Уолт Уитмен
Листья травы (1855)
Уолт Уитмен
Листья травы (1855)
Жил малыш. Когда он выходил..
Перевел К.С.Фарай
Жил малыш.
Когда он выходил на свою ежедневную
прогулку,
и оглядывался вокруг,
то на что бы он ни смотрел
с жалостью, любопытством, страхом
или любовью,
он становился этим предметом,
и это предмет становился частью его
на один день или на одно мгновение
На целый год или на циклы
тянущихся лет.
Ранние незабудки становились частью
И трава, и красивая герань, и клевер,
и маленькие колибри,
и мартовские ягнята, и поросята с
розовыми грудками. .
кобыла с жеребятами, смеющиеся
толпы во дворах,
люди у скользкого входа в пруд,
любопытные рыбки среди темно-
зеленых камней,
и водяные мельницы с тяжелыми
стальными верхушками. .
все становилось частью этого малыша.
И апрельские и майские полевые
становились малышом. .
и зимняя пшеница,
и светло-каштановые кукурузные
и съедобные коренья в огородах,
и яблони, и цветы яблонь,
и сочные яблоки, падающие с веток. .
и лесная малина. . и подорожник;
и старый пьяница по дороге домой
из таверны, где он недавно лежал без
И торопливая учительница. . и
дружелюбные дети,
и грустные дети. . и аккуратные
девочки-горожанки. .
и все изменения в городах и селениях,
куда бы он ни шел.
И даже родители малыша - мужчина,
зачавший его, выстрелив отцовской
среди ночи. . и женщина, выносившая
малыша в своей сумке
перед тем, как он появился на свет. .
они дали ему гораздо больше этого,
и давали ежедневно. . и они, и то, что
исходило от них
становилось частью малыша.
Его мать. . и тарелки, и блюдца,
поставленные
на обеденный стол,
Мать. . и потоки прекрасных слов. .
и чистая косынка, и фартук,
и здоровый материнский аромат,
отлетавший от ее волос и платья
когда она проходила мимо;
Его отец: сильный, мужественный,
независимый,
строгий, рассерженный,
несправедливый,
и удар, и окрик, и просьба, и
заманчивая
И предметы домашнего обихода, и
разговор, и лавка старьевщика,
мебель. . и желания переполненного
Любовь неподкупная. . и чувство
неизменной реальности,
мысли о том, что и это только мечта,
Сомнения днем и ночью, желание
узнать "как это?" и "что это?". .
Существует ли то, что кажется
реальным
или это только вспышки и искры?
Мужчины и женщины на дорогах,
если не вспышки и искры,
то тогда кто?
И сами дороги, фасады серых домов. .
товары на широких витринах, лица,
телеги, причалы, толпы на переправах;
Вид деревни, когда солнце падает
за зеленый холм. . вереницы
изломанных рек..
И тени. . и лучи света в гущах летних
свет, падающий на крыши. . и белая и
коричневая
черепица. .
очертания, отсветы, силуэты;
шхуна неподалеку, уходящая с
отливом. .
лодка на мели среди береговых
Бег и танец темно-синих волн -
растерянный всплеск,
и красочные облака. . и багровая мачта,
оставленная кем-то словно в одинокой
бесконечной грезе;
склон горизонта, сизый пеликан на
фоне солнца,
сгустки ила в аромате соленых
водорослей;
все эти явления и кажущиеся явления,
Все это становилось частью малыша,
ежедневно выходил,
и впредь будет выходить ежедневно,
становилось собственностью малыша,
он или она,
кто гнался за всем этим
день за днем, час за часом -
рассвета
Перевел К.С. Фарай
Серый и хмурый стан, за час до
рассвета
Я вышел из палатки, гонимый
бессонницей,
И спустился по узкой тропинке,
ведущей к полковому госпиталю.
Там три фигуры, распростертые на
носилках,
Три бездыханных тела, оставленных в
Увидал я, и каждое было одеялом
Светло-коричневым шерстяным
Тяжелым и пыльным,
обворачивающим все.
Бесшумно подкрался я, и застыл,
потрясенный.
Потом с лица одного из них стянул
Кто ты, мудрый седоволосый старик,
С глазами, что потонули в морщинах?
Кто ты, мой старый товарищ?
Медленно и не дыша, приблизился я ко
второму -
Кто ты, мой возлюбленный сын, с
румянцем еще на щеках?
Третий - не стар и не юн, со
спокойным лицом,
Подобным мутно-желтой слоновой
Человек, мне кажется, я знаю тебя, - в
твоем лице признаю
Черты самого Христа. Бездыханный
Божественный брат, здесь опять он
Из колыбели, раскачивающейся
бесконечно
Переложил К.С. Фарай
Из колыбели, раскачивающейся
бесконечно,
Из горла птицы смеющейся,
музыкальной нитью обкручивающей -
полночным
По белым пескам, сквозь равнины,
Взволнованный ребенок бежит один,
Сосредоточенно углубляясь в
переплетения снов и отблесков, уходя от
теней, словно
Сломанных теней, играющих в лунном
безмолвии,
Удаляясь полусонно от малиновых
кустарников,
Удаляясь от воспоминаний о птице
той, что пела для меня,
От твоих грустных воспоминаний, брат,
От подъемов и падений, которые я
От желтой ледяной луны, так поздно
взошедшей лицом в слезы,
От звуков первых желаний среди
От тысячи ответов моему сердцу,
От сонма слов, разбуженных в нем -
слов несравненных, -
Да, вот они снова со мной, становятся
И я, рожденный здесь, где все так
быстротечно,
Хоть уже мужчина, но в этих слезах -
Падаю на песок, встречаю волны,
Восклицаю в любви и боли о будущем
и прошлом, всегда один,
Обгоняю воспоминания.
Однажды Поманок;
Сладкий запах сирени преобладал
среди трав.
В кустарнике на берегу играли
Два крылатых гостя из Алабамы -
всегда вместе.
В их гнезде было четыре салатовых
Хрупких, с коричневыми пятнами, и
птица-отец - всегда рядом, всегда близко,
И она с большими светлыми глазами, в
мягкое гнездо забиралась,
И каждый день я, не подходя слишком
И не мешая им, слушал, наблюдал,
переводил.
"Свети! Свети! Свети!
Разливай тепло, мое солнце!
Пока мы греемся,
Мы - вдвоем, вместе, -
С тобой вместе.
Ветер летит на юг, на север,
День приходит белым,
И ночь черной пленницей,
Горы, озера, реки:
Везде наш дом,
С нами, всегда вместе."
Только вдруг убитый, один из пары,
Да, конечно, это она,
Однажды утром не прилетела,
Ни на следующий день, и никогда.
Остаток лета ласкаясь к морю,
В лунные слезы взлетая, в лунные
Или днем переносясь от дерева к
дереву, погибая в травах,
Мой грустный гость из Алабамы так
пел один:
"Ласкай! Ласкай! Ласкай!
Как волна нежно сзади волну ласкает,
И следующая набегает на нее,
И обволакивает объятием своим -
близко, близко;
Но любимая моя не прижимает к
ЛИСТЬЯ ТРАВЫ
Песнь о смертиТы, милая, ласкающая смерть,
Струясь вокруг мира, светло ты приходишь, приходишь,
Днем и ночью, к каждому, ко всем!
Рано или поздно ты, нежная смерть!
Слава бездонной вселенной
За жизнь, за радость, за вещи и любопытные знания,
За любовь, за сладкую любовь! Но слава! слава! слава!
Твоим сжимающим, холодным и хватким рукам, о смерть!
Ты темная мать! Ты всегда недалёко скользишь неслышною поступью!
Пел ли тебе кто-нибудь приветственную радостную песнь?
Эту песнь пою тебе я, я славлю тебя выше всех,
Чтобы ты, когда наступит мой час, шла ко мне неспотыкающимся шагом!
Могучая спасительница, ближе!
Всех, кого ты унесла, я пою, я радостно пою мертвецов.
Утонувших в любовном твоем океане,
Омытых в водах твоего блаженства, о смерть!
От меня тебе лихие серенады!
Пусть танцами отпразднуют тебя, пусть нарядятся, пируют,
Тебе подобают широкие дали, высокое небо,
И жизнь, и поля, и громадная задумчивая ночь.
Тихая ночь под обильными звездами,
И душа, обращенная к тебе, о широкая, облеченная покрывалами смерть,
И тело, льнущее благодарно к тебе.
Над вершинами деревьев я возношу мою песнь к тебе.
Над волнами, встающими и падающими, над мириадами прерий и широких полей,
Над городами, набитыми людом, над многолюдными дорогами и верфями,
Я шлю тебе веселую песнь, радуйся, радуйся, о смерть
(Из поэмы „Когда сирень расцвела у порога") .Вы, преступники, приведенные в суд
Вы, преступники, приведенные в суд,
Вы, острожники, в тюрьме за решеткой,
Вы, осужденные убийцы, в цепях и железных ручных кандалах,
Кто же я, что я не за решеткой?
Почему не судят меня?
Я такой же окаянный и дьявольский,
Отчего же руки мои не в оковах, ноги мои не в железах?
Вы, проститутки, пестро-наряженные, по тротуарам гуляющие,
Или бесстыдствующие в кельях своих,
Кто же я, что назову вас бесстыднее меня?
Я виновен! я сам сознаюсь!
(Не славословьте меня, почитатели - не пойте мне льстивых похвал,
Похвалы меня раз"яряют до судорог,
Я вижу, чего вы не видите - я знаю, чего вы не знаете).
Внутри, за этими ребрами, я загрязненный, задохшийся,
Под этим притворно-бесстрастным лицом клокочут адские волны.
Я похотливый, порочный,
Я сопутник злодеев, я к ним сопричислен,
Я сам в этом сонме проституток и каторжников,
Отныне не.буду отрекаться от них, ибо как отрекусь от себя? *)
(Из цикла „Осенние Ручьи") .
*) Эти стихи являются воплощением известной формулы Достоевского: „Воистину всякий пред всеми за всех и за все виноват". Спенсер высказал эту же мысль такими словами: „Никто не может называться свободным, пока не свободны все. Никто не может быть вполне беспорочным, пока есть хоть один порочный. Никто не может быть совершенно счастлив, пока не будут счастливы все".
Первый встречный, если ты, проходя, вдруг захочешь со мною завести разговор, почему бы тебе не начать разговора со мною?
Почему бы и мне не начать разговора с тобой?
(Из цикла „Начертания") .
Изумление ребенка
Мальчишкою малым, бывало, замолкну и в изумлении слушаю,
Как в воскресных речах у священника Бог выходит всегда супостатом,
Противоборцем какой-нибудь твари.
(Из цикла „У дороги") .
Тому, кто скоро умрет
Я удаляю окружающих тебя, ибо я принес тебе весть,
Ты скоро умрешь. Пусть другие говорят, что хотят, я не умею лукавить,
Я точен и безжалостен, но я люблю тебя; тебе спасения нет.
Нежно я кладу тебе на плечо мою правую руку,
Я не говорю ничего, я молча приникаю к тебе головою,
Я сижу с тобою рядом, спокойный и преданный,
Я не сиделка, не отец, не сосед, но я больше для тебя, чем они,
Я отрешаю тебя от всего, что в тебе есть тленного и ложного, оставляю лишь вечно-духовное,
Ты сам никогда не умрешь,
Труп, который останется после тебя, это не ты, а навоз.
Нечаянно засияло солнце, где и не ждали его,
Тебя охватывают сильные мысли, и доверчивой ты улыбаешься.
Ты позабыл, что ты болен, и я позабыл, что ты болен,
Ты не замечаешь лекарств, тебя не волнуют рыдания, ты знаешь, что я - близ тебя,
Я увожу от тебя посторонних, нечего им рыдать над тобою,
Я не рыдаю над тобою, я поздравляю тебя.
(Из цикла.Шопоты Смерти Небесной") .
Городская мертвецкая
У городской мертвецкой, у входа,
Я, любопытствуя, замедлил шаги.
Вижу: бедный, отверженный труп, проститутка,
Сюда принесли ее тело,
Оно лежит на мокром кирпичном полу, никто не пришел за ним,
Святыня, женщина, женское тело, я вижу тело, гляжу
на него на одно, ничего другого не вижу,
Оцепенелая тишина не смущает меня, ни вода, что каплет из крана,
Ни трупный смрад, -
Но этот дом, - дивный дом, изящный, прекрасный дом -
Развалившийся,
Этот бессмертный дом, превышающий все наши здания,
Наш Капитолий, с белым куполом, с гордой статуей наверху *); и старые храмы с колокольнями, воздетыми кверху, -
Этот прекрасный и страшный развалина-дом,
Обитель души, сам - душа,
Дом, избегаемый всеми,
Прими же дыхание губ задрожавших моих
И эту слезу одинокую,
Как поминки от меня, уходящего,
Ты, сокрушенный, разрушенный дом, дом греха и безумия,
Ты, мертвецкая страсти,
Дом жизни, недавно смеющийся, шумный,
Но и тогда уже мертвый,
Звеневший и дивно украшенный дом,
Но мертвый, но мертвый, мертвый.
(Из цикла „Осенние Ручьи")
*) Капитолий - здание в городе Вашингтоне; там происходят заседания конгресса и верховного суда. Оно украшено высоким железным куполом. На куполе статуя свободы, воздвигнутая в 1863 году скульптором Томасом Крофордом.
Любовные игры орлов
Иду над рекою по дороге (моя утренняя прогулка, мой отдых),
Вдруг задавленный крик наверху,
Любовная ласка орлов,
Слияние стремительных тел в высоте,
Сцепленные сжатые когти,
Кружение, безумие, бешенство, вихрь живого вверху колеса,
Бьющих четыре крыла, два клюва,
Вертящейся массы комок,
Кувыркание, бросание, увертки, прямое падение вниз,
Над рекою повисли, двое - одно, в оцепенении истомы,
В воздухе томно недвижны,
И вот, расстаются, и когти ослабли, и в небо вздымаются вкось, на медленных мощных крылах,
Он своим и она своим разделенным путем.
(Из цикла „У дороги") .
Деревенская картина
За широкими воротами мирной риги деревенской
Озаренная поляна со скотом и лошадьми,
И туман, и ширь, и дальний уходящий горизонт.
(Из цикла „У дороги") .
Песня о большой дороге
(Фрагмент)
Пешком, с легким сердцем, выхожу на большую дорогу,
Здоровый, свободный, - весь мир предо мною!
Серая длинная тропа ведет меня, куда я хочу.
С этой минуты мне не надо счастья, я сам - свое счастье.
С этой минуты я ни о чем не хнычу, ничего не хочу,
Жалобы, вопросы и книги остались дома,
Сильный и радостный я шагаю по дороге вперед.
Земля, разве этого мало?
Мне не нужно, чтобы звезды спустились ниже,
Я знаю, они хороши и там, где сейчас...
Вот глубокий урок - всё принять, никого не отвергнуть, никому не оказать предпочтенья,
Негр, преступник, неграмотный, больной - всем открыта и доступна она;
Роды, кто-то бежит за доктором, нищая ковыляет, шатается пьяный, рабочие идут гурьбою и смеются, мебель везут на дачу,
Расфуфыренный франт, погребальные дроги, влюбленные, убежавшие из дому,
Все проходят, и я прохожу, и все проходит, и никто никому не помеха,
Ни одного нелюбимого, ни одного обойденного, все они дороги мне.
Я думаю, что геройские подвиги все рождались на вольном ветру,
И все вольные песни - на воздухе,
Я думаю, что я мог бы сейчас встать и творить чудеса,
Я думаю, что кого я ни встречу сейчас, тот мне с первого взгляда полюбится
И полюбит меня,
Я думаю, что кого ни увижу сейчас, тот должен быть счастлив.
Большими глотками я глотаю просторы и дали! Запад и восток - мои, север и юг - мои!
Я больше, чем я думал, - я лучше, чем я думал, Я и не знал, до чего я хорош,
Я развею себя между всеми, кого ни встречу,
Я подарю каждому новую радость и новую силу,
И кто отвергнет меня, не опечалит меня,
А кто примет меня, будет благословен и блажен.
Если бы тысяча прекрасных мужей предстали сейчас предо мною, это не удивило бы меня,
Если бы тысяча красивейших женщин явились сейчас предо мною, это не изумило бы меня.
Теперь я постиг, как создать самых лучших людей:
Пусть вырастают на вольном ветру, спят и едят с землею.
Здесь испытание мудрости,
Здесь я проверю сейчас все религии и философии,
Может быть, они хороши в духоте академий, но никуда не годятся под широкими тучами, пред зелеными далями, у бегущих ручьев.
Питательно только зерно, только ядро всех вещей,
Кто же совлечет их шелуху, кто же для тебя и для меня счистит с них скорлупу?
Почему многие, приближаясь ко мне, зажигают в крови моей солнце?
Почему, когда они покидают меня, флаги моей радости никнут?
Почему под иными деревьями меня опьяняют всегда широкие и мелодичные мысли?
(Я думаю, и лето, и зиму они зреют на этих деревьях и падают на меня, как плоды).
Откуда благоволение ко мне проходящих мужчин и женщин?
Откуда мое благоволение к ним?
А llons ! кто бы ты ни был, выходи и пойдем вдвоем,
Со мною ты не утомишься в дороге.
Сначала дорога неласкова, сначала молчалива и нерадушна земля, непостижна и неприветна природа.
Но иди, не унывая, иди вперед, и ты узришь божеское, сокровенное,
Не сказать никакими словами, какую великую ты узришь красоту.
Аllons! Вперед! Не мешкая!
Пусть эта гавань защищает от бури,
Пусть эти люди гостеприимны, а это жилище уютно,
Мы помчимся по безумному, по бездорожному морю!
С нами земля и стихия,
С нами здоровье, задор, любопытство, гордость, восторг!
Но не приходите ко мне, кто уже расточил свое лучшее,
Сифилитиков и пьяниц мне не надо!
Слушай! я скажу тебе правду,
Я не предлагаю тебе старых приятных даров,
Я предлагаю тебе новые тяжкие,
Идем, но предупреждаю тебя, что я потребую многого,
Ты не должен собирать и громоздить то, что называется богатством,
Все, что наживешь и накопишь, разбрасывай, куда ни пойдешь;
Войдя в какой-нибудь город, не оставайся в нем дольше, чем нужно, и, верный зовущему голосу, поскорее уходи прочь,
Те, кого ты оставишь там, будут издеваться над тобою, язвить тебя злыми насмешками,
Любящие руки попытаются тебя удержать, но да будут твои поцелуи прощальными,
И да не станут эти руки оковами.
Аllons! К бесконечному и безначальному!..
Мы возьмем с собою в дорогу все здания и улицы, куда бы мы ни пошли,
Что же такое вселенная, как не дорога, - множество дорог для блуждающих душ,-
Они шествуют вперед и вперед,
Любящие, больные и отверженные,
Величавые, могучие, безумные, слабые, гордые, отчаянные.
Я не знаю, куда они идут, но знаю, что к великому, к лучшему.
Выходите же, мужчины и женщины!
Нечего корпеть в своих домах, хотя бы вы сами построили их,
Прочь из заточения и мрака! Выходите прочь из тайника;
Никакие мольбы не помогут, я знаю каждое укромное место,
Вы не заслонитесь от меня ни одеждой, ни танцами, ни обедом, ни смехом.
Я вижу сквозь все покровы ваши скрытые скорби и ужасы.
Вы не скажете ни жене, ни подруге, ни мужу
Об этом страшном своем двойнике, который бродит бессловесный по улицам
И в гостиных прикрывается личиной учтивости,
И всюду, в вагонах, в каютах, в общественных собраниях, изящно одетый, смеется,
А в груди у него смерть, а в черепе у него преисподняя -
Там, под белой манишкой, под лентами и бутоньерками,
Как он говорлив, говорит обо всем, но ни звука не говорит о себе.
Аllons! Торопись! Пусть бумага останется у тебя на столе неисписанная
И на полке - непрочитанная книга,
Пусть останется твой инструмент на заводе, и ты не заработаешь денег,
Пусть училище останется пустое! Не слушай призывов учителя!
Камерадо, я даю тебе руку, я даю тебе свою любовь, я даю тебе всю свою душу, ничего не проповедуя, не требуя,
Пойдешь ли ты со мною в дорогу, неразлучный до могилы сопутник?
Кто бы ты ни был, я боюсь, что ты идешь по пути сновидений,
Я боюсь, что то, в чем ты так крепко уверен, уйдет у тебя из-под ног и под руками растает,
Даже и теперь обличье твое, и твой дом, и слова, и дела, и тревоги, и твое веселье и безумство,
Все ниспадает с тебя, и твое настоящее тело, и твоя душа настоящая - только они предо мною,
Ты предо мною стоишь в стороне от работы твоей и заботы, от купли-продажи,
От фермы твоей и от лавки, от того, что ты ешь, что ты пьешь, как ты скорбишь, умираешь.
Кто бы ты ни был, я руку тебе на плечо возлагаю, ты будешь моей поэмой!
Я близко шепчу тебе на ухо:
Много любил я мужчин и женщин, но никого не любил, как тебя.
О, долго я мешкал вдали от тебя, долго я был немой,
Мне бы давно прибежать к тебе,
Мне бы твердить о тебе без конца, мне бы тебя одного воспевать.
О, я покину всех, я пойду и создам гимн о тебе,
Никто ведь не понял тебя, я один понимаю тебя,
Никто не был справедлив к тебе, ты сам справедлив к себе не был,
Все находили из"яны в тебе, один только я не вижу никаких из"янов в тебе,
Один только я не ставлю над тобою ни владыки, ни господина, ни Бога:
Над тобою лишь тот, кто таится в тебе самом.
Иконописцы писали кишащие толпы людей, и меж них одного посередине,
И голова одного посередине была в золотом ореоле, -
Я же пишу икону, на которой мириады голов, и все до одной в золотых ореолах,
От руки моей льется сияние, от мужских и от женских голов вечно исходит оно.
О, я мог бы пропеть о тебе такие величавые гимны, я мог бы прославить тебя!
Как ты велик, ты не знаешь и сам, проспал ты себя самого,
Твои веки как будто опущены были во всю твою жизнь,
И все, что ты делал, к тебе обернулось, словно бы кто над тобой посмеялся.
(Богатства твои и молитвы, и знания, если не в чью-то насмешку они обернулись, то во что обернулись они?)
Но посмешище это - не ты.
Там, под спудом, внизу, затаился ты, настоящий,
И я вижу тебя, где никто не увидит тебя.
Ни молчание твое, ни конторка, ни ночь, ни наглый твой вид, ни рутина твоей жизни не скроют тебя от меня;
Лицо твое бритое и желтое, беспокойные зрачки - пусть сбивают с толку других, но меня не собьют.
Твой пошлый наряд, безобразную позу и пьянство, и похоть, и раннюю смерть, - все я отбрасываю прочь.
Ни у кого нет таких дарований, которых бы не было и у тебя,
Ни такой красоты, ни такой доброты, какие теперь у тебя,
Ни дерзания такого, ни терпения такого, какие есть у тебя,
И какие наслаждения ждут других, такие ждут и тебя.
Я никому ничего не дам, если столько же не дам и тебе,
Никого, даже Бога, я песней моей не прославлю, если я не прославлю тебя.
Кто бы ты ни был! иди напролом и требуй!
Эта пышность Востока и Запада - безделица рядом с тобою,
Эти равнины безмерные и эти реки безбрежные - безмерен, безбрежен и ты, как они,
Эти бури, вулканы, стихии, движения Природы, иллюзии смерти, - ты тот, кто над ними владыка,
Ты по праву владыка над скорбью, над страстью, над стихией, над смертью!
С ног твоих путы спадают, и ты видишь: все превосходно!;
(Из цикла.Перелетные птицы") .
в 72 и 73 году Этих Штатов *)
*) „Этими Штатами" Уот Уитмэн называл Соединенные Штаты Америки .
Из своего трухлявого и душного логова, логова рабов,
Она молнией прянула и сама на себя удивляется,
Ногами она топчет золу и лохмотья,
А руками сжимает глотки королей.
О, надежда и вера!
О, страдальческий, конец патриотов-изгнанников, испускающих дух на чужбине!
О, сколько больных сердец!
Вернитесь сегодня на родину, да будет вам новая жизнь.
А вы, получавшие золото за то, что чернили Народ,
Узнайте, лжецы, что за все ваши пытки, за судороги,
За многообразный придворный грабеж, за выматывание денег у бедных,
За то, что лгали, обещая, королевские уста и, обеты нарушая, хохотали,-
Народ отмщает прощением, ему не нужны ваши головы,
Ему омерзительна свирепая лютость царей!
Но нежная милость взрастила жестокую гибель, и запуганные короли пришли назад,
Идут величаво и гордо, у каждого свита: поп, вымогатель, палач,
Тюремщик, законник, лорд, солдат и шпион.
А сзади всех - смотри! - какой-то призрак ползет и крадется, мглистый, как ночь,
Весь в багряницу закутан, лоб, голова и тело обмотаны кроваво-красными складками,
Не видно ни глаз, ни лица,
Но из-под этих алых одежд, приподнятых невидимой рукою,
Один единственный скрюченный палец, указующий ввысь, в небеса,
Появляется, как головка змеи.
А в свежих могилах лежат трупы окровавленных юношей,
И натянуты веревки у виселиц, и носятся пули владык,
И деспоты громко смеются, -
Но все это даст плоды, и плоды эти будут хорошие.
Эти трупы юношей,
Эти мученики, висящие в петле, эти пронзенные серою сталью сердца,
Недвижны они и холодны, но все же они вечно живут, и их невозможно убить.
Они живут, о короли, в других таких же юных,
Они в оставшихся братьях живут, готовых снова восстать против вас,
Они были очищены смертью, умудрены и возвеличены ею.
Над каждым убиенным за свободу, из каждой могилы возникает семя свободы, а из этого семени - новое,
Далеко разнесут его ветры для новых и новых посевов,
Его взлелеют дожди и снега.
И каждая душа, покинувшая тело, убитое тираном-палачом,
Незримая парит над землею, шепчет, зовет, стережет.
Свобода! пусть отчаются другие - я вовек не отчаюсь в тебе.
Что? этот дом заколочен? Хозяин куда-то исчез?
Ничего, он скоро вернется, ждите его.
Приготовьтесь для встречи, - вот уже идут его вестники.
(Из цикла „У дороги") .
Бей, бей, барабан
В окна, - в двери, - ворвитесь, как буйная рать!
В торжественную церковь! - долой молящихся!
В школу! - долой школяров!
Прочь от невесты, жених, - не время тебе блаженствовать с нею,
Не время мирному пахарю мирно пахать и косить!
Так бешено гремишь ты, барабан, так яростно трубишь ты, труба!
Бей! бей! барабан! - труби! труба! труби!
Гряньте над грохотом города, над громыханием колес!
Что? для спящих готовы постели? Кто же заснет в эту ночь?
Не торговать, торгаши! Барышники, сегодня не барышничать!
Смеют ли говоруны говорить? Смеет ли петь певец?
Что? адвокат по прежнему мямлит свою речь на суде?
Громче же, барабанная дробь! Кричи, надрывайся, труба!
Бей! бей! барабан! - труби! труба! труби!
Что за дело до молящих и плачущих, до перепуганных стариков!
Заглушите младенческий крик и материнские вопли!
Пусть даже мертвецы задрожат, непогребенные, ждущие гроба!
Вопите, кричите, трубы! Греми, роковой барабан!
(Из цикла „Барабанный бой") .
Ты, мальчишка из прерий
Ты, загорелый мальчишка из прерий,
И до тебя приходило в наш лагерь много желанного, жданного,
Хвалы и дары приходили, и сытая пища, пока, наконец, с новобранцами
Не прибыл и ты, бессловесный, в руках у тебя ничего,
но мы глянули один на другого.
И больше, чем всеми дарами вселенной, ты одарил меня.
(Из цикла „Барабанный бой").
Годы современные
Годы современности! годы несвершенного!
Ваш горизонт поднимается, я вижу, что он расступается для более царственных драм,
Я вижу, что не только Америка, не только народ Свободы, но и другие народы готовятся к участию в этом спектакле,
На сцену с грохотом входят новые лица, старые сходят со сцены,
Являются новые союзы народов, всеобщая солидарность племен,
Я вижу, как неудержимо, могуче вступает это новое полчище на мировые подмостки,
(А старые рати, старые войны сыграли ли они свои роли?
Сыграны ли все акты той пьесы, которую им надлежало сыграть?).
Я вижу Свободу, во всеоружии, победоносную, гордую,
И с нею, плечо к плечу, по правую и по левую руку, шествуют Мир и Закон,
Великолепное трио, вышедшее в бой против мысли о касте;
К каким историческим развязкам мы близимся с такой быстротой?
Я вижу миллионы людей, марширующих вперед и назад,
Стерты рубежи между царствами, проведенные в Европе царями,
Ныне возведет сам народ свои рубежи на земле (все другие долой),
Никогда еще не был простой человек более подобен Богу,
О! как он торопит, толкает, движет массы вперед и вперед!
Его дерзкая нога на земле и на море, везде,
В Тихом Океане он создает поселения, архипелаги он колонизует -
Он спаял, он связал воедино все страны, всю географию мира пароходом, телеграфом, газетой, множеством военных орудий, фабриками, всюду разбросанными;
Что это за шопот, о страны, бежит между вами, проносится в пучине морской?
Все народы беседу ведут? Не создается ли у шара земного единое сердце?
Человечество стало единое тело, сплотилось в единый народ, тираны дрожат, их короны, как призраки, тают,
Кто предскажет, что завтра случится, дни и ночи исполнены знаменьями,
О, вещие, пророческие годы!
Деянья, еще не содеянные, вещи, еще не созданные, нагрянули на меня, я их чувствую в экстатическом лихорадочном сне,
Они нахлынули на меня, они давят меня, они насквозь проницают меня,
И вот у меня перед взором нет ни Америки, ни Европы,
Все прошлое, завершенное отступает, куда-то во мрак,
Надвигается огромное будущее, идет и идет на меня.
(Из „Песен Расставания").
Когда я читаю книгу
Когда я читаю книгу, где описана знаменитая жизнь,
Я говорю: разве в этом была вся жизнь человеческая?
Так, если я умру, и мою вы опишете жизнь?
(Будто кто-нибудь знает, в чем моя жизнь была?
Нет, я и сам ничего не знаю о моей настоящей жизни:
Несколько темных следов, разбросанные знаки, намеки,
Которые я сам для себя пытаюсь здесь начертать).
(Из цикла „Начертания").
Одной певице
Прими этот дар,
Я его берег для героя, для вождя, для трибуна,
Для того, кто послужит великому делу,
Старому делу свободы и преуспеяния народов,
Кто с вызовом глянет в глаза притеснителям,
Кто подымет мятеж,
Но я вижу теперь, что мой долгохранимый подарок,
Как им, принадлежит и тебе.
(Из цикла „Начертания") .
Из „Песни о выставке"
(Фрагмент)
Муза, беги из Эллады, покинь Ионию,
Сказки о Трое, об Ахилловом гневе забудь,
О скитаниях Одиссея, Энея.
К Парнасу прибей табличку:
„За от"ездом сдается в наем".
И такое же повесь об"явление
На всех итальянских музеях, на замках испанских, французских, германских,
В Сионе, на яффских вратах, и на горе Мориа,
Ибо новое царство, - пошире, вольнее! - ждет, как царицу, тебя!
Наши призывы услышаны! Смотрите: она идет!
Я слышу шелест ее одежды, я вдыхаю аромат ее дыхания.
О, царица цариц! О, смею ли верить,
Что изваяния богов и древние храмы не властны тебя удержать,
И Виргилий, и Данте, и мириады преданий, поэм, -
Неужели ты кинула все и прибежала сюда?
Да, ей уже не о чем петь - там над иссякшим Кастальским ключей,
Ибо нем египетский Сфинкс, у него перебита губа,
Каллиопа навеки замолкла, и Мельпомена, и Талия мертвы,
Иерусалим - горсть золы, развеянной всеми ветрами,
Крестоносцы, полночные призраки, растаяли вместе с рассветом,
Где людоед Пальмерин? Где башни и замки, отраженные водами Уска?
Где рыцари Круглого Стола, где Артур, Мерлин, Ланселот?
Сгинули! сникли! пропали! как испарение исчезли *).
Скончался! Скончался для нас навсегда этот мир, когда-то могучий,
Ныне опустелый - отлетела душа! - призрачный, опустелый мир.
Шелками расшитый, ослепительно-яркий, но чужой, королевский, поповский!
В склепе фамильном схоронен,
Корона его и доспехи с ним заколочены в гроб,
И герб его - алая страница Шекспира,
И панихида над ним - сладко тоскующий стих Теннисона.
К нам поспешает беглянка,
Я вижу ее, если вы и не видите.
К нам торопится на rendez - vous , пробивает дорогу локтями, шагает в толпе напролом,
Жужжание наших машин и резь паровозных свистков ее не страшат,
Ее не смущают ни стоки дренажа, ни циферблат газометра,
Приветно смеется и рада остаться у нас! Она здесь! на кухне средь посуды!
*) Это стихотворение мы воспроизвели в его первой редакции, так как последующие кажутся нам более слабыми. Против этих стихов энергично протестовал юноша Оскар Уайльд. В его лекции „Ренессанс английского искусства" читаем: „Тщетно призывается муза поэзии - хотя бы и трубным гласом Уота Уитмэна - эмигрировать из Ионии и Греции и прибить к Парнасу табличку: „за от"ездом сдается в наем". Зов Каллиопы еще не умолк, азиатский эпос не вымер; Сфинкс не лишился языка, и не высох Кастальский источник. Ибо искусство есть сущность жизни, и ему неведома смерть. Искусство - абсолютная реальность, и ему нет дела до фактов" (Сбор. соч. Оскара Уайльда, изд. „Нивы", т. IV, 134).
Но, кажется, я позабыл приличье!
Позвольте же представить незнакомку! (Я ведь только для того и живу, только для того и пою).
Колумбия *)! Во имя свободы, приветствуй бессмертную!
Подайте друг другу руки, - и будьте отныне как сестры.
Ты же, о, Муза, не бойся! новые дни осенили тебя,
Вокруг тебя какие-то новые, какие-то странные люди, небывалая порода людей
Но сердца все те же, и страсти те же,
Люди внутри и снаружи все те же,
Не лучше, не хуже, - все те же лица людей,
И та же любовь, и красота и обычаи те же.
*) Так Уитмэн называл Америку .
Прочь эти надоевшие басни!
Прочь эти вымыслы, эти романсы, драмы дворов чужестранных,
Эти любовные стансы, облитые патокой рифмы, эти интриги и страсти бездельников, Годные лишь для балов, где танцоры кружатся всю ночь, -
Пустая забава, нездоровый досуг для немногих,
С духами, вином и в тепле, под сияющими канделябрами.
Муза! я принесу тебе наше здесь и наше сегодня,
Пар, керосин и газ, великие железные пути!
Трофеи нынешних дней: нежный кабель Атлантика,
И Суэцкий канал, и Готардский тоннель, и Бруклинский мост *).
Всю землю тебе принесу, как клубок, обмотанную рельсами,
Наш вертящийся шар принесу **).*) Мост длиною в 1 1/2 версты, соединяющий Нью-Йорк с городом Бруклином. Строился одиннадцать лет: с 1872 по 1883 г.
**) Замечательно, что в том же 1855 году, когда вышла книжка Уитмэна, подобные идеи развивал во Франции поэт Максим Дюкан (Мах ime du Camp) в своих „Современных Песнопениях". В старом Некрасовском „Современнике" (1855 г., т. III) мы нашли о нем такие строки: „Поэт уверяет нас, что Диана давно перестала ожидать в роще Эндимиона, что Аполлон умер уже от дряхлости на своем Парнасе, что Пегас устарел... Что же воспевает он сам? Железные дороги, локомотивы, пар, газ, электричество, хлороформ и т. д. Все это прекрасно, даже, может, быть, очень умно и остроумно, и стихотворения Дюкана, по крайней мере - предметы его песнопений, действительно, современны, но мы сомневаемся, чтобы во всем этом было много поэзии". Интересующиеся Дюканом могут прочесть о нем в книжке Я. Тугендхольда „Город во французской поэзии". Там, между прочим, приводится такой отрывок из знаменитого манифеста Дюкана: „Открывают пар, а мы воспеваем Венеру! Открывают электричество, а мы воспеваем Вакха! Это абсурд! Сколько раз описывали жерло вулкана, отчего же нам не воспеть горн завода в С r е uzot !"-Максим Дюкан (1822-1894), один из ближайших друзей Флобера, был историком, поэтом, критиком, путешественником и журналистом. Тургенев изобразил его в очерке „Казнь Тропмана".
Реферат по предмету «Зарубежная литература»
студентки ІII курса филологического факультета
заочного отделения специальности
«украинский язык и литература»
Рогачевой А. А.
1. Предистория «Листьев травы»
2. Протест против рабства в книге
3. Уитмен - «оратор» и «певец»
4. Поэтичность «Листьев травы»
5. Герой книги - труженик
6. Уитменовский «свободный стих»
7. Военная поэзия
8. Реализм Уитмена
9. «Листья травы» - бессмертная книга
Уолт Уитмен — выходец из демократической среды. И отец и некоторые другие члены семьи поэта всю жизнь занимались фермерством или плотничали. Дать образование своим многочисленным детям Уолтер Уитмен-старший не имел возможности. Как только его сын, родившийся в 1819 году и носивший имя отца, достиг одиннадцати-двенадцатилетнего возраста, ему пришлось зарабатывать себе на пропитание. Будущий поэт в детстве служил посыльным и учился наборному делу, а в пятнадцать лет сделался учеником плотника. Некоторое время он учительствовал и рано стал пробовать свои силы в области журналистики. Он издавал еженедельную газету в деревне, не достигнув и двадцати лет, а в двадцать два года уже редактировал ежедневную городскую газету. Жил он то в деревушках Лонг-Айленда, то в городах Бруклине и Нью-Йорке.
Всю жизнь поэт сохранял нежнейшую любовь к своей матери, простой, малограмотной женщине, обладавшей добрым сердцем и даром сказочницы. Своего отца Уитмен вспоминал далеко не со столь горячим чувством. Между тем Уолтер Уитмен-старший был человеком не совсем заурядным и разделял взгляды некоторых из самых передовых своих соотечественников. Уитмен в детстве не понимал отца, да и не мог понять, но в одной книге о поэте говорится, по-видимому, со слов его самого, что «свою любовь к свободе» он унаследовал главным образом от отца.
В год, когда вышло первое издание «Листьев травы». Уитмен был не так-то уж молод для начинающего поэта. В одной из своих поэм он писал:
Мой язык, каждый атом моей крови созданы из этой почвы,
из этого воздуха,
Рожденный здесь от родителей, рожденных здесь от
родителей, тоже рожденных здесь,
Я теперь, тридцати семи лет, в полном здоровье, начинаю
эту песню,
Надеясь не кончить до смерти.
В этих словах есть большая правда. Уитмен действительно плоть от плоти американского народа. Он жил его жизнью, горячей любовью любил свою родину, в своем творчестве отразил важнейший этап американской истории.
Буржуазные литературоведы нередко утверждают, что между юным Уитменом и Уитменом периода создания «Листьев травы» лежит пропасть. Иные из них склонны изображать дело так, будто поэт, выступивший со своей книгой стихов в возрасте тридцати шести лет, никаких идейных корней не имел, был порожден каким-то необъяснимым «чудом», а в дальнейшем уже ни в чем не менялся.
На самом деле уже взгляды молодого Уитмена на жизнь — при всей их сложности и противоречивости — складывались в духе тех воззрений, которые были присущи тогда широким слоям трудового населения северных штатов, в первую очередь фермерам и ремесленникам. Рабочий класс Америки был еще невелик численно и незрел идейно.
Даже крайне слабые ранние стихи Уитмена, написанные на рубеже тридцатых и сороковых годов, косвенным образом отражали присущие ему демократические тенденции. В них проявилось его недовольство неравенством, царящим в стране, его презрение к сильным мира сего.
Вскоре Уитмен как будто «излечился» от юношеского увлечения поэзией. Но, сделавшись журналистом, он прошел большой путь идейного развития, оказавший огромное влияние на все его последующее поэтическое творчество.
Редактируя разные газеты, Уитмен выступал сторонником некоторых буржуазно-демократических принципов, активно ратовал за интересы простых людей. Впрочем, на протяжении ряда лет он почти не касался вопроса о судьбах негров-невольников в Америке, Как и довольно широкие слои фермеров, в ранней молодости он еще не осознавал достаточно ясно значения проблемы рабства для судеб стран, недопустимость этой позорной системы.
Вскоре, однако, положение изменилось почти внезапно. Это произошло в конце сороковых годов. Наступил один из важнейших переломных моментов в истории человечества. В разных странах Европы поднялась новая волна революционной борьбы. А в США противоречия между буржуазным Севером и рабовладельческим Югом приобрели невиданную резкость. Одной из непосредственных причин этого был захват Америкой огромных мексиканских территорий в результате войны против Мексики 1846 —.1848 годов.
Молодой журналист Уитмен не остался в стороне от народного движення. Он начинает решительно осуждать рабство о негров, в его появляются революционные нотки. Он предсказывает, что американский народ «в своей грозной ярости» сметет рабовладельцев с лица земли.
Уитмен, которого многие биографы изображают пассивным человеком, безразлично взиравшим на ход освободительной борьбы в Америке, на самом деле превратился в смелого борца за демократически принципы и мужественно отстаивал свои убеждения. Одна за другой газеты изгоняли его, ибо он не шел на компромисс со своей совестью.
И вот именно тогда, когда Уитмен, как и а и миллионы тружеников в США, глубоко проникся духом борьбы против рабства, за передовые освободительные идеалы, он вернулся к поэзии. Страстный демократический пафос, всколыхнувший все существо Уитмена и позволил, наконец, пробиться наружу дремавшим в его душе исполинским поэтическимсилам.
В 1850 году в нью-йоркских газетах появляются стихотворения Уитмена в которых он громит влиятельнейших сторонников рабства на Севере и поет славу революционной борьбе в Европе. В этих по содержанию произведениях будущий автор «Листьев травы» впервые показывает себя и мастером новой поэтической формы.
Уитмен — не первый американский поэт, отразивший освободительные устремления народа. Еше Филипп Френо, который вступил в литературу в годы американской войны за независимость, утверждал величие революционной борьбы против тирании. Делу аболиционизма посвятил свои творения старший современник Уитмена - Джон Гринлиф Уитьер. Осудил рабство в цикле стихов Генри Лонгфелло. Но голос людей из народа, всем сердцем ненавидевших плантаторов и взбешенных коварством предателей на Севере, нигде, пожалуй, не прозвучал так естественно и с такой беспощадностью, как в поэзии Уитмена.
Сатирическое антирабовладельческое стихотворение Уитмена «Песня некоторых членов конгресса» было написано в традиционной манере. Но в «Доме друзей» — этом горячем и смелом выступлении народного трибуна против врагов народа, как и в «Кровавых деньгах», — поэт пользуется свободным стихом. Он отбрасывает рифму и перестает следовать строгим классическим размерам. Стих Уитмена раскован, в его произведениях звучит ритм, напоминающий ритм речи вдохновенного оратора.
В стихах 1850 года, в том числе в стихотворении «Европа», утверждается величие народа защищающего свои права. Теперь Уитмен, можно сказать, впервые выступает как поэт, имеющий свой собственный голос, сильный и прекраный.
Такова была предистория «Листьев травы».
Многие из произведений, вошедших в эту книгу, были созданы поэтом в течение десятилетия, предшествовавшего гражданской войне Севера и Юга 1861 - 1865 годов. В эти-то годы бывший редактор и превратился в рабочего плотника. Журналист, которого порою видели изысканно, даже франтовато одетым, теперь носит одежду простого труженика. Этот большой, сильный, красивый человек со свежим лицом дружит с самыми скромными людьми. Его приятели — рабочие на речных перевозах, пожарники да кучера омнибусов. В старости Уитмен тепло вспоминал своих товарищей — нью-йоркских кучеров с их колоритными прозвищами: «Старый слон», «Молодой слон», «Бродвейский Джек», «Желтый Джо».
Свободные часы поэт часто проводит в омнибусах, восседая на облучке рядом с кучером, а кое-когда и правя сам. «Критика, наверно, будут смеяться, — писал поэт, — но несомненно эти поездки в омнибусах по Бродвею, чтение стихов и всякие приключения с кучерами сыграли свою роль в создании «Листьев травы».
Любил Уитмен разъезжать и на речных перевозах. Здесь он тоже находится рядом с друзьями — лоцманами.
Одновременно с работой над первыми изданиями «Листьев травы» Уитмен написал (но не смог издать) замечательное публицистическое произведение «Восемнадцатые выборы президента», в котором он говорит об Америке, как о стране, где рабство стало «всевластной» системой. В «Восемнадцатых выборах президента» слышатся и героические ноты. Поэт обращается к рабочим, фермерам и ко всему трудовому люду Америки со страстным призывом дать бой рабовладельцам. Он восклицает: «Либо вы уничтожите рабство, либо оно уничтожит вас!»
Озаглавив свой первый поэтический сборник, состоявший из двенадцати произведений, «Листья травы», Уитмен сохранил это название и за полным собранием своих поэм и стихотворений. Он включал в свою книгу все новые и новые стихи, неоднократно переиздавая «Листья травы» в расширенном виде. Последнее прижизненное издание сборника стихов Уитмена превышало по объему первое в несколько раз.
Довоенное творчество Уитмена пронизано острейшим ощущением близости решающего этапа борьбы против рабовладельцев. И Уитмен сознательно посвящает свою музу «доброму старому делу» — борьбе за свободу. Не раз и не два он писал о том, что высокая поэзия всегда связана с освободительными устремлениями народа и что люди искусства должны искать вдохновения в героической борьбе за права масс. Выдвигая идеал «демократического писателя» — непримиримого противника тирании и деспотизма, Уитмен выражал любовь и уважение к таким близким народу поэтам и прозаикам, как Байрон, Бернс, Жорж Санд, Диккенс, Гейне, Гюго, Уитьер.
В своей программной поэме «У берегов голубого Онтарио» (1856) Уитмен называет рабовладельчество «предательским заговором, несущим смерть». Он призывает к бою, бросая стороннику рабства грозное предупреждение:
...Убийца! Итак, это борьба не на жизнь, а на смерть,
и пощады не будет.
0 рабстве говорится и в других крупнейших произведениях поэта. Гордо звучит в «Песне о себе» (1855) гимн во славу чернокожего человека, прекрасного физически и духовно. Лирический герой поэмы целует раба «как родного, в правую щеку» и перевоплощается в беглого негра, испытывая все его страдания.. Он даже приготовил оружие, чтобы дать отпор рабовладельцам («...а кремневое ружье, мое было в углу»).
Стихи Уитмена, в которых изображены трагические судьбы негров в Америке, перекликаются с народным творчеством самого негритянского народа, в котором звучит не только скорбь, но и страстный протест.
В поэме «О теле электрическом я пою» (1855) негр встает перед читателем как воплощение человеческой красоты и достоинства. Возмущенно описывая невольничий рынок, поэт говорит о рабе:
Джентльмены, взгляните на это чудо!
Какую б цену ни дал покупатель — все будет мало;
Для него земля готовилась квинтильоны лет, без живых
существ, без растений;
Для него непрерывно и точно вращались миры...
Отличные чувства, зажженные жизнью глаза, отвага и воля,
Слои грудных мускулов, позвоночник гибкий и шея, упругое
мясо, крепкое телосложенье,
А там, внутри, еще чудеса.
Там, внутри, течет кровь,
Та же самая древняя кровь! Та же самая алая кровь!
Там бьется толчками сердце,— там все страсти, желанья,
стремленья, порывы.
(Иль, по-вашему, там их нет, раз не выражены они в
аудиториях и гостиных?)
Надеясь на то, что победа над рабовладельцами сделает жизнь счастливой для народа, Уитмен нередко склонен был преувеличивать возможности буржуазной Америки. Мечтая об идеальной абстрактной демократии, он не видел всей ограниченности той буржуазной демократии, которая существовала на его родине. Отсюда — противоречивость его поэзии. Но все же еще до гражданской войны поэт не забывал о том, что зло в Америке связано не только с рабством. негров.
В ряде произведений, и прежде всего в поэме «Песня о топоре» (1856), Уитмен рисует желаемое общество в виде «великого города». В этом «великом городе» «нет ни рабов, ни рабовладельцев>, там рядовой человек — «глава всего». Наконец, это «город друзей самых верных». В таком городе, говорит поэт в стихотворении «Приснился мне город» (1860), превыше всего ценится «крепкая... любовь». Уитмен раскрывает свой светлый идеал и в других стихотворениях, в которых воспевает солидарность, «слиянность» абсолютно равноправных и не знающих гнета людей, строящих жизнь на принципах искренней дружбы и взаимной любви.
Можно с полным основанием сказать, что мечтой о всеобщем равенстве и братстве людей пронизана вся книга Уитмена «Листья травы».
Протест против рабства и влечение к лучшему, более справедливому общественному укладу заставляют поэта ждать очистительной бури. Он славит революционный дух народа.
Ораторские интонации, которые ощущались уже в стихах Уитмена 1850 года, не исчезли в его более позднем творчестве, а стали заметнее. Уитмен всегда высоко ценил ораторское искусство и ораторов, называя их «самыми верными защитниками Америки». Но ему были близки не демагоги-политиканы и не модные проповедники, а трибуны, которые «не занимают никаких постов и не получают никакого вознаграждения». Это прежде всего бродячие ораторы-аболиционисты, бичующие рабство, и вообще бойцы «полемической арены», вдохновленные интересами народных масс.
Своей поэзией Уитмен хотел служить тому же делу, что и они. Он тоже жаждал разбудить в народе веру в свои силы и поднять его на борьбу за свободу. Небезинтересно, что в «Листьях травы» он иногда употребляет как синонимы слова «оратор» и «певец», то есть поэт. Уитмен выдвигает лозунг «простоты» как ключа к искусству. Стремясь с максимальной силой воздействовать на мысли и чувства читателей, он, как и многие ораторы, широко пользуется синтаксическими параллелизмами и повторами слов, придает своим стихам форму вопросов и ответов, все время ведет прямой разговор с читателем («это — не книга, тронь ее — и тронешь человека»), горячо убеждает его.
Allons! кто бы ты ни был, выходи, и пойдем вдвоем!—
восклицает поэт в «Песне большой дороги».
Нередко Уитмен повторяет первые слова строфы в ее конце или строит строфу так, чтобы смысл ее раскрывался только в последних словах, которых читатель ждет с особенно напряженным вниманием. Многие строки в «Листьях травы» приобретают огромную ударную силу.
Не унывай же, европейский мятежник!
Ибо лишь тогда тебе будет конец, когда будет конец всему.
Так говорит Уитмен в стихотворении «Европейскому революционеру, который потерпел поражение».
Близость поэту ораторской манеры определяет только одну сторону его поэзии, его художественного мастерства. Ведь он не только трибун, но и лирик, тонкий, задушевный.
Уитмен создал много прекрасных поэм и стихотворений, отличающихся подлинной музыкальностью, красочным поэтическим языком. Он дает широкий простор своему богатому воображению, волнует, трогает, потрясает читателя, обращаясь к самым глубоким и интимным его чувствам.
Поэтичность «Листьев травы» определяется, в частности, «ритмическим стилем» (по выражению Уитмена) созданных им стихов. В «Листьях травы» чувствуется мощное биение сложного и чрезвычайно многообразного ритма, представляющего, надо сказать, немалые трудности для воспроизведения на другом языке. Ритмическая канва уитменовского стиха создается в результате использования поэтом классических размеров в разных сочетаниях, а также распадения строк на ритмические единицы, организующиеся вокруг главных ударных слогов и подчиняющиеся сложной закономерности. Исключительно большую роль в поэзии Уитмена играют внутристрочные паузы.
Замечательная ритмичность и звучность (основанная, в частности, на повторах, играющих как бы роль рифмы) присуща, например, поэме «Таинственный трубач» (1871). Используя все богатство характерных для его поэзии изобразительных средств (применяя, между прочим, принцип лейтмотива). Уитмен с огромной эмоциональной силой запечатлел в последней части поэмы прекрасную мечту трудящихся людей о светлом будущем:
Явились новые люди, мир стал совершенным — и все это
радость!
В мужчине и в женщине — мудрость, невинность, здоровье-
и все это — радость!
Веселье и смех вакханалий — и все это — радость!
Исчезли страдания, скорбь и война, нет грязи на старой
земле — осталась одна только радость.
Радостью море рокочет, радостью воздух струится,
Радость, радость, радость — свободы, веры, любви—
радость ликующей жизни!
Для полного счастья — достаточно жить и дышать. !
Радость! Радость! Везде и повсюду — радость!
Это подлинный гимн радости, мажорный и пронизанный благородной мыслью.
Революционное отрицание рабства, угнетения людей сочетается в «Листьях травы» с изумительным по силе, по своей полнокровности утверждением жизни. Уитмен показывает много мрачного, но в целом его стихи заставляют читателя ощутить молодость и красоту мира, внушают уверенность в грядущей победе светлых сил.
Уитмен — один из величайших певцов природы, могучей и радостной. Это замечательный мастер пейзажа родной страны. Ему, выросшему на побережье океана, был хорошо знаком «хриплый» голос морского прибоя. Обычно Уитмена изображают человеком, ценившим в природе только покой. Но автор «Песни о себе» славит и «гордую музыку бури». Кипящим и грозным нередко встает океан в его стихах, он сродни беспокойной душе поэта.
В «Песне о себе», «Песне большой дороги» (1856) и других произведениях возникают радостные картины жизни полей и лесов. Поэта опьяняют запах сена, чудесный аромат земли «на заре и в полуденный час», свежая прелесть лесных просторов. Любовь Уитмена к природе так сильна, что лирический герой многих его произведений кажется человеком, всегда живущим под открытым небом.
В превосходном стихотворении «Птичьим щебетом грянь» (1870) есть строки, пронизанные светлым весенним чувством:
Душа моя, ты на свободе, но что-то тревожит меня„а что-
я не знаю,"
В дорогу, скорее в дорогу — измерим все дали и выси!
О, если б летать, как летает птица!
О, если бы, словно корабль, под парусом мчаться!
Взлетать за тобою, душа, как взлетает корабль на хребты
водяные,
Впитать в себя всё — все краски, все звуки, синее небо,
и травы, и капли росы на рассвете...
В «Листьях травы» мы находим немало зарисовок тихих уголков природы. Но для Уитмена характерно стремление показывать природу в широчайших, даже гигантских масштабах. Поэт все время как бы в движении. Он переходит от одной картины природы к другой, третьей. Вперед, всегда вперед, к новому, еще неизведанному.
«Большими глотками я глотаю пространство»,— восклицает Уитмен. Он слышит «ликующий голос дороги». Ликующий тон, способность с предельной искренностью и полнотой встречать то радостное, что дает жизнь,— примечательная черта поэта.
Природа в «Листьях травы» полна жизненных соков. Поэт живописует ее изумительно образным языком: море дышит «влажным дыханием своим», мыс Монтаук уподоблен мощному клюву орла, птица — «воздушный корабль, никогда не спускающий парусов».
Преклоняясь перед немеркнущей красотой природы, Уитмен не пошел по пути тех романтиков, которые противопоставляли ее величие человеку и, воспевая нехоженые тропы, принижали людей, якобы вечно губящих естественную красоту. Для Уитмена самое прекрасное, самое высокое — человек. Поэзия — это прежде всего торжественный гимн в честь людей.
Герой произведений Уитмена — это, конечно, труженик. В «Песне разных профессий» (1855) поэт воспевает человека, как основу основ, самое важное. Все должно служить человеку — «ребенок, рожденный от женщины и мужчины,— выше всех ценностей». И в этой же поэме Уитмен восклицает:
Вы, рабочие и работницы наших Штатов, владеете
чудесной и мощной жизнью,
И ничто так не ценно, как люди, подобные вам.
Уитмен создал немало превосходных произведений, поэтизируюших повседневную трудовую жизнь пахаря, рыбака, охотника. Но примечательно, что он воспевает и горожан-пролетариев. В его стихах (по существу впервые в американской литературе) появляются картины жизни и труда промышленных рабочих: шахтеров, металлургов, строителей. При этом Уитмен смело вводит в поэзию лексический материал, почерпнутый из мира индустрии и мира политики.
Образы тружеников, борцов за свободу, картины городской жизни в «Листьях травы» столь же исполнены поэзии, как и описания природы. Поэт превосходно осознавал значение образности в поэтическом творчестве; недаром он говорил, что писатель должен «заставить слова петь, танцевать, целоваться, любить, рожать детей, плакать, обливаться кровью, приходить в ярость, наносить удары».
Свобода представляется Уитмену чудесным новорожденным младенцем («Франция»). Семена свободы вырастают из могил казненных революционеров («Европа»). Удары пульсирующей крови в руке любимой женщины заставляют поэта вспомнить звуки органа («Я слышал вас, торжественно-нежные трубы органа»). Народный певец изображен в «Песне радостей» «быстрым кораблем, нагруженным богатыми словами и радостями».
Примечательная особенность образной системы Уитмена — тяготение к гиперболам. Лирический герой «Песни о себе» нередко предстает перед нами как существо фантастических масштабов. Зародыш его, говорит Уитмен, питался гигантами-растениями и «чудища-ящеры лелеяли его в своей пасти», «вихри миров» носили его колыбель, а звезды «уступали» ему место. Земля «будто за подачкою» смотрит ему в руки. Удивительно ли, что водопад Ниагара кажется лишь «вуалью» на его лице, что он пролетает «меж хвостатых метеоров» и несет с собою «месяц. младенца»!
Как ни отчетливо проступают порою в уитменовском герое индивидуалистические черты, все-таки основное в нем — близость к массам, единение с ними. И присущая ему сверхчеловеческая мощь объясняется, прежде всего, тем, что в этом образе воплощен весь народ. Именно народ одерживает победы над силами природы.
Если идейная сущность главного персонажа «Листьев травы» является в основе своей народной, то некоторые специфические художественные черты этого образа идут от фольклора. Придавая своему герою гигантские масштабы, говоря, например: «Я обнимаю сьерры, я ладонями покрываю всю сушу», Уитмен опирается на традиции американского народного творчества. В американских фольклорных легендах о Поле Беньяне или Дэйве Крокетте есть много такого же необузданного вымысла, крайних преувеличений, фантастических гипербол. Ведь говорили же о Поле Беньяне, что, став лесорубом, он самолично прокладывал целые реки для сплава леса, а бык его был величиной с гору.
Влияние фольклора сказалось и на определенных особенностях формы уитменовского «свободного стиха». Обильно вводя в свою поэзию параллелизмы, повторы, поэт опирался не только на ораторское искусство, но и на народное творчество. Американские народные песни и произведения негритянского, а особенно индейского фольклора, отличаются обилием параллелизмов. Нечто общее с формой индейских народных песен нередко можно увидеть в ритмической структуре уитменовских стихов. При этом автор «Листьев травы» остается поэтом вполне самобытным. Все те сокровища, которые открывались перед ним в фольклорных источниках, он воспринимал творчески и перерабатывал на свой, уитменовский лад.
Когда в 1861 году война между Севером и Югом, наконец, разразилась, Уитмен сразу же создал стихотворения, зовущие на бой с плантаторами: «Бей, бей, барабан!» (1861), «Песня знамени на утренней заре» (1861 — 1862) и многие другие. Некоторые из его произведений вскоре нашли себе место на страницах газет, но свой сборник стихов о борьбе с рабовладельческим Югом «Барабанный бой» (позднее он включил его в «Листья травы») поэт сумел напечатать лишь после окончания войны. Как и раньше, он вынужден был сам выступать в роли издателя своих книг.
В уитменовских стихах военного времени звучит мужественный голос бойца. Поэт требует, чтобы его сограждане оставили обычные дела во имя победы над южной аристократией. В. стихотворении «Бей, бей, барабан!», он говорит:
Беи, беи, барабан! Труби, горн. труби!-
Несите весть жениху, что не время для счастья с невестой..
Не время для сделок — для торгашей,
спекулянтов...
Бичуя врагов, поэт убеждает колеблющихся и славит рабочих из Нью-йорка и фермеров из прерий Иллинойса, в которых он видит основную силу, способную нанести поражение рабовладельцам. В его поэзии слышатся и новые ритмы — ритмы марша.
В годы войны Уитмен отдает много физических и душевных сил делу врачевания больных и раненых солдат. Чтобы помочь семье, прокормить кое-как самого себя, а также выкроить хоть немного денег для солдат в лазаретах, он пишет статьи для газет и выполняет работу переписчика. Днем и ночью поэт возле раненых, делает им перевязки, кормит их, пишет за них письма, беседует с ними. Солдаты называют его отцом. Их влечет к себе его лицо — «спокойное, гордое, дружественное, серьезное» (слова эти принадлежат его другу аболиционисту О"Коннору).
В стихотворениях «Сомкнутым строем мы шли», «Сцена в лагере, когда едва забрезжил серый рассвет», «Врачеватель ран», «Странную стражу я нес в поле однажды ночью», «Иди с поля, отец» и других (все они датированы 1865 годом, но, по-видимому, были написаны раньше), он с нежностью и сдержанной болью говорит о страданиях и смерти простых людей, надевших солдатскую форму, чтобы дать отпор плантаторам.
Эти произведения Уитмена многим отличаются от довоенных. Он сосредоточивает все свое внимание на небольших эпизодах, отдельных людях, ярче индивидуализируя их образы. Поэт и сам выступает в этих стихах, как вполне конкретный человек — друг раненых. В стихах этого периода поэт воспел то прогрессивное, что было свойственно войне против рабовладельческого Юга. В письме к одному из своих друзей Уитмен выразил надежду, что в цикле «Барабанный бой» ему удалось добиться «желанной цели»: показать «время и страну», избегая «словесных излишеств».
Хотя известнейшие поэмы и стихотворения Уитмена были созданы еще до гражданской войны или во время нее, но среди произведений, написанных позднее, в последние десятилетия жизни поэта, тоже есть подлинные шедевры.
После окончания гражданской войны Уитмен почувствовал, что в Америке растет коррупция, что там ощущается, как он писал, «коварная хватка капитала». Яснее, чем раньше, он видит теперь темные стороны буржуазной действительности и в ряде стихотворений реалистически изображает унижение и нищету народа.
Поэт, воспевший революции 1848 года, в период Парижской Коммуны называет Францию (стихотворение «О Франции звезда», 1871) символом «порыва страстного к свободе... восторженной мечты о братстве, предвестья гибели для деспота и церкви». Он приветствует борьбу за свободу испанского народа, выражает сочувствие Осцеоле, вождю индейцев, возглавлявшему восстание против белых поработителей, утверждает принцип братства разных наций.
Всю поэзию Уитмена пронизывает мощный дух воинствующего жизнелюбия. В чем же ключ к уитменовскому оптимизму? Некоторые биографы утверждают, что поэт был опьянен успехами буржуазно-рабовладельческой Америки в сфере экономики и потому-то так радовался жизни. Нет, не о том говорят гимны Уитмена в честь труда, его прославление мужественной товарищеской любви, его утверждение величия рабочих и фермеров, идущих в бой против рабовладельцев. Жизнерадостная тональность «Листьев травы» отражает прежде всего мироощущение простого человека, труженика, здорового духом, чувствующего себя частью бессмертного целого — народа. Уитмен — оптимист, ибо верит в его силу. Накануне гражданской войны в в годы ее поэт связывал свою веру с сознанием неизбежности победы над рабовладельцами. После войны возникло убеждение, что борьбу за свободу необходимо продолжать дальше и продолжать «с боевым задором» («Прощание с солдатом», 1871).
«Добрый седой поэт» воплощал передовое, демократическое начало в жизни родной страны. И это помогло ему создавать реалистические картины. Стоило Уитмену поддаться иллюзорным представлениям о буржуазных порядках, позабыть об остроте противоречий между верхами и низами, и в его поэзии появлялись сухие перечисления, «каталоги», лишенные поэтичности, усиливалась тенденция к абстрактности. В «Листьях травы» есть, конечно, немало такого, что отражает слабые стороны мировоззрения поэта, говорит о его противоречивости. Но в подавляющем большинстве произведений Уитмена действительность воспроизведена правдиво и воспроизведена сочными красками. В уитменовских стихах несомненно ощущаются элементы романтизма. Уитмен многим обязан прогрессивным романтикам США, в первую очередь его любимому писателю — Куперу. Однако ведущую роль в его поэзии играет реализм. Как правило, поэт показывает живую, подлинную природу, подчеркивает в создаваемых им образах земную основу, изображает тружеников в обычных условиях их существования, запечатлевает действительные переживания масс. Философски-ораторские высказывания самым естественным образом сочетаются у него с сугубо реалистическими описаниями.
Реализм Уитмена — явление тем более примечательное, что поэт в данном отношении был новатором. Сто лет тому назад, когда появилось первое издание «Листьев травы», господствующее романтическое направление в американской литературе еще отличалось большой устойчивостью. Как раз в начале пятидесятых годов были опубликованы лучшие произведенния романтиков Готорна и Мелвила. Но Уитмен и в этом проявил свою «неуступчивость». Реализм поднялся в Америке середины прошлого столетия на волне массового антирабовладельческого движения, именно того движения, которое наполнило мощным ветром народной борьбы паруса уитменовской поэзии. И вместе с другими писателями, выступившими почти одновременно с ним, в частности с Бичер-Стоу, Уитмен немало сделал для того, чтобы открыть дорогу реалистическому мастерству Твена и других писателей конца Х1Х и начала ХХ века.
Живая связь с народной борьбой, пристальное внимание и любовь к природе, людям, науке, симпатии к традициям просветительской мысли, интерес к прогрессивным идеям современности — все это влекло Уитмена на путь материализма в понимании природы. Его материализм носил стихийный характер и не всегда был последовательным. Многие буржуазные литературоведы видят в мировоззрении Уитмена лишь идеалистическое начало, якобы воспринятое им от европейских и американских философов-идеалистов и восточных мистиков. Нельзя отрицать, что в ряде произведений Уитмена звучат идеалистические интонации и мотивы. Тем не менее отличительной особенностью «Листьев травы», как справедливо говорил сам Уитмен, является «абсолютное и безоговорочное приятие природы». Он певец реальной жизни и «материализмом наполнен... весь» («Песня о себе»).
Десятки раз Уитмен настойчиво подчеркивает реальность того, что воспринимают его чувства, говорит о неотделимости духовного от материального. Поэт стремится показать цельного человека, человека во всей его сложности. В частности, он утверждает, в противовес пуританскому ханжеству, величие и чистоту физической любви. Порою чувство меры изменяло Уитмену, но ему было чуждо желание прельстить читателя «запретными темами». Во многих его произведениях (например, в стихотворении «Из бурного океана, из толпы...») любовь мужчины и женщины изображена с глубоким проникновением в тайники человеческих чувств, с трогательной нежностью и теплотой.
Труженики, простые люди на родине поэта превосходно ощущают живую связь творчества Уитмена с реальностью. Рисуя прекрасное, поэт не уходит в мир бесплотных и бесплодных мечтаний, а опирается на тот жизненный материал, который дает ему чудесный мир природы с ее бесконечным разнообразием и красотой и мир людей со всем заложенным в них духовным богатством. Хорошо сказала об этом Блур, отметившая, что Уитмен обладал исключительной способностью «открывать красоту во всем, что находится вокруг нас, красоту природы, красоту людей. Я так часто чувствую ro, что он выражает,— говорит Блур,— чувствую его близость к природе, его великую любовь к людям, его восторженную радость перед лицом реального мира во всей его красоте...»
Уитмен продолжал создавать произведения публицистического характера до конца своих дней. В последние два десятилетия его жизни (Уитмен умер в 1892 году) проза занимала даже более заметное место в его творчестве, нежели стихи.
Уолт Уитмен — один из тех писателей, чье творчество является составной частью демократической литературной традиции, воспринятой лучшими мастерами слова Америки ХХ века. К унтменовским традициям обращались и обращаются сотни поэтов и прозаиков страны — от Муди и Сэндберга до Голда и Хьюза, от Норриса и Драйзера до Фаста и Мальца.
Горячие симпатии к уитменовской поэзии выражали виднейшие писатели за пределами Америки. Это Тургенев, Толстой, Горький в России, Шоу, Томас Манн, Бехер, Арнольд Цвейг, Нексе и Элюар в странах Западной Европы, чилиец Неруда, турок Хикмет, австралийская писательница Причард и многие, многие другие.
Среди писателей, которые высоко ценили Уитмена, был и великий поэт Владимир Маяковский. В своих воспоминаниях К. И. Чуковский отмечает, что Маяковский ценил те места в «Песне о себе», где Уитмен говорит о своей идентичности с другими людьми, о «со страдании» с ними.
Характеризуя свое собственное творчество, Уитмен написал однажды, что в «Листьях травы» звучит мотив «мужественной дружбы, тесных связей между городами и нациями, их взаимной симпатии и общего братства». И действительно, утверждая в своей поэзии величие духа товарищества, Уитмен призывает к равенству и дружбе не только в пределах узкого круга единомышленников. Он воспевает любовь к человеку, «города к городу», а также «страны к стране». В поэме «Salut au Monde» например, он приветствует все народы земного шара.
В широко известном предисловии автора к русскому изданию «Листьев травы» (не осуществленному при его жизни) звучит горячий призыв к сближению России и Америки. Великим народам России поэт шлет «сердечный салют с наших берегов от имени Америки». Мы вправе назвать Уитмена одним из знаменосцев дружбы американского и русского народов.
Сегодня, спустя сто пятьдесят лет после появления первого издания «Листьев травы», творчество Уитмена волнует нас и радует пламенным протестом против порабощения людей, великолепными гимнами во славу прекрасной природы, во славу простого человека и мирного труда. Уитмен был и остается поэтом борьбы и ликующей жизни. Вот почему его книга бессмертна.
Литература
1. Уолт Уитмен. Листья травы. - М.: Художественная литература, 1955 - 356 с.
2. Артамонов С. Д., Гражданская З. Т. Зарубежная литература.-М.: Учпедизд, 1973 - 464 с.
3. Зарубежная литература. - М.: Наука, 1987 - 366 с.
4. История зарубежной литературы. - М.: Высшая школа, 1994 - 430 с.
5. История зарубежной литературы. - М.: Просвещение, 1987 - 414 с.
6. История зарубежной литературы. - М.: Просвещение, 1972 - 456 с.
Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц)
Уолт Уитмен
Листья травы (1855)
Уолт Уитмен
Листья травы (1855)
Жил малыш. Когда он выходил..
Перевел К.С.Фарай
Жил малыш.
Когда он выходил на свою ежедневную
прогулку,
и оглядывался вокруг,
то на что бы он ни смотрел
с жалостью, любопытством, страхом
или любовью,
он становился этим предметом,
и это предмет становился частью его
на один день или на одно мгновение
На целый год или на циклы
тянущихся лет.
Ранние незабудки становились частью
И трава, и красивая герань, и клевер,
и маленькие колибри,
и мартовские ягнята, и поросята с
розовыми грудками. .
кобыла с жеребятами, смеющиеся
толпы во дворах,
люди у скользкого входа в пруд,
любопытные рыбки среди темно-
зеленых камней,
и водяные мельницы с тяжелыми
стальными верхушками. .
все становилось частью этого малыша.
И апрельские и майские полевые
становились малышом. .
и зимняя пшеница,
и светло-каштановые кукурузные
и съедобные коренья в огородах,
и яблони, и цветы яблонь,
и сочные яблоки, падающие с веток. .
и лесная малина. . и подорожник;
и старый пьяница по дороге домой
из таверны, где он недавно лежал без
И торопливая учительница. . и
дружелюбные дети,
и грустные дети. . и аккуратные
девочки-горожанки. .
и все изменения в городах и селениях,
куда бы он ни шел.
И даже родители малыша – мужчина,
зачавший его, выстрелив отцовской
среди ночи. . и женщина, выносившая
малыша в своей сумке
перед тем, как он появился на свет. .
они дали ему гораздо больше этого,
и давали ежедневно. . и они, и то, что
исходило от них
становилось частью малыша.
Его мать. . и тарелки, и блюдца,
поставленные
на обеденный стол,
Мать. . и потоки прекрасных слов. .
и чистая косынка, и фартук,
и здоровый материнский аромат,
отлетавший от ее волос и платья
когда она проходила мимо;
Его отец: сильный, мужественный,
независимый,
строгий, рассерженный,
несправедливый,
и удар, и окрик, и просьба, и
заманчивая
И предметы домашнего обихода, и
разговор, и лавка старьевщика,
мебель. . и желания переполненного
Любовь неподкупная. . и чувство
неизменной реальности,
мысли о том, что и это только мечта,
Сомнения днем и ночью, желание
узнать "как это?" и "что это?". .
Существует ли то, что кажется
реальным
или это только вспышки и искры?
Мужчины и женщины на дорогах,
если не вспышки и искры,
то тогда кто?
И сами дороги, фасады серых домов. .
товары на широких витринах, лица,
телеги, причалы, толпы на переправах;
Вид деревни, когда солнце падает
за зеленый холм. . вереницы
изломанных рек..
И тени. . и лучи света в гущах летних
свет, падающий на крыши. . и белая и
коричневая
черепица. .
очертания, отсветы, силуэты;
шхуна неподалеку, уходящая с
отливом. .
лодка на мели среди береговых
Бег и танец темно-синих волн -
растерянный всплеск,
и красочные облака. . и багровая мачта,
оставленная кем-то словно в одинокой
бесконечной грезе;
склон горизонта, сизый пеликан на
фоне солнца,
сгустки ила в аромате соленых
водорослей;
все эти явления и кажущиеся явления,
Все это становилось частью малыша,
ежедневно выходил,
и впредь будет выходить ежедневно,
становилось собственностью малыша,
он или она,
кто гнался за всем этим
день за днем, час за часом -
рассвета
Перевел К.С. Фарай
Серый и хмурый стан, за час до
рассвета
Я вышел из палатки, гонимый
бессонницей,
И спустился по узкой тропинке,
ведущей к полковому госпиталю.
Там три фигуры, распростертые на
носилках,
Три бездыханных тела, оставленных в
Увидал я, и каждое было одеялом
Светло-коричневым шерстяным
Тяжелым и пыльным,
обворачивающим все.
Бесшумно подкрался я, и застыл,
потрясенный.
Потом с лица одного из них стянул
Кто ты, мудрый седоволосый старик,
С глазами, что потонули в морщинах?
Кто ты, мой старый товарищ?
Медленно и не дыша, приблизился я ко
второму -
Кто ты, мой возлюбленный сын, с
румянцем еще на щеках?
Третий – не стар и не юн, со
спокойным лицом,
Подобным мутно-желтой слоновой
Человек, мне кажется, я знаю тебя, – в
твоем лице признаю
Черты самого Христа. Бездыханный
Божественный брат, здесь опять он
Из колыбели, раскачивающейся
бесконечно
Переложил К.С. Фарай
Из колыбели, раскачивающейся
бесконечно,
Из горла птицы смеющейся,
музыкальной нитью обкручивающей -
полночным
По белым пескам, сквозь равнины,
Взволнованный ребенок бежит один,
Сосредоточенно углубляясь в
переплетения снов и отблесков, уходя от
теней, словно
Сломанных теней, играющих в лунном
безмолвии,
Удаляясь полусонно от малиновых
кустарников,
Удаляясь от воспоминаний о птице
той, что пела для меня,
От твоих грустных воспоминаний, брат,
От подъемов и падений, которые я
От желтой ледяной луны, так поздно
взошедшей лицом в слезы,
От звуков первых желаний среди
От тысячи ответов моему сердцу,
От сонма слов, разбуженных в нем -
слов несравненных, -
Да, вот они снова со мной, становятся
И я, рожденный здесь, где все так
быстротечно,
Хоть уже мужчина, но в этих слезах -
Падаю на песок, встречаю волны,
Восклицаю в любви и боли о будущем
и прошлом, всегда один,
Обгоняю воспоминания.
Однажды Поманок;
Сладкий запах сирени преобладал
среди трав.
В кустарнике на берегу играли
Два крылатых гостя из Алабамы -
всегда вместе.
В их гнезде было четыре салатовых
Хрупких, с коричневыми пятнами, и
птица-отец – всегда рядом, всегда близко,
И она с большими светлыми глазами, в
мягкое гнездо забиралась,
И каждый день я, не подходя слишком
И не мешая им, слушал, наблюдал,
переводил.
"Свети! Свети! Свети!
Разливай тепло, мое солнце!
Пока мы греемся,
Мы – вдвоем, вместе, -
С тобой вместе.
Ветер летит на юг, на север,
День приходит белым,
И ночь черной пленницей,
Горы, озера, реки:
Везде наш дом,
С нами, всегда вместе."
Только вдруг убитый, один из пары,
Да, конечно, это она,
Однажды утром не прилетела,
Ни на следующий день, и никогда.
Остаток лета ласкаясь к морю,
В лунные слезы взлетая, в лунные
Или днем переносясь от дерева к
дереву, погибая в травах,
Мой грустный гость из Алабамы так
пел один:
"Ласкай! Ласкай! Ласкай!
Как волна нежно сзади волну ласкает,
И следующая набегает на нее,
И обволакивает объятием своим -
близко, близко;
Но любимая моя не прижимает к
сердцу меня,
Не ласкает больше.
Низко спустилась луна,
Она поздно взошла, как будто нося
Отяжелела от любви, от любви.
Когда берег встречает волну,
И высушивает ее на своей горячей
Это любви я так жажду. .
Но что несешь, ветер?
Там вдалеке точка – это подружка моя?
Ты, конечно, знаешь,
Что зову я тебя, моя любовь,
Моя бесконечная любовь!"
Луна все ниже и ниже спускается;
Что там за пятно на лице ее желтом?
Неужели это она?
Не скрывай, луна,
Мою любимую от меня!
Земля, отдай мне мою любимую!
Куда бы я не смотрел,
Везде я вижу ее глаза.
И звезды, звезды,
Может быть та, которую так желаю,
Упадет с одной из вас,
Вниз упадет любимая,
И будет рядом.
Но горло дрожит,
Все чище становится просьба.
И рощи, и озера, и поля
Ждут, когда найду я подружку мою.
Проснись, песнь.
Одиноко здесь с песней ночной,
С песней страдания и любви,
С песней смерти под блестящей луной:
Она почти утопает в море, утопает
В песне безысходной моей любви."
Но легче, прошу,
Дай только прикоснуться,
Море, остановись на миг,
Я должен ждать, ждать неподвижно,
И лишь изредка поднимать голову
Вверх, выше, выше,
Чтобы она узнала меня.
Выше, любовь моя!
Я здесь, здесь.
Эта выдержанная так долго нота -
Это мой зов, крик души моей
Покинутая, гибнешь
Вдали от любимого.
Но это не я зову тебя,
Это ветер свистит, это дождь летит в
Это призраки листьев, гниющих на
Ждут тебя, и тянут, тянут. .
Это тьма, О, как я болен
И не вижу, что напрасен мой стон.
Луна роняет бледные блики в море,
И оставляет отражение в нем
Подобное дрожи моего горла,
Все бессмысленно и пусто, пусто.
Прошлое – воспоминание о счастье,
Когда подружка моя рядом была:
Любила! Любила! Любила! Любила!
Любила, но теперь ее нет со мной, ее
Окрестности тонут во тьме,
Все продолжается неизменно, так же,
как прежде,
Звезды, ветер, эхо далекого ответа
Неумолкающий стон, въевшийся в
серый берег
Тонет, как желтое подобие луны,
падает вниз,
Лицом моря почти касаясь, мальчик, в
экстазе, обнаженный как волны,
С болью выносит любовь из безумного
Свободную, дикую, смысл,
резонирующий в ушах, в душе,
На щеках странные слезы звучат
прощально.
Это тень матери-моря как будто
отвечает,
Но скорее, спрашивает или напоминает
о таинственном своему певцу.
Демон или птица? (подумала душа
мальчика).
Далекому супругу ты поешь или мне?
Я был ребенком и спал, но теперь
И понял, кто я – я пробужден.
И сразу тысячи новых певцов, тысячи
песен чище, стремительней, печальней
Тысячи стонов ожили во мне, чтобы не
Внимая, никогда не перестану тебя
прерывать,
Никогда не отступлю, никогда не
подражая,
Никогда нежный стон невоплощенной
любви не оставит меня,
Никогда не буду спокойным ребенком в
ночном безмолвии, там
На берегу гонец сладкого ада явился из
волн, и я узнал его.
Скажи, что со мной?
Если у меня есть много, дай больше,
еще в тысячу раз больше.
Неужели это слово? (я покорю слово),
Последнее, возвышенное, выпущенное
вверх стрелою.
Что это?.. Внимаю. .
Волны, я опускаюсь в вас,
Берега, за что так невнятно?
Вы ли это шепчете откровенно, чисто,
только прежде я не узнавал.
Вы шепчете одно слово: "смерть",
"смерть", "смерть", "смерть".
созданный для меня,
Бормочет обезумевшей трелью:
"смерть", "смерть", "смерть",
За что так невнятно?..
О, мой демон, брат мой, ты пел мне,
Пел мелодично, искренне, безнадежно,
И теперь я знаю, что тебе ответить.
Я услышал слово истины, и не
произнести дважды,
В бормотании моря на берегу
Смысл волн и твоей светлой грусти,
мой одинокий брат, за что так невнятно,
Как будто из колыбели,
раскачивающейся бесконечно, море
смеялось.
Уолт Уитмен
в переводах Сергея Михайлова
Моим врагам не одолеть меня – за честь
пред ними я спокоен.
Но те, кого люблю я безоглядно – мой
я целиком в их власти!
Я, господи! – открыт со всех сторон,
беспомощен, бессилен!
Презреннейший, я им стелюсь под
ноги пылью.
Сбежим вдвоем от всех и вся!
Теперь, наедине со мной, отбрось
условность,
Ну! Снизойди ко мне, как ни к кому
другому -
Откройся мне во всем,
Открой мне что не стал бы открывать
ни брату, ни жене, ни мужу,
ни даже лекарю.
Твердолобый, насмешливый, верткий
Дока во всем и сам себе барин -
наконец-то
привык я к твоим словечкам;
Насущным и грубым он поверяет
все мои сокровенные грезы
И меня самого, героя-любовника.
Сегодня, О Душа, даю тебе чудесное
Столь долго в темноте, под спудом туч
и пыли покоилось оно -
Но тучи минули – пропал и
пыли след.
Вглядись теперь, Душа, в его
прозрачное сиянье,
Оно не скроет от тебя и самой малой
из черт Земли и Неба.
На том, что было, возвожу, что есть,
(Так дерево выходит из корней, чем
было раньше,
становясь собою.)
Переполняю временем его я и
пространством,
пускаю в ход извечные законы,
Чтоб в их круженье он обрел закон в
Есть те, кто учит лишь покою и
беспечности;
А я преподаю уроки смерти и войны
моим любимым,
Чтоб не застали их врасплох напасти в
урочный час.
Уолт Уитмен. Стихотворения и поэмы
Из цикла «Посвящения1»
1 Цикл "Посвящения", открывающий "Листья травы",
состоит из ряда кратких
Одного я пою. Перевод К. Чуковского.
Когда я размышлял в тиши. Перевод Б.
Слуцкого.
На кораблях в океане. Перевод А.
Старостина.
Историку2. Перевод Б. Слуцкого.
Тебе, старинное дело борьбы за
свободу. Перевод А. Старостина.
Читая книгу. Перевод К. Чуковского.
Штатам. Перевод И. Кашкина.
Некоей певице. Перевод К.
Чуковского.
Я не доступен тревогам3. Перевод К.
Чуковского.
ключевых стихотворений, написанных в 1860-1881 гг., в
которых определяется
художественная цель поэмы.
2 Историку (стр. 169).– Аллеганы – цепь в горной
системе Аппалачей в США,
тянущаяся с севера на юг, параллельно побережью
Атлантического океана.
3 "Я не доступен тревогам...".– Маннахатта
(современная форма -
Слышу, поет Америка. Перевод И.
Где осажденная крепость? Перевод К.
Чуковского.
Пусть безмятежен тот, кого я пою.
Перевод А. Сергеева.
Не закрывайте дверей. Перевод К.
Чуковского.
Поэтам, которые будут. Перевод С.
Тебе. Перевод К. Чуковского.
В тебе, читатель. Перевод А. Сергеева.
Манхэттен) – индейское название острова на
атлантическом побережье США, на
котором расположен город Нью-Йорк. Так называет
Уитмен и сам Нью-Йорк,
возникший на месте древнего поседения манхэттенских
индейцев-алгонкинов.
Рожденный на Поманоке4. Перевод Р.
4 Рожденный на Поманоке.– Поманок – индейское
название острова
Лонг-Айленд (англ, "длинный остров"), родины Уолта
Уитмена. ...Вереницы
людей, Американос, сотни миллионов...– "Американос"
"свобода" (исп.).– Включением в поэму слов из
испанского, латинского,
французского и других языков для обозначения
особенно важных понятий Уитмен
стремился подчеркнуть интернациональный, всеобщий
характер своей поэзии.
Омнес! Омнес! Пусть некоторые презирают все на
свете..." – Omnes (лат.) -
"все". ...жителя Гранитного штата, и штата залива
Наррагансетт...– Имеются в
виду штаты Нью-Хемпшир и Род-Айленд. Dolce
affettuoso (итал.) – нежный,
чувствительный. Музыкальный термин, употребляемый
для обозначения мелодии
лирического и нежного характера. ...там, дальше, за
Ко... Ко – город в
Оклахоме.
Песня о себе5. Перевод К. Чуковского.
Из цикла «Дети Адама».
5 Песня о себе.– Одно из самых значительных
программных произведений,
входящих в "Листья травы", в котором раскрывается
образ лирического героя
Уитмена. ...И канука, и токахо, и конгрессмена, и негра я
принимаю...– Канук
– канадский житель французского происхождения.
Токахо (амер. слэнг) -
прозвище жителей одного из районов штата
Вирджиния. Гингэм – дешевая
суконная или хлопчатобумажная ткань. День
Благодарения – национальный
праздник США, учрежденный в память о первом
урожае, собранном жителями
Плимутской колонии в 1621 г., после голодной и
суровой зимы, пережить
которую колонистам удалось с помощью индейцев.
Празднуется в последний
четверг ноября. ... Житель Уврайна ставит западни... у
большого ручья,
который помогает Гурону наполниться...– Уврайн -
городок в штате Мичиган,
близ озера Гурон, одного из крупнейших в Северной
Америке. Скво – слово,
Запружены реки мои. Перевод К.
Чуковского.
О теле электрическом я пою. Перевод
М. Зенкевича.
заимствованное из языка индейцев-алгонкинов и
ставшее нарицательным
обозначением женщины-индианки. Смак – небольшое
рыболовное судно. ...Одно
время года идет за другим, и четвертого июля на
улицах несметные
толпы...Четвертое июля, или День Независимости -
национальный праздник в
США, годовщина "Декларации американской
Независимости", принятой Конгрессом
во время американской буржуазной революции в 1776
г. ...Частые пни обступают
прогалину, скваттер рубит топором...– Скваттер -
фермер-поселенец, "явочным
порядком" захватывающий незаселенный участок
земли. На территории США
скваттерство сохранялось до конца XIX в. ...Факелы
сверкают во мгле, что
висит над Чаттахучи или Алътомахо...Чаттахучи – река,
составляющая западную
границу штата Джорджия. Альтомахо – река в том же
штате. ...В стенах
эдобе... отдыхают охотники...– Эдобе (правильнее -
"эдоби") – постройка из
Час безумству и счастью. Перевод К.
Чуковского.
Из бурлящего океана толпы Перевод
К. Чуковского.
необожженного кирпича, которым широко пользовались
индейцы юго-запада США.
Окони – река в штате Джорджия. Элкхорн – река в
штате Небраска. ...Я
лодочник, пробираюсь по озеру... я гужер, я бэджер,
я бзкай...– На
американском жаргоне "гужер" – житель штата Индиана;
"бэджер" – житель штата
Висконсин; "бэкай" (правильнее – "бак-аи") – уроженец
штата Огайо. Квакер
(англ, "трясущийся", "дрожащий") – член христианской
протестантской секты,
возникшей в Англии в период английской
буржуазной революции. Квакеры
отвергали официальную церковную организацию,
внешнюю пышность и обрядность.
Часть квакеров, в связи с преследованием их в Англии,
переселилась в США в
60-х годах XVII в. Эта секта отличалась известной
религиозной терпимостью:
"каждый может по-своему проявлять в себе бога".
От квакеров-предков,
выходцев из Англии и Дании, выводил Уитмен
собственную независимость
Мы двое, как долго мы были
обмануты. Перевод К. Чуковского.
Однажды, когда я проходил городом.
Перевод К. Чуковского.
взглядов и свободу суждений. ...И я говорю новое
слово, это слово "En
masse"...– En masse (франц.) – все вместе, в массе.
Очиток – многолетнее
растение с сочными листьями, вьющееся по стенам и
скалам. Персимон -
фруктовое дерево, растущее в южных штатах
США. ...Где в вечер Седьмого
месяца...– Наименование месяцев при помощи
порядковых числительных Уитмен
заимствует из словаря квакеров. ...Где кати-дид играет
свою хроматическую
гамму...– Кати-дид – большой зеленый кузнечик,
обитающий в США.
Возвращаясь домой с молчаливым и смуглым
бушбоем...– Бушбой (англ, bush -
куст, заросли; boy – парень) – молодой колонист,
живущий в местности, еще не
расчищенной растительности. ...Нет, не о паденье
Аламо...– Имеется в виду
часовня г. Сан-Антонио, на бывшей территории
Мексики (ныне штат Техас).
Превращенная в крепость, она в 1836 г., в ходе войны
между США и Мексикой,
Я слышал вас, торжественно-нежные
трубы органа. Перевод. К. Чуковского.
Когда я, как Адам. Перевод К.
Чуковского.
была захвачена мексиканским генералом Сайта-Анна.
Весь ее гарнизон (сто
восемьдесят три американских ополченца) был
уничтожен во время штурма.
Падение Аламо стало для американцев трагическим
событием национального
значения. ...Это повесть о хладнокровном убийстве
четырехсот двенадцати
молодых людей...– Уитмен имеет в виду событие,
последовавшее за взятием
Аламо: захват мексиканскими войсками в плен отряда
американских солдат под
командованием капитана Фэнина (около четырехсот
человек) и его уничтожение
старину на морях?.. -
Весь последующий эпизод посвящен повествованию о
морском сражении между
американским кораблем "Bon Homme Richard" ("Добрый
Ричард", командир Джон
Поль Джонс) и превосходящим его по вооружению
английским фрегатом "Serapis"
1779 г. в ходе Войны за
Из цикла «Аир6 благовонный».
независимость США. ...В мой портфель я сую
Манито...– Манито -
обожествляемая североамериканскими индейцами
сверхъестественная сила,
заключенная во всех предметах. ...Вместе с Одином,
с безобразным
Мекситли...– Один – верховное божество в
скандинавской мифологии. Мекситли.-
Точного соответствия в ацтекской мифологии не
усматривается. По-видимому,
Уитмен составил имя, по звучанию близкое к именам
ацтекских богов мрака,
войны и смерти. Гимнософисты – философы Древней
Индии, крайние мистики. Веды
– древние религиозные книги индийцев. Теокалли -
храм ацтеков, где
совершались человеческие жертвоприношения. Кобу -
дикари Новой Зеландии.
6 Аир – род травянистых многолетних растений
семейства ароидных. Имеется
в виду Air calamus, распространенный в Северной
Америке, корневище которого
содержит эфирное масло. Аир, обладающий стойким
ароматным запахом,
Для тебя, Демократия. Перевод К.
Чуковского.
Эти песни пою я весной. Перевод Б.
Слуцкого.
Страшное сомненье во всем. Перевод
К. Чуковского.
Суть всей метафизики. Перевод А.
Сергеева.
Летописцы будущих веков. Перевод К.
Чуковского.
Когда я услыхал к концу дня7. Перевод
К. Чуковского.
Я видел дуб в Луизиане. Перевод К.
Чуковского.
Незнакомому. Перевод К. Чуковского.
символизирует в "Листьях травы" постоянство и
жизненную силу.
7 "Когда я услыхал к концу дня...".– Капитолий -
правительственное здание
в Вашингтоне, в котором происходят заседания
Конгресса.
В тоске и в раздумье. Перевод К,
Чуковского.
Когда я читаю о горделивой славе.
Перевод Н. Банникова.
Мы – мальчишки. Перевод К.
Чуковского.
Нет на моем счету. Перевод Н.
Банникова.
Приснился мне город. Перевод К.
Чуковского.
Ради чего, вы думаете, я берусь за
перо? Перевод И. Кашкина.
Если кого я люблю. Перевод К.
Чуковского.
Ты, за кем, бессловесный. Перевод К.
Чуковского.
Сейчас, полный жизни. Перевод А.
Старостина.
Salut au Monde!8 Перевод М. Зенкевича
и Н. Банникова.
8 "Salut au Monde!".– "Привет миру!" (франц.). ,
Поэма первоначально
Песня большой дороги.9 Перевод К.
Чуковского.
На Бруклинском перевозе. Перевод В.
вмела другое название: "Песнь в честь всех наций и всех
рас земли". ...как
друиды шли по рощам Моны, вижу омелу и
вербену...Друиды – жрецы древних
кельтов. Мона – остров Британского архипелага. Омела
и вербена считались у
кельтов священными растениями. ...Вижу посевы теффа,
отливающие золотым и
зеленым...– Тефф – однолетнее кормовое растение
семейства злаковых,
африканского происхождения.
9 Песня большой дороги.– Allons (франц.) – идем. ...И
чайки, покачивающие
корпус... и кое-где запоздалые лихтеры...Лихтер -
несамоходное грузовое
судно, служащее для дальних перевозок на буксире.
Песня радостей.10 Перевод К.
Чуковского.
Песня о топоре11. Перевод М.
Зенкевича.
Из "Песни о выставке"12. Перевод К.
Чуковского.
10 Песня радостей.– ...Или ловить губанов в
Чесапике...Чесапик – бухта в
штате Мэриленд на восточном побережье США.
Шкафут – верхний край
корабельного борта. Сент-Лоренс – река Святого
Лаврентия. Тысяча Островов -
группа небольших островов на реке Святого Лаврентия.
11 Песня о топоре.– ...Древнейшие зданья Ассирии,
Мизры...Мизра
(правильнее – "Мизр") – арабское название Египта.
Служил для альбийских
храмов в лесах или в полях...– Альбийцы, или
альбигойцы – сектанты Южной
Франции (Лангедока), приверженцы средневековой
ереси катаров, особенно
развившейся в XII-XIII вв. Альбигойцы находились в
частичной оппозиции
феодализму в связи с развитием в их среде
просвещения. Истреблены
инквизицией в конце XIII – начале XIV в.
12 Из "Песни о Выставке".-...где людоед,
Пальмерин...– Имеется в виду
Песня разных профессий. Перевод М.
Зенкевича.
Молодость, день, старость и ночь.
Перевод Н. Банникова.
"Пальмерин Английский" – рыцарский роман
идет об эпизоде с братьями, Пальмерином и Флориано,
заточенными в замок
великана, который собирался отдать их в пищу своим
охотничьим львам. ...И
Артур, и все рыцари сгинули, Мерлин, Ланселот,
Галахад...– Артур, Мерлин,
Ланселот, Галахад – персонажи и образы английских
средневековых легенд о
короле бриттов Артуре и рыцарях Круглого стола.
Сюжет, основанный на древних
сказаниях "артуровского цикла", был разработан
английским поэтом Альфредом
Теннисоном (1809-1892), создавшим цикл поэм под
названием "Королевские
идиллии" (1842-1885). Это произведение и имеет в
виду Уитмен. ...Позволь
представить незнакомку тебе, Колумбия... Во имя
Свободы приветствий
бессмертную!.. – Имеются в виду события Войны за
независимость испанских
колоний в Америке. В 1810-1826 гг. Колумбия
освободилась от испанского
Из цикла «Перелетные птицы».
Пионеры! О пионеры! Перевод К.
Чуковского.
Тебе. Перевод К. Чуковского.
Франция (18-й год наших Штатов,).13
Перевод И. Кашкина.
господства; в 1819 г. Симон Боливар провозгласил
создание федеративной
республики Великая Колумбия. В 1863 г., согласно
новой конституции, страна
получила название Соединенных Штатов Колумбии.
13 Франция (18-й год наших Штатов).– Хронология
Уитмена начинается от
"Декларации американской Независимости" (1776), то
есть речь идет о Франции
1794 г.; стихотворение посвящено кульминационному
моменту французской
буржуазной революции.
Год метеоров14 (1859-1860). Перевод Б.
Слуцкого.
Из цикла «Морские течения».
Из колыбели, вечно баюкавшей.
Перевод В. Левина.
Когда жизнь моя убывала вместе с
океанским отливом. Перевод. Б.
Слуцкого.
Слезы. Перевод К. Чуковского.
Птице фрегату. Перевод Н. Банникова.
Молодой рулевой у штурвала. Перевод
А. Старостина.
Ночью на морском берегу. Перевод К.
Чуковского.
Мир под морской водой. Перевод К.
Чуковского.
14 Год метеоров (1859-1860).-...Воспеть бы высокого
седого старика...-
Имеется в виду казнь Джона Брауна (1800-1859),
поднявшего на юге США
восстание за освобождение негров от рабства.
Ночью у моря один. Перевод А.
Сергеева.
Из цикла «У дороги».
Бостонская баллада.15 Перевод В.
Европа (72-й и 73-й годы этих
Штатов)16. Перевод К. Чуковского.
15 Бостонская баллада.– Написана в 1854 г., когда в
США действовал закон о
беглых рабах. По этому закону агенты южных
плантаторов арестовали в Бостоне
негра А. Бернса для передачи его "владельцу".
Буржуазные круги Бостона
оказала агентам поддержку. ...Дай дорогу, Джонатан...-
Джонатан – прозвище
американцев, в особенности жителей Новой Англии,
данное им англичанами.
Вот это так зрелище/ Мертвые поднялись из земли/..-
Призраки, поднявшиеся
из гробов и с ужасом глядящие на присланные
рабовладельцами войска,– это
участники американской Войны за независимость XVIII
в. ...глядеть на звезды
и полосы...– Имеется в виду государственный флаг
США. ...оркестр, играющий
"Янки Дудлъ"... "Янки Дудль" – начальные слова
маршевой патриотической
16 Европа (72-й и 73-й годы этих Штатов).– Речь идет о
1848 г., когда в
Ручное зеркало. Перевод К.
Чуковского.
Боги. Перевод А. Сергеева.
Когда я слушал ученого астронома.
Перевод К. Чуковского.
О я! О жизнь! Перевод А. Сергеева.
Одному из президентов. Перевод С.
Я сижу и смотрю. Перевод В. Левика.
Щедрым даятелям. Перевод К.
Чуковского.
Любовная ласка орлов. Перевод К.
Чуковского.
Деревенская картина. Перевод К.
Чуковского.
Изумление ребенка. Перевод К.
Чуковского.
Италии, Австрии, Франции и Германии произошла
революция, которая вскоре
потерпела поражение. Стихотворение посвящено
кровавому "умиротворению"
Красивые женщины. Перевод К.
Чуковского.
Мать и дитя. Перевод А. Сергеева.
Мысль. Перевод К. Чуковского.
Нашим Штатам (В их 16-е, 17-е и
18-е президенства). Перевод. И.
Из цикла «Барабанный бой17» .
О песни, сперва, для начала. . Перевод
Б. Слуцкого.
1861.18 Перевод М. Зенкевича.
Бей! Бей! Барабан! – Труби! Труба!
Труби! Перевод К. Чуковского.
Песня знамени на утренней заре19.
Перевод К. Чуковского.
17 Цикл "Барабанный бой" объединяет стихотворения,
посвященные событиям
Гражданской войны в США 1861-1865 гг.
18 1861. – 1861 год – год начала Гражданской войны в
США. ...мускулистого,
в синей одежде...– Войска Союза (северян) носили форму синего цвета.
Поднимайтесь, о дни, из бездонных
глубин. Перевод Б. Слуцкого.
Иди с поля, отец. Перевод М.
Зенкевича.
Странную стражу я нес в поле однажды
ночью. Перевод И. Кашкина.
Сомкнутым строем мы шли. Перевод
М. Зенкевича.
Лагерь на рассвете, седом и туманном.
Перевод Б. Слуцкого.
Когда я скитался в Виргинских лесах.
Перевод М. Зенкевича.
Как штурман. Перевод К. Чуковского.
Врачеватель ран. Перевод М.
Зенкевича.
Долго, слишком долго, Америка.
Перевод А. Сергеева.
Дай мне великолепное безмолвное
солнце. Перевод Н. Банникова.
19 Песня знамени на утренней заре. Флаг – в оригинале
вымпел (Pennant).
Не молодость подобает мне. Перевод
А. Сергеева.
Ты, загорелый мальчишка из прерий.
Перевод К. Чуковского.
Одному штатскому. Перевод К.
Чуковского.
Прощальное слово солдату. Перевод
Б. Слуцкого.
Повернись к нам, о Либертад. Перевод
Б. Слуцкого.
Из цикла "Памяти президента
Линкольна20" .
Когда во дворе перед домом цвела
этой весною сирень. Перевод К.
Чуковского.
20 Цикл посвящен Аврааму Линкольну (1809-1865),
который был президентом
США в годы Гражданской войны. Линкольн погиб 14
апреля 1865 года от руки
наемного агента плантаторов.
О Капитан! мой Капитан! Перевод К.
Чуковского.
У берегов голубого Онтарио (Из
поэмы). Перевод. И. Кашкина.
Из цикла «Осенние ручьи».
Был ребенок, и он рос с каждым днем.
Перевод И. Кашкина.
Городская мертвецкая. Перевод К.
Чуковского.
Этот перегной. Перевод К. Чуковского.
Европейскому революционеру,
который потерпел поражение21.
Перевод К.
Чуковского.
21 Европейскому революционеру, который потерпел
поражение. – Стихотворение
дано в его ранней редакции (1856 г.). В дальнейшем
было смягчено. Во втором
издании} озаглавлено иначе: "Поэма Свободы для
Азии, Африки, Европы,
Америки, Австралии, Кубы и Морских Архипелагов".
Птичьим щебетом грянь. Перевод Н.
Банникова.
Музыкальность. Перевод К.
Чуковского.
Вы, преступники, судимые в судах.
Перевод К. Чуковского.
Законы творенья. Перевод А. Сергеева.
Уличной проститутке. Перевод К.
Чуковского.
Чудеса. Перевод И. Кашкина.
Искры из-под ножа. Перевод Н.
Банникова.
О Франции звезда (1870-1871)22.
Перевод И. Кашкина.
Укротитель быков. Перевод Н.
Банникова.
Странствуя утром. Перевод А.
Старостина.
Гордая музыка бури23. Перевод В.
22 О Франции звезда.– Стихотворение посвящено
Парижской коммуне.
Моление Колумба. Перевод Б.
Слуцкого.
Из поэмы «Спящие».
23 Гордая музыка бури. – Tutti (итал.) – музыкальный
термин, обозначающий
игру всего оркестра. Норма – героиня одноименной
оперы итальянского
композитора Винченцо Беллини (18011835). Лючия -
героиня оперы "Лючия ди
Ламмермур" Г. Доницетти (17971848), сюжет которой
взят из романа В. Скотта
"Ламмермурская невеста". Эрнани – герой
одноименной оперы Дж. Верди
(1813-1901). Либретто написано на основе драмы В.
Гюго "Эрнани". Фернандо. -
Вероятно, имеется в виду Фернандо, монастырский
послушник, влюбленный в
Леонору, героиню оперы итальянского композитора Г.
Доницетти "Фаворитка".
Амина – героиня оперы Беллини "Сомнамбула".
Альбони Мариэтта (1823-1894) -
итальянская певица, первая исполнительница
контральтовых партий в операх
Россини. Кинг – название старинного китайского
ударного музыкального
инструмента. Вина – индийский струнный щипковый
инструмент. Баядера -
Я вижу: голый красавец гигант.
Перевод К. Чуковского.
Ледяной ураган, словно бритвами24
Перевод К. Чуковского.
Скво. Перевод К. Чуковского.
Мысли о времени. Перевод Р. Сефа.
Из цикла "Шепот божественной
храмовая танцовщица в Индии. Stabat mater
–"католическое песнопение на текст
духовного стихотворения XIII в. Начальные слова
"Stabat mater dolorosa..."
(лат. – "Мать скорбящая стояла..."). Agnus De (лат. -
