«Мне ни к чему одические рати…» А. Ахматова

«Мне ни к чему одические рати…» Анна Ахматова

Мне ни к чему одические рати
И прелесть элегических затей.
По мне, в стихах все быть должно некстати,
Не так, как у людей.

Когда б вы знали, из какого сора
Растут стихи, не ведая стыда,
Как желтый одуванчик у забора,
Как лопухи и лебеда.

Сердитый окрик, дегтя запах свежий,
Таинственная плесень на стене…
И стих уже звучит, задорен, нежен,
На радость вам и мне.

Анализ стихотворения Ахматовой «Мне ни к чему одические рати…»

У каждого поэта в жизни наступает тот период, когда он начинает задумываться о собственном творчестве, переосмысливать его и искать ответ на один-единственный вопрос: для чего и кому все это нужно? Анна Ахматова в этом отношении не является исключением, и примером тому служит цикл из 10 произведений, объединенных общим названием «Тайны ремесла».

Стихи, вошедшие в него, были созданы в период с 1936 по 1960 годы. Среди них есть посвящение , обращение к капризной Музе и к не менее капризному читателю. Особняком в цикле стоит стихотворение «Мне ни к чему одические рати…», в котором поэтесса рассказывает о своих принципах при работе над произведениями.

Анна Ахматова подчеркивает, что в своем творчестве весьма далека от общепринятых канонов, хотя на самом деле это далеко не так. Тем не менее, автор утверждает, что ей чужды оды и элегии, высокопарный стиль, размеренность и изящество. «По мне, в стихах все быть должно некстати, не так, как у людей», — отмечает Анна Ахматова. Это – ее принципиальная позиция, которая основана на желании выделиться из толпы и доказать, что существует женская поэзия, которая может быть чувственной, остроумной, лишенной штампов и заезженных речевых оборотов.

Еще одним важным моментом поэтесса считает мотивы, которые побуждают ее к творчеству. Ей не нужно создавать какую-то особую обстановку, чтобы писать стихи. Они, по утверждению поэтессы, растут из сора, «не ведая стыда». Это означает, что любая мелочь, упущенная из виду матерым и признанным автором. Может стать поводом для того, чтобы из-под пера Ахматовой появился на свет маленький шедевр. Сама поэтесса нисколько этого не смущается, а, наоборот, подчеркивает, что ее стихи чем-то походи на сорняки – одуванчик, лопухи и лебеду.

Таинство рождения нового произведения Ахматова тщательно скрывает от читателей , считая, что посвящать кого бы то ни было в этот процесс попросту не имеет права. Однако она умелыми штрихами обрисовывает обстановку, в которой привыкла работать – «сердитый окрик», дегтя запах свежий, таинственная плесень на стене…». Этот мир привычен и понятен Ахматовой, но он не имеет ничего общего с тем, чем наполнены ее стихи. Они – отображение ее внутренней жизни, богатой и насыщенной, которая, безусловно, тесно связана с повседневностью. Но серость будней очень редко проникает в этот таинственный мир, где «стих уже звучит, задорен, нежен на радость вам и мне».

Сочинение

Творчество А. Ахматовой – уникальное явление в русской поэзии. И хотя история знала немало поэтесс и до Ахматовой, но только ей удалось стать голосом своей эпохи, а затем перешагнуть через все временные рубежи. Лаконичные и внешне простые, ахматовские стихи предельно насыщены поэтической мыслью и отличаются глубиной и силой чувства. После первой же книжки стихов Ахматова стала восприниматься как гениальный художник женской любви во всех ее проявлениях. Позднее в ее лирике зазвучали и другие традиционные темы и мотивы русской поэзии, и зазвучали они во многом тоже традиционно, поскольку истоки творчества Ахматовой – в классической русской литературе, и прежде всего в творчестве Державина и Некрасова, Пушкина и Лермонтова. Как и всякий поэт, А. Ахматова не редко обращается к теме поэтического ремесла. Однако, несмотря на очевидную в ее стихах перекличку с классической поэзией, взгляд поэтессы во многом оригинален. Рассмотрим в этой связи стихотворение А. Ахматовой «Мне ни к чему одические рати...»
Это небольшое стихотворение написано в 1940 году и входит в цикл под названием «Тайны ремесла», создававшийся на протяжении нескольких лет. Первая же строфа придает поэтическому повествованию интонацию искренности. Признание лирической героини звучит весьма субъективно: «Мне ни к чему...», «по мне...» Вообще первая строфа побуждает нас к размышлению, особенно ее последние две строчки:
По мне, в стихах все быть должно некстати,
Не так, как у людей.
«Некстати» – это значит «не вовремя», «не в подходящий момент». Другими словами, стихи, по мысли автора, должны удивлять нас неожиданностью, свежестью мысли.
А потом мы как будто «слышим» что-то похожее на вздох лирической героини:
Когда б вы знали, из какого сора
Растут стихи, не ведая стыда...
Трудно однозначно сказать, что здесь метафорически употреблено «сору». Мысли поэта, жизненные впечатления, а может быть, сама жизнь? однако более нас завораживает строчка: «Растут стихи, не ведая стыда …» В ней и одушевленность поэтического творения и некая независимость процесса творчества от воли создателя. И далее такие неожиданные и в то же время логически оправданные сравнения:
Как желтый одуванчик у забора,
Как лопухи и лебеда.
Вообще Ахматова обладала удивительной способностью видеть необычное в окружающем ее мире обыденной жизни. В ее стихах все превращалось в поэзию, иными словами, все было достойно поэтического слова, даже «таинственная плесень на стене». Многоточие в конце этой строки воспринимается как пауза, заполняющаяся процессом творчества. А далее идут строчки, начинающиеся уж очень по-пушкински: «И стих уже звучит …» В стихотворении Пушкина «Осень» мы находим похожие слова: «Минута – и стихи свободно потекут». Это сходство не случайно. Ахматова явно разделяла мнение Александра Сергеевича по поводу свободного в своей основе творчества. К моменту создания этих стихов их авторы уже были давно признанными мастерами слова, а потому мы не можем не разделять их мнения.
Заключительные строки ахматовского стихотворения, заряженные энергией автора, звучат особенно эмоционально. Вообще поэтическое повествование Ахматовой проникнуто настроением бодрости и оптимизма. Этому во многом способствует выбранный поэтессой стихотворный размер ямб (кстати, самый популярный размер в русском стихосложении). А встречающиеся в каждой строке пропуски ударения придают стихотворению оттенок размышления, поэтического раздумья.
Нельзя не сказать о том, что ахматовские стихи не отличаются богатством используемых автором средств выразительности. Поэтесса явно предпочитала небольшой объем и простоту поэтической речи. И вместе с тем ее стихи, говоря словами Пушкина, «пленяли прелестью нагой простоты». Причем за этой обыденностью художественной речи Ахматовой скрывается глубокий смысл, чему не в последнюю очередь способствует композиционная стройность ахматовского стихотворения, начинающегося и заканчивающегося одним и тем же словом «мне». Эта стройность придает поэтической мысли особую цельность, законченность.
Удивительно то, что бедность глагольной лексики не лишает стихотворение ощущения полноты бытия. В поэтическом тексте явно чувствуется весеннее дыхание жизни. Мы видим «желтый одуванчик у забора», мы «вдыхаем» «дегтя запах свежий». И вообще рождение нового мы чаще всего связываем с весенней порой («растут стихи»).
Однако главная мысль стихотворения звучит в его финальных строчках:
И стих уже звучит, задорен, нежен,
На радость вам и мне.
Таким образом, главное назначение поэзии, по мысли автора, – это способность дарить людям радость, радость от соприкосновения с творениями высокого искусства.

Другие сочинения по этому произведению

Творчество А. Ахматовой - уникальное явление в русской поэзии. И хотя история знала немало поэтесс и до Ахматовой, но только ей удалось стать голосом своей эпохи, а затем перешагнуть через все временные рубежи. Лаконичные и внешне простые, ахматовские стихи предельно насыщены поэтической мыслью и отличаются глубиной и силой чувства. После первой же книжки стихов Ахматова стала восприниматься как гениальный художник женской любви во всех ее проявлениях. Позднее в ее лирике зазвучали и другие традиционные темы и мотивы русской поэзии, и зазвучали они во многом тоже традиционно, поскольку истоки творчества Ахматовой - в классической русской литературе, и прежде всего в творчестве Державина и Некрасова, Пушкина и Лермонтова. Как и всякий поэт, А. Ахматова не редко обращается к теме поэтического ремесла. Однако, несмотря на очевидную в ее стихах перекличку с классической поэзией, взгляд поэтессы во многом оригинален. Рассмотрим в этой связи стихотворение А. Ахматовой "Мне ни к чему одические рати..."

Это небольшое стихотворение написано в 1940 году и входит в цикл под названием "Тайны ремесла", создававшийся на протяжении нескольких лет. Первая же строфа придает поэтическому повествованию интонацию искренности. Признание лирической героини звучит весьма субъективно: "Мне ни к чему...", "по мне..." Вообще первая строфа побуждает нас к размышлению, особенно ее последние две строчки:

По мне, в стихах все быть должно некстати,

Не так, как у людей.

"Некстати" - это значит "не вовремя", "не в подходящий момент". Другими словами, стихи, по мысли автора, должны удивлять нас неожиданностью, свежестью мысли.

А потом мы как будто "слышим" что-то похожее на вздох лирической героини:

Когда б вы знали, из какого сора

Растут стихи, не ведая стыда...

Трудно однозначно сказать, что здесь метафорически употреблено "сору". Мысли поэта, жизненные впечатления, а может быть, сама жизнь? однако более нас завораживает строчка: "Растут стихи, не ведая стыда …" В ней и одушевленность поэтического творения и некая независимость процесса творчества от воли создателя. И далее такие неожиданные и в то же время логически оправданные сравнения:

Как желтый одуванчик у забора,

Как лопухи и лебеда.

Вообще Ахматова обладала удивительной способностью видеть необычное в окружающем ее мире обыденной жизни. В ее стихах все превращалось в поэзию, иными словами, все было достойно поэтического слова, даже "таинственная плесень на стене". Многоточие в конце этой строки воспринимается как пауза, заполняющаяся процессом творчества. А далее идут строчки, начинающиеся уж очень по-пушкински: "И стих уже звучит …" В стихотворении Пушкина "Осень" мы находим похожие слова: "Минута - и стихи свободно потекут". Это сходство не случайно. Ахматова явно разделяла мнение Александра Сергеевича по поводу свободного в своей основе творчества. К моменту создания этих стихов их авторы уже были давно признанными мастерами слова, а потому мы не можем не разделять их мнения.

Заключительные строки ахматовского стихотворения, заряженные энергией автора, звучат особенно эмоционально. Вообще поэтическое повествование Ахматовой проникнуто настроением бодрости и оптимизма. Этому во многом способствует выбранный поэтессой стихотворный размер ямб (кстати, самый популярный размер в русском стихосложении). А встречающиеся в каждой строке пропуски ударения придают стихотворению оттенок размышления, поэтического раздумья.

Нельзя не сказать о том, что ахматовские стихи не отличаются богатством используемых автором средств выразительности. Поэтесса явно предпочитала небольшой объем и простоту поэтической речи. И вместе с тем ее стихи, говоря словами Пушкина, "пленяли прелестью нагой простоты". Причем за этой обыденностью художественной речи Ахматовой скрывается глубокий смысл, чему не в последнюю очередь способствует композиционная стройность ахматовского стихотворения, начинающегося и заканчивающегося одним и тем же словом "мне". Эта стройность придает поэтической мысли особую цельность, законченность.

Удивительно то, что бедность глагольной лексики не лишает стихотворение ощущения полноты бытия. В поэтическом тексте явно чувствуется весеннее дыхание жизни. Мы видим "желтый одуванчик у забора", мы "вдыхаем" "дегтя запах свежий". И вообще рождение нового мы чаще всего связываем с весенней порой ("растут стихи").

Однако главная мысль стихотворения звучит в его финальных строчках: ахматова стихотворение искренность

И стих уже звучит, задорен, нежен,

На радость вам и мне.

Таким образом, главное назначение поэзии, по мысли автора, - это способность дарить людям радость, радость от соприкосновения с творениями высокого искусства.

«МНЕ НИ К ЧЕМУ ОДИЧЕСКИЕ РАТИ...»

(К тайнам ремесла Анны Ахматовой)

В других работах я уже писал о центральном для поэтики и жизнетворчества Ахматовой мотиве «силы через слабость». Особый аспект этого стратегического тропа -- его роль как ответа на характерную для двадцатого века ситуацию столкновения элитарной культуры с массовой. Парадоксальная ахматовская программа «элитарного коллективизма» успешно сочетала уникальность, исключительность, высоколобость с групповой атмосферой, размытостью индивидуальных границ и тиражированием. Тропологическая природа поэзии использовалась при этом по самой существенной, конститутивной линии: ахматовская риторика строилась на искусной двуликости текста, обращенного одной своей стороной -- сюжетной, эмоциональной, «простой» -- к массовому читателю, а другой -- утонченно литературной, (авто)цитатной, «герметической», -- к культурной элите.

Тайная непростота

В качестве наглядного примера текстовой работы властных стратегий рассмотрим следующий, вполне, казалось бы, невинный образчик ахматовской поэзии.

Это программное метапоэтическое стихотворение Ахматовой -- одно из самых знаменитых и цитируемых. Однако оно вовсе не так бесстыдно-просто и импровизационно, как кажется -- и хочет казаться.

Начать с того, что отмежевание от одичности-элегичности действительно звучит несколько «задорно» на фоне поэзии Ахматовой в целом, до краев наполненной дворцами, фонтанами, статуями и прочей имперской мишурой; изобилующей величаниями поэтических предков и современников, классическими фигурами и великолепными цитатами, многозначительными эпиграфами, пометами знаменательных дат и мест; да и написанной чем дальше, тем более чеканными размерами (Гаспаров 1993 ); одним словом, никак не ограничивающей свою творческую подпочву лопухами и плесенью на стене.

Собственно, уже отказный зачин Мне ни к чему ... -- вполне традиционен и особенно типичен для поэтической позы «незатейливой подлинности». Автор прокламирует отречение от условностей, но в самой декларации о никчемности затей слышится голос классика из классиков Пушкина, задающего амбивалентное отношение к их утрате:

Более того, Пушкин (применительно к которому, собственно, и было сформулировано понятие реалистического минус-приема; Лотман 1994 : 64, 72-73) обыгрывает ту же тему еще раз, причем акцентирует именно уходящую в литературную древность борьбу стилей:

В полном соответствии с тыняновской теорией литературной эволюции, принцип минус-затей указывает путь не только вперед, к реализму, но и назад, к классицизму.

В модернистском варианте, в частности у Ахматовой, сознательная переориентация с «высокой, но затхлой, литературности» на «низкую, но свежую, реальность» может восходить к Верлену (через ее признанного мэтра Анненского). Не исключено, что в последней строфе его «Artpoetique» (Эткинд : 478-479) следует искать и непосредственные корни растений и ароматов, призываемых на смену одическим ратям и элегическим затеям:

(Букв . Пусть твой стих будет нагаданной удачей, растрепавшейся на кусачем утреннем ветру, который несется, благоухая мятой и чабрецом... А все прочее -- литература.)

Но в таком случае ахматовские стихи растут не из природного сора, а именно из старательно отвергаемой «литературы». Пользуясь словарем соседнего стихотворения «Поэт», игриво обнажающего многие из затей ахматовской поэтики, можно сказать, что стихи подслушиваются не столько у леса и сосен, сколько из чьего-то веселого скерцо. Соответственно, вопрос о «неведании стыда» (= «взятии налево и направо без чувства вины») -- теряет свой чисто риторический характер.

Одним из литературных менторов Ахматовой был Михаил Кузмин, у которого она даже позаимствовала строфику «Поэмы без героя». Сложные счеты Ахматовой с Кузминым -- особая тема, но, несомненно, что «сора» и «стыда» в них было немало. Впрочем, как отмечали мемуаристы и исследователи, для Ахматовой было характерно очищать свои метапоэтические стихи от житейской накипи. Но такое очищение как раз и означает работу механизмов подавления и сублимации, подобных стратегиям отказа от литературных затей в пользу природных лопухов.

Итак, Кузмин. Не ведая стыда, Ахматова подслушивает у него вот эти строчки:

и выдает их за свои, казалось бы, целиком принадлежащие жизни лукавой:

Сходны: размер -- элегический (!) 5-ст. ямб с чередованием женских и мужских клаузул; открытая мужская рифма на -е; перечисление назывных конструкций; инверсия во втором члене (писем связка, встречи две -- дегтя запах ); мотив довольствования малым и случайным, ибо за ним все равно стоит большое; и в более широком плане -- несколько кокетливая эстетика стоического наслаждения отвергнутостью и страданием.

Иными словами, далеко не все в ахматовском стихотворении не так, как у людей, но лишь посвященным дано проникнуть в тайны поэтического ремесла. В частности -- в загадку плесени на стене. У Ахматовой

Но и Леонардо дело не ограничивается. Тайные связи тянутся также к мотивам плесени и стены в стихотворении «Подвал памяти», написанном всего тремя днями ранее «Одических ратей» (18 января 1940 г.), а через него -- к роману того же Кузмина «Плавающие-путешествующие» (1915). Согласно фундаментальному исследованию темы «Ахматова и Кузмин» (Тименчик и др. 1978 : 227-228), последний появляется в «Подвале памяти» более или менее впрямую:

Этот-то лабиринт аллюзий на собственные стихи, прозу Кузмина и поучения Леонардо и должна прикрыть собой таинственная плесень на стене -- в полном соответствии со стратегией «изысканной элитарности, маскирующейся под убогую эгалитарность».

В этой связи заслуживает внимания местоименная организация текста -- аспект поэзии грамматики, непосредственно ориентированный на социальную динамику дискурса. Стихотворение обрамлено перволичным мне , которое появляется под знаком отрицающего жеста (Мне ни к чему ), сопровождается несколько смягченной негативностью при вторичном проведении (По мне... все быть должно некстати ), а в финале дается уже в безоговорочно положительном ключе (На радость вам и мне ). Позитивной концовка является и в плане взаимоотношений лирической героини с внутритекстовым адресатом, который представлен местоимением 2-го л. мн. ч. (вам ), впервые введенным во второй строфе (Когда б вы знали ). Однако за кулисами бравурного поворота от мне ни к чему к вам и мне (подкрепленного фонетической перекличкой семантически контрастных ни... рати и на радость ) скрывается серьезная коллизия.

Местоимение «вы» появляется вслед за последним грамматически отрицательным оборотом (Не так, как у людей ) и потому почти впритык к упоминанию о третьем участнике метапоэтической дискуссии, обозначенном словом люди . Это неопределенно-личное существительное синонимично (особенно в составе данной идиомы) соответствующим местоимениям (типа кто-то, какие-то, некие ) и потому на правах законного члена встраивается в парадигму я -- вы -- они . При этом, на первый взгляд люди как бы не имеют с вы ничего общего: семантически это носители эстетики, чуждой лирическому «я», да, в конце концов, и читательскому «вы»; грамматически это существительное, а не местоимение; в плане коммуникативной организации -- некое третье лицо, а не адресат лирического обращения во втором (вы ). На самом же деле, и те, и другие суть «толпа», противостоящая поэту, с той разницей, что под уничижительной кличкой «людей» она подвергается эстетическому отлучению, а с помощью уважительно-общительного вы привлекается к эстетическому перевоспитанию. Фокус, однако, в том, что даже и вы допускаются лишь на элементарный – «природный» -- уровень ахматовской эстетики, тогда как «культурные» тайны ее ремесла остаются для них герметически недоступными.

Власть и стыд .

Тщательно замаскирован в тексте «Одических ратей» и характерный конфликт между установками на «слабость, покинутость, бедность, непритязательность» и одновременно на «силу, величавость, классичность, власть». Строчка По мне, в стихах все быть должно некстати выражает декларированную в ней любовь к поэтической нестандартности не только соответствующим выбором лексики (по мне; некстати ) и искусной инверсией (все быть должно вместо все должно быть ), но и своей бросающейся в глаза длиной, особенно по сравнению с «некстати» усеченной -- трехстопной и всего лишь двухударной -- следующей строкой (Тименчик 1975 : 213). Однако за этим неконвенциональным фасадом скрывается железная поэтическая дисциплина.

Прежде всего, своей перегруженностью третья строка отклоняется от принятых норм в сторону не только импровизационной анархии, но и идеальной -- классической, отменно длинной, «ломоносовской» -- полноударности. Перед нами, так сказать, элегический 5-ст. ямб с одическими ударениями на каждой стопе.

Еще интереснее, что «воля к власти и порядку» выражена в этой зацитированной в лоск строчке и впрямую, хотя и оставалась до сих пор не замеченной. Что, однако, значит спрятанное на видном месте слово должно , как не жесткую программу старательного отделывания небрежности? Впечатление, производимое лица необщим выраженьем авторской музы, Ахматова, в отличие от Баратынского, не пускает на самотек. В отличие от его ненавязчивых поражён бывает мельком свет и почтит небрежной похвалой , ее некстати вводится под конвоем категорического быть должно . В сущности, перед нами типичный ахматовский оксюморон, не уступающий таким уже хрестоматийным образцам, как Смотри, ей весело грустить, Такой нарядно обнаженной («Царскосельская статуя»; I: 160). Рукой мастера верленовская «растрепанность» с помощью соответствующих инструментов и косметики фиксируется в виде «естественной», якобы необщей , не как у людей , а на самом деле совершенной, волосок к волоску, «должной» прически.

«Железная» основа по видимости «хрупкой» ахматовской поэтики была впервые выявлена в давней статье Недоброво 1983 ). В качестве любопытного дополнительного свидетельства приведу высказывание представителя противоположного поэтического лагеря -- Маяковского:

Существенно при этом, что, согласно Недоброво, художественным построением является «хрупкость» не только стиха, но и самих чувств, а точнее, поз, ахматовской героини. В прячущейся за плесенью, лопухами, и т. п. железности харизматической фигуры Ахматовой, «сильной» именно своей притворно кенотической «слабостью», и крылся тот реальный, постыдный и потому нуждавшийся в маскировке и сублимации «сор», из которого росли ее стихи; безобидной же лебеды, стесняться было бы, действительно, ни к чему.

Релевантность понятия «сор» для взглядов Ахматовой на конструирование биографии поэта видна из известных свидетельств современников, ср. ее указания П. Н. Лукницкому, занимавшемуся по ее поручению собиранием материалов к биографии Гумилева:

А применительно к собственному образу та же установка Ахматовой засвидетельствована Н. Я. Мандельштам:

Тем более выисканным и организованным, а не натуральным и произвольным, главное же -- не вдохновляюще желанным поэту, а хладнокровно отсеивааемым и пускаемым в глаза читателям, предстает при ближайшем рассмотрении эмблематический сор в рассматриваемом стихотворении. Подмена нешуточной подоплеки жизнетворчества кокетливо риторическим приятием сора составляла наиболее сокровенную тайну ахматовского ремесла.

Что касается лебеды , то и она возникает в стихотворении не столько из подзаборного сора, сколько из собственных стихов Ахматовой -- из ее очень ранней «Песенки» (1911; I: 75):

Этот знаменитый образ -- знаменитый, в частности, благодаря оригинальности использования декадентской поэтессой маски простой полольщицы -- стал одной из сигнатур Ахматовой, и, разумеется, проблема его «подлинности» вызывала напряженное любопытство.

Разговор происходит 20 июня 1940 года, то есть, спустя полгода после написания «Одических ратей» (и «Ивы», датированной 18 января 1940, со строчкой: Я лопухи любила и крапиву ; I: 239). Своей почтительной летописице Ахматова авторизующе скармливает предельно «органическую» -- жизненную, детскую, эмоциональную, природную -- историю создания лопухов и лебеды. Но будучи изощренной мастерицей поз, масок, оксюморонов и автоиронии, в другой аудитории она охотно разыгрывает сугубо литературную версию:

Тут Ахматова представляется никогда в глаза не видавшей этой самой лебеды и, значит, почерпнувшей ее из чисто словесных парадигм, по всей вероятности, народно-песенных.

Точно так же и эпитет свежий, особенно в применении к чему-то едкому и душному, -- еще одна ахматовская сигнатура; ср. знаменитое

В свою очередь, к строчке Отчего всё у нас не так? из еще одного раннего стихотворения («Мы не умеем прощаться...»; 1917; I: 166), повидимому, восходит и программное Не так, как у людей (Тименчик 1975 : 213-214).

Вся эта автореминисцентная клавиатура работает опять-таки двояким образом. Механизм нарциссического припоминания демонстрирует внутреннюю силу и самодостаточность лирической героини, но тем самым, ввиду некоторой своей постыдности, взывает о сокрытии от непосвященных, которым и предлагается по-простецки радоваться лебеде и запаху дегтя.

Как литературность литературы, а тем более акмеистической поэзии, так и жизнетворческие установки (пост)символистов -- вещи хорошо известные. В общем виде осознана и возникающая на их пересечении опасность буквального прочтения и перенесения в житейскую практику эстетико-политических затей поэтов-магов и харизматических учителей жизни. Продолжая наслаждаться стихами и масками Блока и Маяковского, современный читатель более не воспринимает их как образцы для подражания -- делать бы жизнь с кого (Маяковский), освоив более «прохладный», «прогулочный» модус рецепции, предложенный А. Д. Синявским:

У Ахматовой непроницаемая двойственность ориентации одновременно на сверхсерьезных магов Серебряного века и на безыдейного гения-протея Пушкина скрадывает настойчивость ее учительных претензий, отчего загадочность и авторитет ее фигуры лишь усиливается, а жизнетворческий образ обретает органическую слитность. Аналитическому разъятию этого нерасторжимого целого и посвящена статья.