Хорошенькая юная девушка Параска в восемнадцать лет впервые едет с отцом Солопием,Черевиком и мачехой Хавроньей (Хиврей) на ярмарку в Сорочинцы. Так хороша она, что все встречные парубки с уважением снимают шапку перед ее седоусым отцом. А вот мачеха вызывает насмешки — такое злое и даже дикое красное лицо ее. На насмешки та отвечает изощренной украинской руганью — за что и получает комком грязи в очипок (чепец) от загорелого парубка в белой свитке. А парень так понравился падчерице...
На ярмарке он находит девушку и сразу заводит речи о женитьбе. Отец не против, тем более что новоявленный зять тут же ведет его угоститься под «яткой», где целая флотилия бутылок.
Однако мачеха девушки устраивает Солопию скандал: с таким хлопцем, что «заклеил» ей лицо навозом, свадьбе не бывать!
Грицько очень опечален. К нему пристает жуликоватый цыган: если Грицько отдаст ему волов «за двадцать», то цыган с товарищами устроит ему свадьбу с Параской. Идея цыгана состоит в том, чтобы использовать слухи, что на месте ярмарки — разгул нечистой силы. Всех пугает «красная свитка»!
Существует легенда о том, что некогда выгнанный из пекла черт пристрастился к выпивке и вместо платы заложил шинкарю свою красную свитку. Обещал вернуться за ней через год. Но свитка была из такого роскошного материала, что шинкарь не выдержал и продал ее. За свиткой явились черти в виде свиней на ходулях и высекли шинкаря кожаными плетьми. А свитка с тех пор появляется то тут то там — и всем приносит несчастья. Хоть на куски ее порежь — сползутся. И опять начинает свитка вредить. Недостает теперь свитке рукава — и черт никак не может успокоиться.
Хивря принимает у себя в отсутствие мужа поповича. Угощает его, кокетничает — и вдруг: стук тележных колес — муж прйехал. Попович в страхе лезет на чердак.
Гости начинают угощаться, по кругу ходит баклажка с сивухой. Кто-то из присутствующих рассказывает историю про красную свитку. Вдруг раздается свиное хрюканье — ив окно выставилась страшная свиная рожа. Гости повскакивали, с чердака свалился попович... Все разбежались с криками: «Черт! Черт!»
На следующий день Солопий Черевик повел продавать свою старую кобылу, оглянулся — а вместо кобылы болтается на ремешках рукав от «красной свитки». Да еще его вместе с кумом забрали в кутузку за воров ство. А почему они бежали со всех ног? Черта испугались? Честный человек не побежит! Получается, что Солопий сам у себя кобылу украл.
Все происходящее — цыганский розыгрыш. Грицько является героем и освобождает Черевика в обмен на обещание все-таки выдать за него Параску. Грицько и его товарищи цыгане нашли покупателя на старую кобылу и пшеницу Черевика.
Хивря получила деньги — и помчалась покупать себе обновки. Пока она бегала за обновками, уже устроили веселую свадьбу с музыкой и танцами. Вернувшаяся Хивря не смогла пробиться сквозь толпу празднующих. Не удалось ей помешать счастью падчерицы...
Но вот хохот и песни замерли.
«Не так ли и радость, прекрасная и непостоянная гостья, улетает от нас, и напрасно одинокий звук думает выразить веселье? В собственном эхе слышит уже он грусть и пустыню и дико внемлет ему. Не так ли резвые други бурной и вольной юности, поодиночке, один за другим, теряются по свету и оставляют, наконец, одного старинного брата их? Скучно оставленному! И тяжело и грустно становится сердцу, и нечем помочь ему».
С юношеских лет интересовался украинским фольклором, вел записи по этой теме в специальной тетради. В 1829 году у писателя возник замысел произведения, в котором действие происходит на его родине в Сорочинцах. Два года спустя повесть «Сорочинская ярмарка» появилась на страницах первого сборника Николая Васильевича «Вечера на хуторе близ Диканьки».
Известно, что Гоголь многое почерпнул из комедии своего отца «Простак», которая создавалась для домашнего театра. Некоторые образы и сцены весьма похожи. Писатель выбрал также строки из пьес родителя в качестве эпиграфов к отдельным главам повести. В то же время «Сорочинская ярмарка» настолько яркое, талантливое и самобытное произведение, что даже самый строгий критик не сможет назвать его пересказом упомянутой пьесы.
Веселая история о том, как поженились Грицько и Параска, основана на народных легендах, сказках и песнях. В произведении присутствуют популярные фольклорные мотивы: ярмарка, черти, проклятое место, пары влюбленных, которым мешают соединить свои судьбы, неверная жена, прячущая своего любовника. Гоголь использует традиционные образы злой мачехи, хитрого цыгана, недалекого мужика, молодой красавицы, удалого парубка. Свадьба в качестве финального акта также вполне традиционна. Даже красный цвет свитки – символ огня, крови и других несчастий – взят из народных поверий.
При создании «Сорочинской ярмарки» Гоголь использовал воспоминания детства и записи из заветной тетрадки, но переплавил этот материал, перемешал, спаял в нечто новое, оригинальное. Традиционно произведение относят к комедийно-романтическому направлению, но это не совсем верно. Забавный сюжет с ярко выраженной любовной линией здесь дополнен вполне реалистичными бытовыми зарисовками. Отдельного внимания заслуживает мистическая составляющая повести, в которой сама мистика является обманом. Ведь все ее проявления, кроме рассказа кума Цыбули, оказываются делом рук хитрого цыгана и Грицька.
Смешные приключения героев в духе народных анекдотов составляют большую часть сюжета. Тем контрастнее воспринимается финал повести, в котором неожиданно звучат негативные философские нотки: «И тяжело и грустно становится сердцу, и нечем помочь ему» .
Фольклорная традиция помогла Гоголю создать колоритные образы героев. Сварливая мачеха Хивря наделена щегольством и уверенностью в собственной неотразимости. С неожиданной стороны она раскрывается в сцене неудачного свидания, где выступает заботливой и гостеприимной хозяйкой. Ее супруг, недалекий подкаблучник Солопий Черевик, любит заглянуть в чарку и погулять с приятелями. Красавица Параска обладает решительным и гордым характером, ее возлюбленный Грицько – дерзкий, острый на язык, но в то же время ласковый парень.
Особое восхищение вызывает язык повести, который сочетает в себе песенный стиль и разговорную речь. Он по-настоящему поэтичен и удивительно красив. Белинский назвал эту поэтику: «Юная, свежая, благоуханная, роскошная, упоительная» . Его восторг разделял и Александр Пушкин .
Гоголь искусно сочетает высокий слог, метафоры и эпитеты с элементами языка, характерными для бытового общения. Открывает повесть великолепное описание природы, полное живописных образов и красок: «изумруды, топазы, яхонты эфирных насекомых» , «чистое зеркало - река в зеленых, гордо поднятых рамах» , «гуляющие без цели подоблачные дубы» .
Пестрота и шум ярмарки изображены уже не так возвышенно, но гораздо эмоциональнее: «хаос чудных неясных звуков» и «валящийся отдаленный водопад» . При этом весь текст, а не только прямая речь персонажей пересыпан разговорными конструкциями с использованием восклицаний, повторов, инверсий, местоимений, вводных слов, частиц: «да, лет тридцать будет назад тому» , «вам, верно, случалось» , «не правда ли» .
Гоголю удалось удачно вписать в русский язык повествования многочисленные украинские слова, не затрудняя восприятие текста: «дивчина» , «парубок» , «люлька» , «свитка» , «жинка» , «каганец» , «рушник» , «кухоль» . Красочные бытовые подробности, сочные и яркие описания природы, удивительно живописные персонажи сделали «Сорочинскую ярмарку» одним из любимых произведений художников-иллюстраторов.
Николай Васильевич прославил и саму ярмарку в Сорочинцах. Она стала популярнейшим ежегодным событием, которое собирает множество туристов. Ведь так интересно прогуляться в шумной толчее, отведать вареников и встретить одного из гоголевских персонажей.
- «Сорочинская ярмарка», краткое содержание по главам повести Гоголя
- «Портрет», анализ повести Гоголя, сочинение
- «Мертвые души», анализ произведения Гоголя
Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)
I
Менi нудно в хатi жить.
Ой, вези ж мене iз дому,
Де багацько грому, грому
Де гопцюють все дiвки,
Де гуляють парубки!
Из старинной легенды
Как упоителен, как роскошен летний день в Малороссии! Как томительно жарки те часы, когда полдень блещет в тишине и зное и голубой неизмеримый океан, сладострастным куполом нагнувшийся над землею, кажется, заснул, весь потонувши в неге, обнимая и сжимая прекрасную в воздушных объятиях своих! На нем ни облака. В поле ни речи. Все как будто умерло; вверху только, в небесной глубине дрожит жаворонок, и серебряные песни летят по воздушным ступеням на влюбленную землю, да изредка крик чайки или звонкий голос перепела отдается в степи. Лениво и бездумно, будто гуляющие без цели, стоят подоблачные дубы, и ослепительные удары солнечных лучей зажигают целые живописные массы листьев, накидывая на другие темную, как ночь, тень, по которой только при сильном ветре прыщет золото. Изумруды, топазы, яхонты эфирных насекомых сыплются над пестрыми огородами, осеняемыми статными подсолнечниками. Серые стога сена и золотые снопы хлеба станом располагаются в поле и кочуют по его неизмеримости. Нагнувшиеся от тяжести плодов широкие ветви черешен, слив, яблонь, груш; небо, его чистое зеркало – река в зеленых, гордо поднятых рамах… как полно сладострастия и неги малороссийское лето!
Такою роскошью блистал один из дней жаркого августа тысячу восемьсот… восемьсот… Да, лет тридцать будет назад тому, когда дорога, верст за десять до местечка Сорочинец, кипела народом, поспешавшим со всех окрестных и дальних хуторов на ярмарку. С утра еще тянулись нескончаемою вереницею чумаки с солью и рыбою. Горы горшков, закутанных в сено, медленно двигались, кажется, скучая своим заключением и темнотою; местами только какая-нибудь расписанная ярко миска или макитра хвастливо выказывалась из высоко взгроможденного на возу плетня и привлекала умиленные взгляды поклонников роскоши. Много прохожих поглядывало с завистью на высокого гончара, владельца сих драгоценностей, который медленными шагами шел за своим товаром, заботливо окутывая глиняных своих щеголей и кокеток ненавистным для них сеном.
Одиноко в стороне тащился на истомленных волах воз, наваленный мешками, пенькою, полотном и разною домашнею поклажею, за которым брел, в чистой полотняной рубашке и запачканных полотняных шароварах, его хозяин. Ленивою рукой обтирал он катившийся градом пот со смуглого лица и даже капавший с длинных усов, напудренных тем неумолимым парикмахером, который без зову является и к красавице и к уроду и насильно пудрит несколько тысяч уже лет весь род человеческий. Рядом с ним шла привязанная к возу кобыла, смиренный вид которой обличал преклонные лета ее. Много встречных, и особливо молодых парубков, брались за шапку, поравнявшись с нашим мужиком. Однако ж не седые усы и не важная поступь его заставляли это делать; стоило только поднять глаза немного вверх, чтоб увидеть причину такой почтительности: на возу сидела хорошенькая дочка с круглым личиком, с черными бровями, ровными дугами поднявшимися над светлыми карими глазами, с беспечно улыбавшимися розовыми губками, с повязанными на голове красными и синими лентами, которые, вместе с длинными косами и пучком полевых цветов, богатою короною покоились на ее очаровательной головке. Все, казалось, занимало ее; все было ей чудно, ново… и хорошенькие глазки беспрестанно бегали с одного предмета на другой. Как не рассеяться! в первый раз на ярмарке! Девушка в осьмнадцать лет в первый раз на ярмарке!.. Но ни один из прохожих и проезжих не знал, чего ей стоило упросить отца взять с собою, который и душою рад бы был это сделать прежде, если бы не злая мачеха, выучившаяся держать его в руках так же ловко, как он вожжи своей старой кобылы, тащившейся, за долгое служение, теперь на продажу. Неугомонная супруга… но мы и позабыли, что и она тут же сидела на высоте воза, в нарядной шерстяной зеленой кофте, по которой, будто по горностаевому меху, нашиты были хвостики, красного только цвета, в богатой плахте, пестревшей, как шахматная доска, и в ситцевом цветном очипке, придававшем какую-то особенную важность ее красному, полному лицу, по которому проскальзывало что-то столь неприятное, столь дикое, что каждый тотчас спешил перенести встревоженный взгляд свой на веселенькое личико дочки.
Глазам наших путешественников начал уже открываться Псёл; издали уже веяло прохладою, которая казалась ощутительнее после томительного, разрушающего жара. Сквозь темно– и светло-зеленые листья небрежно раскиданных по лугу осокоров, берез и тополей засверкали огненные, одетые холодом искры, и река-красавица блистательно обнажила серебряную грудь свою, на которую роскошно падали зеленые кудри дерев. Своенравная, как она в те упоительные часы, когда верное зеркало так завидно заключает в себе ее полное гордости и ослепительного блеска чело, лилейные плечи и мраморную шею, осененную темною, упавшею с русой головы волною, когда с презрением кидает одни украшения, чтобы заменить их другими, и капризам ее конца нет, – она почти каждый год переменяла свои окрестности, выбирая себе новый путь и окружая себя новыми, разнообразными ландшафтами. Ряды мельниц подымали на тяжелые колеса свои широкие волны и мощно кидали их, разбивая в брызги, обсыпая пылью и обдавая шумом окрестность. Воз с знакомыми нам пассажирами взъехал в это время на мост, и река во всей красоте и величии, как цельное стекло, раскинулась перед ними. Небо, зеленые и синие леса, люди, возы с горшками, мельницы – все опрокинулось, стояло и ходило вверх ногами, не падая в голубую прекрасную бездну. Красавица наша задумалась, глядя на роскошь вида, и позабыла даже лущить свой подсолнечник, которым исправно занималась во все продолжение пути, как вдруг слова: «Ай да дивчина!» – поразили слух ее. Оглянувшись, увидела она толпу стоявших на мосту парубков, из которых один, одетый пощеголеватее прочих, в белой свитке и в серой шапке решетиловских смушек, подпершись в бока, молодецки поглядывал на проезжающих. Красавица не могла не заметить его загоревшего, но исполненного приятности лица и огненных очей, казалось, стремившихся видеть ее насквозь, и потупила глаза при мысли, что, может быть, ему принадлежало произнесенное слово.
– Славная дивчина! – продолжал парубок в белой свитке, не сводя с нее глаз. – Я бы отдал все свое хозяйство, чтобы поцеловать ее. А вот впереди и дьявол сидит!
Хохот поднялся со всех сторон; но разряженной сожительнице медленно выступавшего супруга не слишком показалось такое приветствие: красные щеки ее превратились в огненные, и треск отборных слов посыпался дождем на голову разгульного парубка.
– Чтоб ты подавился, негодный бурлак! Чтоб твоего отца горшком в голову стукнуло! Чтоб он подскользнулся на льду, антихрист проклятый! Чтоб ему на том свете черт бороду обжег!
– Вишь, как ругается! – сказал парубок, вытаращив на нее глаза, как будто озадаченный таким сильным залпом неожиданных приветствий, – и язык у нее, у столетней ведьмы, не заболит выговорить эти слова.
– Столетней! – подхватила пожилая красавица. – Нечестивец! поди умойся наперед! Сорванец негодный! Я не видала твоей матери, но знаю, что дрянь! и отец дрянь! и тетка дрянь! Столетней! что у него молоко еще на губах…
Тут воз начал спускаться с мосту, и последних слов уже невозможно было расслушать; но парубок не хотел, кажется, кончить этим: не думая долго, схватил он комок грязи и швырнул вслед за нею. Удар был удачнее, нежели можно было предполагать: весь новый ситцевый очипок забрызган был грязью, и хохот разгульных повес удвоился с новою силой. Дородная щеголиха вскипела гневом; но воз отъехал в это время довольно далеко, и месть ее обратилась на безвинную падчерицу и медленного сожителя, который, привыкнув издавна к подобным явлениям, сохранял упорное молчание и хладнокровно принимал мятежные речи разгневанной супруги. Однако ж, несмотря на это, неутомимый язык ее трещал и болтался во рту до тех пор, пока не приехали они в пригородье к старому знакомому и куму, козаку Цыбуле. Встреча с кумовьями, давно не видавшимися, выгнала на время из головы это неприятное происшествие, заставив наших путешественников поговорить об ярмарке и отдохнуть немного после дальнего пути.
II
Що, Боже Ти мiй, Господе! чого нема на тiй ярмарцi! Колеса, скло, дьоготь, тютюн, ремiнь, цибуля, крамарi всякi… так, що хоч би в кишенi було рублiв i з тридцять, то й тодi б не закупив усiєi ярмарки.
Из малороссийской комедии
Вам, верно, случалось слышать где-то валящийся отдаленный водопад, когда встревоженная окрестность полна гула и хаос чудных неясных звуков вихрем носится перед вами. Не правда ли, не те ли самые чувства мгновенно обхватят вас в вихре сельской ярмарки, когда весь народ срастается в одно огромное чудовище и шевелится всем своим туловищем на площади и по тесным улицам, кричит, гогочет, гремит? Шум, брань, мычание, блеяние, рев – все сливается в один нестройный говор. Волы, мешки, сено, цыганы, горшки, бабы, пряники, шапки – все ярко, пестро, нестройно; мечется кучами и снуется перед глазами. Разноголосные речи потопляют друг друга, и ни одно слово не выхватится, не спасется от этого потопа; ни один крик не выговорится ясно. Только хлопанье по рукам торгашей слышится со всех сторон ярмарки. Ломается воз, звенит железо, гремят сбрасываемые на землю доски, и закружившаяся голова недоумевает, куда обратиться. Приезжий мужик наш с чернобровою дочкой давно уже толкался в народе. Подходил к одному возу, щупал другой, применивался к ценам; а между тем мысли его ворочались безостановочно около десяти мешков пшеницы и старой кобылы, привезенных им на продажу. По лицу его дочки заметно было, что ей не слишком приятно тереться около возов с мукою и пшеницею. Ей бы хотелось туда, где под полотняными ятками нарядно развешаны красные ленты, серьги, оловянные, медные кресты и дукаты. Но и тут, однако ж, она находила себе много предметов для наблюдения: ее смешило до крайности, как цыган и мужик били один другого по рукам, вскрикивая сами от боли; как пьяный жид давал бабе киселя; как поссорившиеся перекупки перекидывались бранью и раками; как москаль, поглаживая одною рукою свою козлиную бороду, другою… Но вот почувствовала она, кто-то дернул ее за шитый рукав сорочки. Оглянулась – и парубок в белой свитке, с яркими очами стоял перед нею. Жилки ее вздрогнули, и сердце забилось так, как еще никогда, ни при какой радости, ни при каком горе: и чудно и любо ей показалось, и сама не могла растолковать, что делалось с нею.
– Не бойся, серденько, не бойся! – говорил он ей вполголоса, взявши за руку, – я ничего не скажу тебе худого!
«Может быть, это и правда, что ты ничего не скажешь худого, – подумала про себя красавица, – только мне чудно… верно, это лукавый! Сама, кажется, знаешь, что не годится так… а силы недостает взять от него руку».
Мужик оглянулся и хотел что-то промолвить дочери, но в стороне послышалось слово «пшеница». Это магическое слово заставило его в ту же минуту присоединиться к двум громко разговаривавшим негоциантам, и приковавшегося к ним внимания уже ничто не в состоянии было развлечь. Вот что говорили негоцианты о пшенице.
III
Чи бачиш, вiн, який парнище?
На свiти трохи єсть таких.
Сивуху так, мов брагу, хлище!
Котляревский «Энеида»
Так ты думаешь, земляк, что плохо пойдет наша пшеница? – говорил человек, с вида похожий на заезжего мещанина, обитателя какого-нибудь местечка, в пестрядевых, запачканных дегтем и засаленных шароварах, другому, в синей, местами уже с заплатами, свитке и с огромною шишкою на лбу.
– Да думать нечего тут; я готов вскинуть на себя петлю и болтаться на этом дереве, как колбаса перед Рождеством на хате, если мы продадим хоть одну мерку.
– Кого ты, земляк, морочишь? Привозу ведь, кроме нашего, нет вовсе, – возразил человек в пестрядевых шароварах.
«Да говорите себе что хотите, – думал про себя отец нашей красавицы, не пропускавший ни одного слова из разговора двух негоциантов, – а у меня десять мешков есть в запасе».
– То-то и есть, что если где замешалась чертовщина, то ожидай столько проку, сколько от голодного москаля, – значительно сказал человек с шишкою на лбу.
– Какая чертовщина? – подхватил человек в пестрядевых шароварах.
– Слышал ли ты, что поговаривают в народе? – продолжал с
шишкою на лбу, наводя на него искоса свои угрюмые очи.
– Ну, то-то ну! Заседатель, чтоб ему не довелось обтирать губ после панской сливянки, отвел для ярмарки проклятое место, на котором, хоть тресни, ни зерна не спустишь. Видишь ли ты тот старый, развалившийся сарай, что вон-вон стоит под горою? (Тут любопытный отец нашей красавицы подвинулся еще ближе и весь превратился, казалось, во внимание.) В том сарае то и дело что водятся чертовские шашни; и ни одна ярмарка на этом месте не проходила без беды. Вчера волостной писарь проходил поздно вечером, только глядь – в слуховое окно выставилось свиное рыло и хрюкнуло так, что у него мороз подрал по коже; того и жди, что опять покажется красная свитка!
– Что ж это за красная свитка?
Тут у нашего внимательного слушателя волосы поднялись дыбом; со страхом оборотился он назад и увидел, что дочка его и парубок спокойно стояли, обнявшись и напевая друг другу какие-то любовные сказки, позабыв про все находящиеся на свете свитки. Это разогнало его страх и заставило обратиться к прежней беспечности.
– Эге-ге-ге, земляк! да ты мастер, как вижу, обниматься! А я на четвертый только день после свадьбы выучился обнимать покойную свою Хвеську, да и то спасибо куму: бывши дружкою, уже надоумил.
Парубок заметил тот же час, что отец его любезной не слишком далек, и в мыслях принялся строить план, как бы склонить его в свою пользу.
– Ты, верно, человек добрый, не знаешь меня, а я тебя тотчас узнал.
– Может, и узнал.
– Если хочешь, и имя, и прозвище, и всякую всячину расскажу: тебя зовут Солопий Черевик.
– Так, Солопий Черевик.
– А вглядись-ко хорошенько: не узнаешь ли меня?
– Нет, не познаю. Не во гнев будь сказано, на веку столько довелось наглядеться рож всяких, что черт их и припомнит всех!
– Жаль же, что ты не припомнишь Голопупенкова сына!
– А ты будто Охримов сын?
– А кто ж? Разве один только лысый дидько, если не он.
Тут приятели побрались за шапки, и пошло лобызание; наш Голопупенков сын, однако ж, не теряя времени, решился в ту же минуту осадить нового своего знакомого.
– Ну, Солопий, вот, как видишь, я и дочка твоя полюбили друг друга так, что хоть бы и навеки жить вместе.
– Что ж, Параска, – сказал Черевик, оборотившись и смеясь к своей дочери, – может, и в самом деле, чтобы уже, как говорят, вместе и того… чтобы и паслись на одной траве! Что? по рукам? А ну-ка, новобранный зять, давай магарычу!
И все трое очутились в известной ярмарочной ресторации – под яткою у жидовки, усеянною многочисленной флотилией сулей, бутылей, фляжек всех родов и возрастов.
– Эх, хват! за это люблю! – говорил Черевик, немного подгулявши и видя, как нареченный зять его налил кружку величиною с полкварты и, нимало не поморщившись, выпил до дна, хватив потом ее вздребезги. – Что скажешь, Параска? Какого я жениха тебе достал! Смотри, смотри, как он молодецки тянет пенную!..
И, посмеиваясь и покачиваясь, побрел он с нею к своему возу, а наш парубок отправился по рядам с красными товарами, в которых находились купцы даже из Гадяча и Миргорода – двух знаменитых городов Полтавской губернии, – выглядывать получшую деревянную люльку в медной щегольской оправе, цветистый по красному полю платок и шапку для свадебных подарков тестю и всем, кому следует.
IV
Хоть чоловiкам не онеє,
Та коли жiнцi, бачиш, теє,
Так треба угодити…
Котляревский
Ну, жинка! а я нашел жениха дочке!
– Вот как раз до того теперь, чтобы женихов отыскивать! Дурень, дурень! тебе, верно, и на роду написано остаться таким! Где ж таки ты видел, где ж таки ты слышал, чтобы добрый человек бегал теперь за женихами? Ты подумал бы лучше, как пшеницу с рук сбыть; хорош должен быть и жених там! Думаю, оборваннейший из всех голодрабцев.
– Э, как бы не так, посмотрела бы ты, что там за парубок! Одна свитка больше стоит, чем твоя зеленая кофта и красные сапоги. А как сивуху важно дует!.. Черт меня возьми вместе с тобою, если я видел на веку своем, чтобы парубок духом вытянул полкварты не поморщившись.
– Ну, так: ему если пьяница да бродяга, так и его масти. Бьюсь об заклад, если это не тот самый сорванец, который увязался за нами на мосту. Жаль, что до сих пор он не попадется мне: я бы дала ему знать.
– Что ж, Хивря, хоть бы и тот самый; чем же он сорванец?
– Э! чем же он сорванец! Ах ты, безмозглая башка! слышишь! чем же он сорванец! Куда же ты запрятал дурацкие глаза свои, когда проезжали мы мельницы; ему хоть бы тут же, перед его запачканным в табачище носом, нанесли жинке его бесчестье, ему бы и нуждочки не было.
– Все, однако же, я не вижу в нем ничего худого; парень хоть куда! Только разве что заклеил на миг образину твою навозом.
– Эге! да ты, как я вижу, слова не даешь мне выговорить! А что это значит? Когда это бывало с тобою? Верно, успел уже хлебнуть, не продавши ничего…
Тут Черевик наш заметил и сам, что разговорился чересчур, и закрыл в одно мгновение голову свою руками, предполагая, без сомнения, что разгневанная сожительница не замедлит вцепиться в его волосы своими супружескими когтями.
«Туда к черту! Вот тебе и свадьба! – думал он про себя, уклоняясь от сильно наступавшей супруги. – Придется отказать доброму человеку ни за что ни про что. Господи Боже мой, за что такая напасть на нас грешных! и так много всякой дряни на свете, а ты еще и жинок наплодил!»
V
Не хилися, явороньку,
Ще ти зелененький;
Не журися, козаченьку,
Ще ти молоденький!Малороссийская песня
Рассеянно глядел парубок в белой свитке, сидя у своего воза, на глухо шумевший вокруг него народ. Усталое солнце уходило от мира, спокойно пропылав свой полдень и утро; и угасающий день пленительно и ярко румянился. Ослепительно блистали верхи белых шатров и яток, осененные каким-то едва приметным огненно-розовым светом. Стекла наваленных кучами оконниц горели; зеленые фляжки и чарки на столах у шинкарок превратились в огненные; горы дынь, арбузов и тыкв казались вылитыми из золота и темной меди. Говор приметно становился реже и глуше, и усталые языки перекупок, мужиков и цыган ленивее и медленнее поворачивались. Где-где начинал сверкать огонек, и благовонный пар от варившихся галушек разносился по утихавшим улицам.
– О чем загорюнился, Грицько? – вскричал высокий загоревший цыган, ударив по плечу нашего парубка. – Что ж, отдавай волы за двадцать!
– Тебе бы все волы да волы. Вашему племени все бы корысть только. Поддеть да обмануть доброго человека.
– Тьфу, дьявол! да тебя не на шутку забрало. Уж не с досады ли, что сам навязал себе невесту?
– Нет, это не по-моему: я держу свое слово; что раз сделал, тому и навеки быть. А вот у хрыча Черевика нет совести, видно, и на полшеляга: сказал, да и назад… Ну, его и винить нечего, он пень, да и полно. Все это штуки старой ведьмы, которую мы сегодня с хлопцами на мосту ругнули на все бока! Эх, если бы я был царем или паном великим, я бы первый перевешал всех тех дурней, которые позволяют себя седлать бабам…
– А спустишь волов за двадцать, если мы заставим Черевика отдать нам Параску?
В недоумении посмотрел на него Грицько. В смуглых чертах цыгана было что-то злобное, язвительное, низкое и вместе высокомерное: человек, взглянувший на него, уже готов был сознаться, что в этой чудной душе кипят достоинства великие, но которым одна только награда есть на земле – виселица. Совершенно провалившийся между носом и острым подбородком рот, вечно осененный язвительною улыбкой, небольшие, но живые, как огонь, глаза и беспрестанно меняющиеся на лице молнии предприятий и умыслов – все это как будто требовало особенного, такого же странного для себя костюма, какой именно был тогда на нем. Этот темно-коричневый кафтан, прикосновение к которому, казалось, превратило бы его в пыль; длинные, валившиеся по плечам охлопьями черные волосы; башмаки, надетые на босые загорелые ноги, – все это, казалось, приросло к нему и составляло его природу.
– Не за двадцать, а за пятнадцать отдам, если не солжешь только! – отвечал парубок, не сводя с него испытующих очей.
– За пятнадцать? ладно! Смотри же, не забывай: за пятнадцать! Вот тебе и синица в задаток!
– Ну, а если солжешь?
– Солгу – задаток твой!
– Ладно! Ну, давай же по рукам!
Повесть Гоголя "Сорочинская ярмарка", читать краткое содержание которой вы сегодня будете, входит в сборник "Вечера на хуторе близ Диканьки". Это первая книга Гоголя. Вышла она в 1831 году. Она состоит из мистических повестей, многие из которых наполнены колоритным украинским юмором. Итак, повесть Николая Гоголя "Сорочинская ярмарка" в кратком содержании описана ниже.
Сорочинский ярмарок
Теплый августовский летний день в Малороссии. С раннего утра по дороге тянутся обозы с товаром - люди едут на Сорочинскую ярмарку. Чуть поодаль от этой вереницы медленно едет обоз крестьянина Солопия Черевика. На возу сидит хорошенькая девушка, дочь Солопия. Она привлекает внимание многих юношей. Рядом с Параской разместилась на обозе и ее мачеха Хавронья, женщина злая и скандальная.
Один из парубков, щеголевато одетый юноша, делает Параске комплимент, но тут же обзывает ведьмой сидящую рядом мачеху. Хохот окружающих и проклятия Хавроньи разносятся на километры вперед. Обоз тем временем едет дальше...
Происшествие на базаре
Параска гуляет с отцом на ярмарке. Тут ее вниманием завладевает тот самый красивый парубок. Он шепчет ей сладкие речи о любви.
А Солопий случайно слышит разговор двух крестьян: мол, не будет торговли в этом году. В заброшенном сарае под горой угнездилась нечистая сила. Черт ищет части своей красной свитки. Потому не проходит без беды ни одна Сорочинская ярмарка на этом месте.
Но тут Солопий лицезреет, как его Параску обнимает какой-то молодец, и отвлекается от разговора. Парубок оказывается сыном его давнишнего друга - Голопупенка. Мужчины отправляются в шинкарню (кабак) и, напившись, договариваются о свадьбе влюбленных. На Солопия огромное впечатление производит то, как парубок выпивает кружку пива, даже не поморщившись.
Однако когда Черевик сообщает новость жене, она его энтузиазма не разделяет. Обвиняет мужа в глупости и запрещает играть свадьбу. Обвиняет мужа в том, что нашел себе собутыльника. Солопию приходится подчиниться.
Заговор против Черевика
Следующая глава "Сорочинской ярмарка", краткое содержание которой мы рассматриваем, повествует о Грицке. Именно так зовут сына Голопупенко. Юноша заметно расстроен тем, что Черевик не сдержал своего слова. В этот момент к нему подходит цыган с предложением купить волов "за двадцать". Но Грицьку не до этого - он влюблен. Тогда хитрый цыган предлагает ему сделку - он заставляет Солопия сыграть свадьбу, а парубок продает ему волов. Грицько обещает, что отдаст волов "за пятнадцать", если цыган не солжет.
Гости в хате Черевика
В это время Хавронья Никифоровна принимает в хате попа Афанасия Ивановича. Тот упал в крапиву во время попытки перелезть через забор. Женщина всячески умасливает пострадавшего. Она подает ему кушанья, но поп признается, что жаждет от несравненной Хавроньи кушанья послаще - ее любви...
Однако влюбленных прерывает внезапное появление Солопия с целой компанией гостей. Вечером он отправился ночевать под возы, чтобы товар не украли. Гости уже порядком пьяны - Солопий несколько раз проехал мимо дома, прежде чем нашел родную хату. С ним дочь, кум Цыбуля с женой и несколько приезжих мужчин.
Хавронья, спрятав попа в нише со всякой утварью, радушно встречает гостей. А Солопий решается спросить наконец, что это за красная свитка, о которой он слышал накануне. По селу ходят страшные слухи, а Черевик до сих пор ничего не знает! И слышит мистическую историю от кума Цыбули.
Про красную свитку...
Эта глава "Сорочинской ярмарки" в кратком содержании (для читательского дневника) повествует легенду о магической красной свитке.
Выгнали однажды за какую-то вину одного черта из пекла. В чем он провинился - неизвестно. Покинул он ад и поселился в полуразрушенном сарае. И стало ему так скучно в пекле, хоть в петлю лезь. Начал с горя пьянствовать. Стал черт такой гуляка, какого не сыщешь среди парубков. С утра до ночи сидел он в шинкарне, которой владел старый еврей.
Наконец, пропил все, что имел с собой. Появились долги в шинкарне. Пришлось ему заложить свою красную свитку. Пообещал шинкарю, что вернется через год за свиткой - и пропал. Шинкарь посмотрел на прекрасное сукно, из которого была сшита свитка, и решил, что сделка прошла успешно.
Позабыв про срок, еврей быстро продал свитку какому-то заезжему пану. Тот подсунул товар цыганам. Так свитка вернулась на Сорочинский ярмарок. Но только никто ничего с тех пор покупать у купцов не стал. Умудрились продать свитку какому-то доверчивому мужчине, который вскоре обнаружил, что вещь эта нечистая. Он порубал ее на мелкие части, но куски ткани лезли друг к другу. Он с перепугу порубал свитку вновь и раскидал по всей территории ярмарка.
Черт, побывав в шинкарне и до смерти испугав еврея, добился от него признания, что свитка продана. Да только еврей уже не знает, где она. С тех пор черт ходит по селам, собирая части своей потерянной свитки.
Гостям, собравшимся за столом, становится заметно не по себе.
"Черт!"
И тут в хате слышится хрюканье. Это развлекается Афанасий Иванович, который схоронился в нише. Еле живая от страха Хавронья стыдит мужиков за трусость, говорит, что это под ней скамейка скрипнула.
Но внезапно в хате начинается настоящая паника - разбивается окно и в него заглядывает страшная свиная рожа. Гости разбегаются кто куда. Черевик, обезумевший от ужаса, бежат в поле с истошными воплями: "Черт!". Ему кажется, что за ним бежит что-то грузное... От усталости и страха он теряет сознание. И чувствует, как на него наваливается что-то тяжелое.
Цыгане, которые спали на улице, услышали вопли и отправились на поиски его источника. На улице лежал мужчина, а сверху упала его супруга - Хавронья...
Сам у себя украл
Следующая глава повести "Сорочинская ярмарка" в кратком содержании рассказывает о хитрости цыган.
Солопий и Хивря просыпаются в хате у кума Цыбули. Жена гонит ленивого Черевика на ярмарку продать кобылу, подавая ему полотенце для умывания. Полотенце оказывается красным обшлагом свитки. Супруги пугаются. Черевик ворчит, что продажи в этот день не будет. Однако покорно берет коня под уздцы и ведет на базар.
По дороге ему преграждает путь цыган. Он спрашивает, что продает Солопий. Тот поворачивается было к кобыле, но обнаруживает, что держит в руках уздечку с привязанным к ней рукавом красной свитки. Солопий бросает уздечку и пытается убежать.
Но убежать далеко у Солопия не получается. Его хватают несколько дюжих молодцев, крича, что поймали вора. Его связывают и сажают в какой-то сарай. Оказывается, его обвиняют в похищении кобылы Солопия Черевика. "Где видано, чтобы человек сам у себя украл что-нибудь?", - удивляется мужчина.
Рядом оказывается и связанный кум Цыбуля. Его поймали, когда он бегал по ярмарке с криками ужаса. Кум рассказывает, что вместо табака из кармана вытащил кусок красной свитки. Это невероятно испугала Цыбулю, и он пустился бежать, не разбирая дороги. Но его схватили и обвинили в воровстве.
В сарай как бы случайно заходит сын Голопупенка. Видя плачевное состояние потенциального тестя, он обещает помочь. Но берет с Черевика обещание устроить их с Параской свадьбу. Перепуганный Солопий соглашается. Хлопцы сразу освобождают парочку «воров». Оказывается, лошадь Черевика уже ждет его дома.
Цыгане довольны - волы теперь принадлежат им.
Свадьба
Следующая глава «Сорочинской ярмарки», краткое содержание которой мы обсуждаем, рассказывает о Параске. Девушка с грустью вспоминает пригожего молодца, который так понравился ей. Она заводит песню о любви, в этот момент в хату возвращается Солопий и начинает танцевать вместе с ней. На улице девушку уже ждет счастливый жених.
Приходит Хавронья. Услышав про свадьбу, она пытается устроить скандал, но ее оттесняет пара молодцев. Начинается свадьба, все счастливы. Однако Гоголь замечает, что конец веселья, любви да и самой жизни неизбежен. Эта пессимистическая нотка в будущих его произведениях будет заметна еще больше.
Даже в кратком содержании "Сорочинская ярмарка" - очень веселое и интересное произведение. Она наполнена особым гоголевским юмором, приветливым и дружеским, как и сама Украина.
Николай Васильевич Гоголь
СОРОЧИНСКАЯ ЯРМАРКА
Мини нудно в хати жить.
Ой вези ж меня из дому,
Де багацько грому, грому,
Де гопцюют все дивкы,
Де гуляют парубки!
Из старинной легенды.
Как упоителен, как роскошен летний день в Малороссии! Как томительно-жарки те часы, когда полдень блещет в тишине и зное, и голубой, неизмеримый океан, сладострастным куполом нагнувшийся над землею, кажется, заснул, весь потонувши в неге, обнимая и сжимая прекрасную в воздушных объятиях своих! На нем ни облака. В поле ни речи. Все как будто умерло; вверху только, в небесной глубине дрожит жаворонок, и серебряные песни летят по воздушным ступеням на влюбленную землю, да изредка крик чайки или звонкий голос перепела отдается в степи. Лениво и бездумно, будто гуляющие без цели, стоят подоблачные дубы, и ослепительные удары солнечных лучей зажигают целые живописные массы листьев, накидывая на другие темную, как ночь, тень, по которой только при сильном ветре прыщет золото. Изумруды, топазы, яхонты эфирных насекомых сыплются над пестрыми огородами, осеняемыми статными подсолнечниками. Серые скирды сена и золотые снопы хлеба станом располагаются в поле и кочуют по его неизмеримости. Нагнувшиеся от тяжести плодов широкие ветви черешень, слив, яблонь, груш; небо, его чистое зеркало - река в зеленых, гордо поднятых рамах… как полно сладострастия и неги малороссийское лето!
Такою роскошью блистал один из дней жаркого августа тысячу восемьсот… восемьсот… Да, лет тридцать будет назад тому, когда дорога, верст за десять до местечка Сорочинец, кипела народом, поспешавшим со всех окрестных и дальних хуторов на ярмарку. С утра еще тянулись нескончаемою вереницею чумаки с солью и рыбою. Горы горшков, закутанных в сено, медленно двигались, кажется, скучая своим заключением и темнотою; местами только какая-нибудь расписанная ярко миска или макитра хвастливо выказывалась из высоко взгроможденного на возу плетня и привлекала умиленные взгляды поклонников роскоши. Много прохожих поглядывало с завистью на высокого гончара, владельца сих драгоценностей, который медленными шагами шел за своим товаром, заботливо окутывая глиняных своих щеголей и кокеток ненавистным для них сеном.
Одиноко в стороне тащился истомленными волами воз, наваленный мешками, пенькою, полотном и разною домашнею поклажею, за которым брел, в чистой полотняной рубашке и запачканных полотняных шароварах, его хозяин. Ленивою рукой обтирал он катившийся градом пот с смуглого лица и даже капавший с длинных усов, напудренных тем неумолимым парикмахером, который без зову является и к красавице, и к уроду, и насильно пудрит несколько тысяч уже лет весь род человеческий. Рядом с ним шла привязанная к возу кобыла, смиренный вид которой обличал преклонные лета ее. Много встречных, и особливо молодых парубков, брались за шапку, поравнявшись с нашим мужиком. Однако ж не седые усы и не важная поступь его заставляли это делать; стоило только поднять глаза немного вверх, чтоб увидеть причину такой почтительности: на возу сидела хорошенькая дочка с круглым личиком, с черными бровями, ровными дугами поднявшимися над светлыми карими глазами, с беспечно улыбавшимися розовыми губками, с повязанными на голове красными и синими лентами, которые, вместе с длинными косами и пучком полевых цветов, богатою короною покоились на ее очаровательной головке. Все, казалось, занимало ее; все было ей чудно, ново… и хорошенькие глазки беспрестанно бегали с одного предмета на другой. Как не рассеяться! в первый раз на ярмарке! Девушка в осмнадцать лет в первый раз на ярмарке!… Но ни один из прохожих и проезжих не знал, чего ей стоило упросить отца взять с собою, который и душою рад бы был это сделать прежде, если бы не злая мачеха, выучившаяся держать его в руках так же ловко, как он вожжи своей старой кобылы, тащившейся за долгое служение теперь на продажу. Неугомонная супруга… но мы и позабыли, что и она тут же сидела на высоте воза в нарядной шерстяной зеленой кофте, по которой, будто по горностаевому меху, нашиты были хвостики красного только цвета, в богатой плахте, пестревшей как шахматная доска, и в ситцевом цветном очипке, придававшем какую-то особенную важность ее красному, полному лицу, по которому проскальзывало что-то столь неприятное, столь дикое, что каждый тотчас спешил перенести встревоженный взгляд свой на веселенькое личико дочки.
