христос в Апокалипсисе. Это Церковь последних времен. Во времена Ивана III тоже ждали конца Света, отсюда и отсылка. Курицын интеллектуал и книжник. Он знал текст "Откровения", знал пороки современников. Подпись послания расшифрована, но по поводу содержания документа до сих пор возникают споры. Посмотрите:

Душа самовластна, ограда ее - вера.

Вера - наставление, устанавливается пророком.

Пророк - старейшина, направляется чудотворением.

Чудотворения дар поддерживается мудростью.

Мудрость - сила, фарисейство - образ жизни.

Пророк ему наука, наука преблаженная.

Ею приходим к страху Божьему.

Страх Божий - начало добродетели.

Им вооружается душа <...>.

- Непростой текст...

Главный вопрос вот какой. Какой пророк упомянут в тексте? Ведь библейские аналогии использовались для того, чтобы объяснить современность. Предлагаю свою версию. Кто объединил 12 колен израилевых в один народ, сорок лет вел его по пустыне, кто вывел его из египетского плена, победил "Золотого Тельца" ?

- Моисей?

Конечно. Моисей привел свой народ в Землю Обетованную, через него Бог дал людям Закон. Ну, а теперь только факты из нашей истории: кто правил около сорока лет, кто победил "Золотого тельца" - Новгород, объединил русские и не только земли в единое государство, а людей, их населявших в единый народ и "привёл" его в Святую землю - в Святую Русь - Россию, единственное на свете независимое православное государство? Кто стал оплотом православия? Кто воплотил в жизнь мечту Св. Сергия Радонежского о свободной Руси? Кто издал единое светское законодательство - Судебник и дал нравственный завет об отношении к Отечеству, как к Святой земле ? Наконец, имя "Моисей" переводится как "Спасенный из воды", поскольку дочь фараона нашла его плывущим в корзине в Ниле. В нашей истории жизнь только одного правителя соответствует ответам на эти вопросы. Вплоть до связи с значением имени. Шестилетнего Ивана, когда он был в плену у Шемяки, согласно летописи, хотели зашить в шкуру и утопить в Волге. Если Иван III пророк, дальше - он устанавливает веру посредством мудрости. И Иван III сделал нашу Церковь автокефальной, запретив принимать митрополитов-униатов из Константинополя.

- А "фарисейство?

А фарисейство - образ жизни" - это Курицын пишет про себя. Он - дипломат и шеф разведки. Ему приходилось притворяться, фарисействовать ради защиты своей страны, вырабатывать "наш ответ Казимиру". И его деятельность спасла множество жизней. Кстати, древние фарисеи считали, что Бог дал людям закон для спасения, а не чтобы они погибли, слепо соблюдая его. А главное чудо - это суверенная Россия. На территории государства, оставленного Иваном Великим потомкам, ныне располагаются примерно половина субъектов федерации, объединённый Иваном Великим русский народ, самостоятельная Русская Православная церковь.

Москва стала вторым Константинополем (Третьим Римом) и преемницей Византии не благодаря второму браку Ивана III, как у нас часто пишут в прессе. Никакими наследственными правами на Византию Софья Палеолог не обладала. Её брат Андрей ездил по Европе, предлагая права на ромейскую корону и преуспел в этом, продав её дважды. Сам Константинополь и его епископ (патриарх) приравнивались к Риму и римскому епископу (папе) как " место пребывания царя и синклита".

Обретя независимость, православная Россия становилась на место погибшей Византии. В этом видели проявление Божьей воли. Византийцы получили по грехам своим, за унию с Римом, и, наоборот, Россия и Иван Великий были вознаграждены Богом за служение. Любое другое толкование означает непонимание истории. На Руси благодаря Ивану Великому сформировалась национально-религиозная идея. Также Ивана можно сравнивать с царём Соломоном.

- Почему?

Во-первых, он имел прозвище "Правосуд", был настоящим и справедливым судьёй, как Соломон для народа Израиля.

Во-вторых, Иван III тоже построил Храм. Главный Храм России - Успенский Собор московского Кремля, построенный по образцу владимирского. Когда будете там, обратите внимание на иконостас.

- Расскажите об этом.

Там сейчас находится более поздний его вариант 17 века, прежние сгорели, но он сохранил подобие древнего. Самый первый иконостас, был заказан Дионисию ростовским архиепископом Вассианом в честь "Стояния на Угре." От него остался небольшой фрагмент "Сорок мучеников севастийских" . Он воспевает стойкость русских людей и призывает быть заодно и стоять до конца. Иконостас пятиярусный. В верхнем праотеческом ряду по центру - неканоническая новозаветная Троица "Отечество". Неканоническая потому, что Бога Отца нельзя было изображать, ведь Его никто не видел. Наши иконописцы обошли этот запрет. В Евангелии от Иоанна, когда Христа спрашивают, как выглядит Отец, Он отвечает: "Кто видел Сына, тот видел Отца Моего". Они изобразили Бога Отца, как состарившегося Христа, на коленях у которого сидит Христос - отрок и в руках держит сферу с голубем, символом Святого Духа. Весь иконостас это картина мира от Сотворения до Страшного суда. Этот образ мироздания. Споры о том, соответствует ли "Отечество" канонам безсмысленны. Для наших предков было очевидным "Отечество" представляло собой и Троицу, и заповедь "Чти отца и матерь своих". Им было понятно, что связь Отца с Сыном осуществляется Словом или Духом. Это, может и наивно, зато идёт от души. Души народа. Это и ответ иноземцам, выраженный в формуле "Наш государь получил власть от Бога через своих прародителей"..., и то, что отношение к своему Отечеству как к общему дому и Святой Земле было Божьим Словом, переданным словами Ивана Великого "Русская земля - моё Отечество". Иконостас Успенского Собора является картиной Русского мира и основывается на этом Слове.

- А кто считался русским?

Русским независимо от вероисповедания и национальности считался тот, кто принимал идею Отечества, и, не на словах, а на деле доказывал это.

Представьте, вы находитесь во время службы в Успенском соборе. Все, и сидящий на царском месте, и на митрополичьем, и простые люди смотрят на воскресшего Христа-Вседержителя и Бога-Отца, Творца неба и земли.

- Что это значит?

Это значит, те, кто смотрит - будь то царь или митрополит - должны покаяться, попросить прощения за свои грехи, прославить Бога, попросить о помощи и служить Ему. Рядом с государем стояли самые обычные люди. Все они вместе с царем во главе равны перед Богом, все рабы Божьи. Иностранцы не могли понять этого. Отсюда миф о рабской психологии русских.

Власть от Бога, но со всех спрашивается по-разному, ведь у всех разные обязанности. Царь должен защищать и заботиться о своём народе, праведно судить, приумножать и созидать свою страну, защищать веру. Митрополит должен защищать веру, заботиться о душах паствы. У бояр, все как у царя, но зона ответственности меньше. В семье отец должен заботиться о жене и детях, как пастырь - и о душах, и о телах. У матери свои обязанности. Это никакая не "вертикаль власти", а именно разделение обязанностей. Это скорее пирамида, на верху которой Бог, под ним царь и так далее. А общее - служение Отечеству - передается по наследству и скрепляется всё православной верой. Вот вам и национальная идея и отличие нашей Церкви от других православных церквей . Это архетип нашего государства. Вот коммунисты выкинули Бога из этой модели русского мира, попытались заменить его сознательностью - и все разрушилось. Между тем, в "Лаодикийском послании" Курицына сказано: "Страх Божий - начало добродетели".

Правда ли, что Курицын был еретиком? Церковного приговора в отношении Фёдора Курицына не было и поэтому на обвинении его в ереси можно поставить точку. Были слухи. Я уже говорил, что Курицын был нашим первым шефом разведки. Эта часть его деятельности была тайной для окружающих. Среди его агентуры в Литве были евреи. Евреи - врачи и купцы были вхожи во все правящие дома Запада и Востока. Через них он получал информацию. Опуская подробности скажу, что из - за этого его имя связано с ересью. В чем заключалась ересь, неизвестно. Проведённое новгородским архиепископом Геннадием следствие выявило

нескольких человек. Один из них под пыткой назвал имя Курицына. Геннадий написал митрополиту Зосиме, что после возвращения посольства Курицына из Венгрии, в Москве появился еретический кружок под его руководством. Эту версию любят повторять. К обвинениям в ереси относились крайне серьёзно во всём средневековом мире. За это преступление полагалась смертная казнь, отменить приговор не мог никто.

- Например?

Самые известные всем случаи - Ян Гус и Жанна д"Арк. Доказательств, представленных Собору в 1490 году для обвинения в ереси не хватило. Что касается Курицына, то занятый заботой о спасении своей паствы архиепископ не связал начало пограничной войны с Литвой за возвращение русских земель с возвращением Курицына из Венгрии, с которой он заключил договор о союзе против Казимира IV, и Турции где, будучи в плену, он договорился с визирем о дипотношениях.

К этому времени относится появление нашей секретной службы, которую возглавил Федор Курицын. Образованный им кружок стал первой в России школой для подготовки дипломатов и разведчиков.

По Правилам Cвятых Апостолов показания одного свидетеля недостаточно для осуждения. Поэтому на Соборе 1490 года Иван III и, по-видимому, посвящённый в суть тайной деятельности Курицына, митрополит Зосима не допустили суда над ним и защитили нашу, делающую первые шаги, разведку. Они прекрасно понимали кто за этим стоит, втёмную используя неискушённых иерархов, радеющих о своей пастве. Это, а также то, что митрополит-нестяжатель позволил Ивану III изъять часть церковных земель в Новгородской епархии, его поддержка в осуществлении Иваном III противопожарных мер в Москве, послужила причиной для упрёков митрополита в нерадении о Церкви. Зосима оставил митрополию и удалился в Кирилло - Белозерский монастырь, где вскоре начали строить каменный собор. Такова была цена борьбы за воссоединение русских земель. Так ковался" наш ответ Казимиру", начиналась "Большая игра" нашей разведки с Западом. Одной из первых жертв этой игры стал митрополит Зосима. Но такова цена суверенитета. Даже сейчас любители "жареных слухов" повторяют обвинения в его адрес.

Ряд приграничных русских княжеств перешли из Литвы в Россию, и пограничная война шла настолько успешно, что новый великий князь литовский Александр запросил мира и посватался за дочь Ивана III. По мирному договору Литва признала Ивана III Государем всея Руси. Это давало право Ивану Великому защищать русских в Литве и когда там начались притеснения православия он,по просьбе русских князей ВКЛ, начал войну за защиту веры и вернул примерно треть русских земель, ранее захваченных ВКЛ.

- Давайте подведем итог.

Давайте. Иван Третий - Государь Всея Руси, этот титул был выбит на двух мраморных плитах, установленных на Спасской башне. Снаружи - на латыни для входящих в Кремль. Он Dominator - Правитель, Господарь, Властелин. Он получил Великое княжество Московское, а оставил Россию, с границами от Смоленска до Иртыша и Оби, от Арктики до Харькова. При Иване Россия становится суверенным государством. И притом европейским. Ведь европеизм есть самоопределение христианской нации, а Иван Великий как раз дает стране и народу национальную идею, которая одновременно является религиозной идей и принципом общественного устроения. Незадолго до смерти Иван Великий приказал разобрать Архангельский собор и церковь Иоанна Лествичника "под колоколы", и возвести новые. Но результата, завершившего ансамбль Соборной площади он не увидел. Он, как и все великие князья и цари, правившие до Петра I, лежит в построенном им Архангельском соборе. Со свода центрального купола на них смотрит "Отечество". А над его Кремлём царит колокольня Ивана Великого.

Перемирие 1503 г.- крупнейший успех внешней политики Русского государства. Впервые было положено начало широкомасштабному освобождению русских земель. Принцип единства Руси, преемственности от киевских князей начал обретать свое материальное воплощение. Впервые была одержана настоящая, большая победа на Западе - над сильным врагом, над крупной европейской державой, еще недавно безнаказанно захватывавшей русские земли и угрожавшей самой Москве.

Заря нового, шестнадцатого века озарила славу русского оружия и успехи обновленного государства. Триумф на Ведроше, победа под Мстиславлем, освобождение Северской земли... Торжество стратегии и дипломатии, военного и государственного строительства великого князя Ивана Васильевича - итог его политики за долгие десятилетия.

Наступило лето 1503 г. В Москве состоялся церковный собор. Сохранились его постановления о невзимании платы («мзды») за поставление в священники и о лишении вдовых попов права церковного служения. Решено также запретить проживание монахов и монахинь в одном и том же монастыре. Собор 1503 г., без сомнения, занимался весьма важными вопросами, связанными с внутренним устройством русской церкви. Но еще важнее был вопрос о церковных землях. Сохранился «Соборный доклад» по этому вопросу, направленный великому князю митрополитом Симоном (по мнению исследователей, выписка из подлинного протокола собора), сохранилось и несколько публицистических произведений современников на эту тему. Особое значение имеет «Слово иное»- памятник, сравнительно недавно введенный в научный оборот советским исследователем Ю. К. Бегуновым. Эти источники в своей совокупности позволяют в общих чертах реконструировать события, связанные с обсуждением на соборе вопроса о церковном землевладении.

На рассмотрение собора великий князь предложил проект коренной реформы: «У митрополита и у всех владык и у всех монастырей села поимати и вся к своим соединити». Это означало секуляризацию основных категорий церковных земель - передачу их в ведение государственной власти. Взамен великий князь предлагал «...митрополита же и владык и всех монастырей из своея казны издоволити и хлебом изоброчити из своих житниц». Лишенные собственных земель, иерархи и монастыри должны были получать ругу - своего рода государственное жалование. Фео­дальная церковь лишалась всякой экономической са­мостоятельности и ставилась под полный контроль го­сударственной власти.

Не удивительно, что проект реформы вызвал оже­сточенную полемику, в которую оказались втянуты и сыновья великого князя. По свидетельству «Слова иного», процесс секуляризации поддержали наследник Василий и третий сын великого князя Дмитрий. Вто­рой сын, Юрий Иванович, видимо, не одобрял реформу. За секуляризацию высказались дьяки введенные - руководители государственных ведомств. Из церковных деятелей на стороне реформы были Нил Сорский и епископы - тверской Вассиан и коломенский Никон. Против секуляризации выступили митрополит Симон (несмотря на свой постоянный страх пред великим князем), архиепископ новгородский Геннадий, епископ суздальский Нифонт, а также игумен Троицкого Сергиева монастыря Серапион. Идейным вдохновителем оппозиции реформе был Иосиф, игумен Волоколамского монастыря 17 .

Полемика на соборе закончилась победой Иосифа и его сторонников, т. е. большинства иерархов. Ссы­лаясь на церковные постановления и исторические прецеденты, собор в своем ответе великому князю решительно подчеркнул незыблемость положения о неприкосновенности церковных имуществ: «...не продаема, не отдаема, ни емлема няким никогда ж в веки века, и нерушима быта».

Не исключено, что исход прений был в окончатель­ном счете связан с чисто случайным, но фундамен­тально важным фактом. По сообщению Никоновской летописи (более поздней, но хорошо информирован­ной), «того же лета (1503 г.- Ю. А.) месяца июля в 28 день... князь великий Иван Васильевич всеа Руся начат изнемогати». Болезнь, видимо, была внезапной (о чем свидетельствует точная дата) и очень серьезной (иначе о ней бы не написал летописец). Степенная Книга уточняет: великий князь «и ногама своима едва ходити можаше, подержим от неких». Значит, Иван Васильевич потерял возможность само­стоятельно передвигаться - скорее всего, его постиг удар (по теперешней терминологии - инсульт) 18 .

Автор «Слова иного» прямо связывает внезапную болезнь великого князя с борьбой за монастырские земли. По его словам, в очередном конфликте между монахами и черными крестьянами по поводу земель в селе Илемне великий князь встал на сторону крестьян и велел оштрафовать троицких старцев. Бо­лее того, Иван Васильевич повелел властям Троицкого монастыря предъявить все грамоты на монастырские вотчины. Несомненно, речь шла о пересмотре вла­дельческих прав крупнейшего на Руси церковного землевладельца. В ответ на это игумен Серапион под­готовил эффектное зрелище - он велел к великому князю «з грамотами быти старым старцем, которые и с келей не исходят». Дряхлые отшельники тронулись в путь на колесницах, а кто и на носилках... Но в ту же ночь у великого князя отнялись рука, нога и глаз. Он был наказан за свое «святотатство»...

Легенда - одна из форм отражения реальной дей­ствительности. Несмотря на легендарную окраску, рас­сказ «Слова иного» правдоподобен.

Внезапное заболевание Ивана Васильевича и бур­ные прения о церковных землях совпали по времени. Болезнь главы государства могла способствовать победе клерикальной оппозиции на соборе.

Только через двести лет, при Петре Великом, была осуществлена аналогичная реформа, но лишь в 60-е гг. XVIII в. проект секуляризации был действительно проведен в жизнь.

Трудно сказать, как сложились бы дела на Руси, если бы секуляризацию удалось осуществить в начале XVI в. В странах Западной Европы секуляризация первой половины XVI в. была тесно связана с Рефор­мацией и носила объективно прогрессивный характер - она способствовала развитию буржуазных отношений. Во всяком случае, можно предполагать, что на Руси секуляризация привела бы к усилению государствен­ной власти и светских тенденций в культуре и идеоло­гии. Но проект секуляризации не был принят собором. Это означало победу консервативной клерикальной оппозиции и имело далеко идущие последствия.

Великий князь Иван Васильевич потерпел полити­ческое поражение - первый и последний раз в жизни. Поражение на соборе и по крайней мере частичная утрата дееспособности вследствие тяжелой, неизлечи­мой болезни знаменовало конец реального правления первого государя всея Руси.

«Путь бо сей краток есть, им же течем. Дым есть житие сие»,- учил мудрый Нил Сорский. Жизнь шла к концу.

21 сентября Иван Васильевич «с сыном своим, великим князем Василием и с прочими детьми» выехал из Москвы в дальний путь. Они объезжали монастыри. Побывали они и у Троицы в Сергиеве монастыре, и в Переяславле, и в Ростове, и в Ярославле, «всюду мо­литвы простирая». Только 9 ноября великокняжеский поезд вернулся в Москву. Иван Васильевич никогда не отличался демонстративной, показной набожностью, а монастырских старцев определенно недолюбливал. Резкое изменение настроения и поведения - косвенное свидетельство тяжелой болезни 19 .

Как когда-то слепой отец, Иван Васильевич нуж­дался теперь в реальном соправителе. Власть усколь­зала из рук. Великий князь временами еще принимал участие в делах. 18 апреля 1505 г. «по его слову» белозерский писец В. Г. Наумов судил суд о тамошних землях. Это последнее упоминание имени Ивана III в судебных актах 20 . Великого князя продолжало ин­тересовать каменное строительство, особенно в его любимом московском Кремле. Летописец сообщает о его распоряжениях по этому поводу. Последнее - 21 мая 1505 г. В этот день Иван Васильевич велел разобрать старый Архангельский собор и церковь Иоанна Лествичника «под колоколы» и заложить новые храмы.

Не терял он пз вида по мере возможности и другое свое любимое детище - посольскую службу. 27 фев­раля 1505 г. датируются последние известные вам слова Ивана Васильевича. Обращаясь к послам Менгли-Гирея, «князь великий большой» велел передать хану: «...чтобы и меня для учинил так, при мне бы сына моего Василья учинил себе прямым другом и братом, да и грамоту бы ему свою шертную дал, а мои бы то очи видели. Зане же царь ведает сам, что всякой отец живет сыну...» 21

В декабре 1504 г. запылали костры: «сожгоша в клетке диака Волка Курицына, да Митю Коноплева, да Ивашка Максимова, декабря 27. А Некрасу Руковову повелеша язык урезати и в Новгороде Великом сожгоша его». Сожжены были архимандрит Кассиан и его брат, и «иных многих еретиков сожгоша». Первый раз (и едва ли не последний) на Руси было совершено аутодафе, излюбленный католической церковью бес­кровный и радикальный метод борьбы с еретиками 22 .

Кто был инициатором этого «гуманного» распоря­жения? По сообщению летописца, это «князь великий Иван Васильевич и князь великий Василий Иванович всея Руси со отцем с своим с Симоном митрополитом и с епископы, и с всем собором обыскоша еретиков, повелеша их лихих смертною казнию казнити». На Руси теперь два великих князя. Кто из них сказал решающее слово? Так или иначе, декабрьские кост­ры - прямое, неизбежное следствие победы клерикаль­ной оппозиции на соборе 1503 г., тех сдвигов в по­литическом климате страны, которые были вызваны неудачей проекта секуляризации и тяжелой болезнью великого князя Ивана Васильевича.

Далеко ушел новый собор от мягкой политики 1490 г.... Сила, спасшая тогда жизнь еретиков, теперь исчезла. Сожжен Иван Волк Курицын - сотрудник посольского ведомства, брат Федора Курицына, факти­ческого руководителя этого ведомства на протяжении многих лет (последний раз упоминался в 1500 г.). В зловещем пламени зимних костров просвечивали контуры новой эпохи. Кончалось время Ивана Ва­сильевича, начиналось время Василия Ивановича.

«Всякой отец живет сыну...». Духовная грамота первого государя всея Руси сохранилась только в спис­ке, хотя и близком по времени к подлиннику. Духов­ная была составлена в первые месяцы болезпи вели­кого князя - в июне 1504 г. она была уже действую­щим документом, знаменуя отход от дел ее составителя 23 .

Как отец и дед, прадед и прапрадед, Иван Ва­сильевич «при своем животе, в своем смысле» дает «ряд своим сыном». Юрий, Дмитрий, Семен, Андрей приказываются своему «брату старейшему» - они должны держать его «вместо своего отца» и слушать его «во всем». Правда, и Василий должен держать «свою братью молодшуго... во чти, без обиды». Васи­Лий - великий князь. Впервые за всю историю дома Калитичей он получает Москву целиком, без всякого деления на трети, «с волостьми, и с путми, и з станы, и з сели, и з дворы городцкими со всеми, и з слобо­дами, и с тамгою...». Он единоличный повелитель сто­лицы. Только он здесь держит постоянных наместни­ков - большого и на бывшей «трети» серпуховских князей.

В непосредственное управление нового великого князя переходят почти все города и земли великого княжения Московского. Он получает великое княжение Тверское и великое княжение Новгородское, до самого океана, «Вятскую землю всю» и «всю землю Псков­скую», часть Рязанской земли - жребий в Переяславле Рязанском, в городе и на посаде, и Старую Рязань, и Перевитск.

Что же получают другие братья? Раз в несколько лет - право на часть московских доходов. Каждому из них новый великий князь ежегодно выплачивает по сто рублей. Каждому из них отводится по несколько дворов в Кремле и по паре подмосковных сел. Полу­чают они и земли в других местах. Юрий - Дмитров, Звенигород, Кашин, Рузу, Брянск и Серпейск. Дмит­рий - Углич, Хлепень, Зубцов, Мезецк и Опаков. Семен - Бежецкой Верх, Калугу, Козельск. Андрей - Верею, Вышгород, Любутск и Старицу.

Итак вновь появились княжества. Но как они не похожи на старые уделы...

Уделы новой формации разбросаны по лицу всей Русской земли. Они состоят из городов, городков, во­лостей и сел, там и сям вкрапленных в государствен­ную территорию на большом расстоянии друг от друга. Они нигде не образуют сомкнутых, сколько-нибудь связанных между собой территориальных комплексов.

Новые князья «опричь того... ни во что не всту­паются»- мысль о возможности какого бы то ни было «передела» отвергается с самого начала. Князья «по своим уделом...денег делати не велят, а деньги велит делати сын мой Василий... как было при мне»,- ус­танавливает завещатель.

В своих городских дворах в Москве и подмосковных селах князья «торгов не держат, ни житом не велят торговати, ни лавок не ставят, ни гостей с товаром иноземцев, и из Московские земли, и из своих уделов, в своих дворех не велят ставити»: вся торговля в Моск­ве ведется только на гостиных дворах, как было при самом Иване Васильевиче, а все торговые пошлины идут в казну великого князя. Князьям можно торго­вать только мелким «съестным товаром»- при условии выплаты полавочной пошлины.